Опиумная война - Куанг Ребекка. Страница 18

Она плакала от боли. Плакала от стыда. Но самое главное — потому что два долгих года подготовки к кэцзюй ничего не значили. Она на несколько лет отстала от однокурсников в Синегарде. У нее не было опыта в боевых искусствах, тем более никаких унаследованных техник, даже такой дурацкой, как у Нэчжи. Она не тренировалась с детства, как Венка. Не была такой же гениальной, не обладала такой же памятью, как Катай.

Но что еще хуже, она не имела никакой возможности нагнать остальных. Без занятий Цзюня, какими бы изматывающими они ни были, у Рин не было шанса пройти Испытания. Ни один наставник не примет кадета, который не умеет драться. Синегард — это военная академия. Если Рин не сумеет постоять за себя на поле боя, то какой от нее толк?

Наказание Цзюня было равносильно исключению. С ней покончено. Точка. Через год она вернется в Тикани.

Но ведь Нэчжа начал первым.

Чем больше Рин об этом размышляла, тем быстрее отчаяние превращалось в ярость. Нэчжа пытался ее убить. Она оборонялась. Почему ее выкинули из класса, а Нэчжа отделался легким испугом?

Ответ слишком очевиден. Нэчжа из благородной синегардской семьи, сын наместника, а она — деревенская девчонка без кола без двора. Исключение Нэчжи может вызвать неприятности и политически сомнительно. Он — человек важный. Она — нет.

Нет… С ней не имеют права так поступать. Пусть они и считают, что ее можно выкинуть как мусор, но она не будет просто ждать с поджатым хвостом. Она уже стала кем-то. И не станет снова никем.

Дверь тренировочного двора открылась, и курс вышел. Все спешили мимо, делая вид, что ее не замечают. Задержался лишь Катай.

— Цзюнь отойдет, — сказал он.

Рин молча взяла протянутую руку. Вытерла лицо рукавом и хлюпнула носом.

— Я правда так думаю, — сказал Катай и положил руку ей на плечо. — Нэчжу он отстранил только на неделю.

Рин сбросила его руку, дернув плечом и яростно вытирая глаза.

— Это потому, что Нэчжа родился в рубашке. Нэчже сойдет это с рук, потому что его отец половину академии держит за яйца. Нэчжа из Синегарда, и потому он особенный, и его место здесь.

— Да брось, здесь и твое место, ведь ты сдала кэцзюй…

— Кэцзюй ничего не значит, — язвительно произнесла Рин. — Это просто уловка, чтобы необразованные крестьяне знали свое место. Даже если ты и сдашь кэцзюй, все равно найдется способ тебя исключить. Кэцзюй затуманивает зрение низшим классам. Заставляет мечтать. Это не лестница наверх, это способ держать людей вроде меня там, где они родились. Кэцзюй — это наркотик.

— Это неправда, Рин.

— Нет, правда! — Она врезала кулаком по стене. — Но от меня так просто не избавиться. Я не позволю. Не позволю.

Она внезапно покачнулась. В глазах потемнело, но потом зрение прояснилось.

— Великая черепаха! — сказал Катай. — Ты как себя чувствуешь?

Рин развернулась к нему.

— О чем это ты?

— Ты вся взмокла.

Взмокла? Ничего подобного.

— Со мной все в порядке, — сказала она.

Голос звучал слишком громко, звенел в ушах. Она что, кричит?

— Успокойся, Рин.

— Я спокойна! Совершенно спокойна!

Даже и близко не так. Ей хотелось что-нибудь ударить. На кого-нибудь наорать. Ярость накатывала на нее жаркой волной.

А потом живот пронзила боль, как будто Рин пырнули ножом. Она резко вдохнула и схватилась за пояс. Кишки словно терзали зазубренным камнем.

Катай схватил ее за плечи.

— Рин? Рин?

Ее затошнило. Может, удары Нэчжи повредили что-то внутри?

Потрясающе. Тебя унизили и покалечили. То ли еще будет, когда они увидят, как ты хромаешь в класс. Нэчжа будет в восторге.

Она оттолкнула Катая.

— Мне не нужно… Оставь меня в покое!

— Но ты же…

— Я в норме!

Ночью Рин проснулась от липкого стыда.

Штаны пижамы холодили кожу — так бывало, когда в детстве она писалась во сне. Однако ноги были липкими, явно не от мочи. С колотящимся сердцем Рин встала с кровати и трясущимися пальцами зажгла лампу.

Она посмотрела на свои ноги и чуть не закричала. При свечах повсюду стали видны алые лужицы. Рин была вся в крови.

Она постаралась утихомирить панику, заставить вялый разум мыслить рационально. Она не чувствовала резкой боли, только сильный дискомфорт и огромное раздражение. Ее не порезали. Внутренние органы никак не могли быть задеты. Тут по ногам потекла новая струйка крови, и мокрыми пальцами Рин обнаружила ее источник.

И тогда остался только стыд.

Снова лечь спать она не могла. Она вытерлась еще не заляпанным кровью куском простыни, засунула между ног лоскут ткани и выбежала из общежития, чтобы добраться до лазарета, прежде чем проснутся все остальные.

Потная и окровавленная, Рин добежала до лазарета, находясь на грани нервного срыва. Дежурный лекарь взглянул на нее и вызвал женщину-помощницу.

— Оно самое, — сказал он.

— Конечно.

Помощница выглядела так, будто изо всех сил сдерживает смех. Рин же не видела в ситуации ничего смешного.

Помощница отвела Рин за ширму, вручила ей сменную одежду и полотенце, а потом усадила перед детальным изображением женского тела.

До этого утра Рин ничего не слышала о менструации, что, вероятно, свидетельствовало о недостатке сексуального образования в Тикани. За пятнадцать минут помощница лекаря в подробностях объяснила изменения, происходящие с телом Рин, и показала на изображении несколько мест, выразительно жестикулируя.

— Ты не умираешь, милая, твое тело просто избавляется от маточной оболочки.

Рин целую минуту не могла закрыть рот.

— Что за…

В спальню она вернулась с привязанным под трусами неудобным поясом и с носком, наполненным подогретым сырым рисом. Носок она приложила к низу живота, чтобы уменьшить боль, но спазмы были такими сильными, что она не могла вылезти из постели до начала занятий.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила Нян.

— Нет, — пробормотала Рин. — Все нормально. Иди.

Целый день она провалялась в постели, встревожив весь класс своим отсутствием.

«Все будет хорошо». Рин снова и снова твердила это себе, чтобы не удариться в панику. Один пропущенный день погоды не сделает. Ученики постоянно болеют. Катай даст ей свои записи, если попросить. Уж конечно, она нагонит.

Но ведь это будет происходить каждый месяц. Каждый проклятый месяц матка будет разрываться на куски, рассылая вспышки ярости по всему телу, превращая ее в раздувшееся, неуклюжее, а хуже всего — слабое существо. Неудивительно, что женщины редко задерживаются в Синегарде.

Нужно решить эту проблему.

Если бы это не было так неловко. Ей нужна помощь. У Венки, похоже, уже начались месячные. Но Рин скорее умерла бы, чем спросила, как та с этим справляется. И тогда однажды вечером, когда Нян и Венка уже заснули, Рин прошептала свои вопросы Куриль.

Куриль громко рассмеялась в темноте.

— Просто ходи с поясом на занятия. Ты привыкнешь к спазмам.

— И как часто мне нужно менять пояс? А если он протечет на занятиях? Если я запачкаю форму? Если кто-то заметит?

— Успокойся, — сказала Куриль. — Поначалу тяжело, но потом привыкнешь. Следи за своим циклом, и тогда будешь знать, когда начнутся очередные месячные.

Рин хотела услышать не это.

— А есть способ навсегда это прекратить?

— Нет, если ты не вырежешь матку, — хмыкнула Куриль, но потом помолчала и посмотрела на Рин. — Я шучу. Это невозможно.

— Это возможно, — тихо вмешалась Арда, кадет-медик. — Эту процедуру часто предлагают в лазарете. В твоем возрасте даже резать не потребуется. Тебе дадут снадобье. Оно навсегда прекратит этот процесс.

— Правда? — В груди у Рин вспыхнула надежда. Она переводила взгляд с Куриль на Арду. — И что же вам мешает это сделать?

Обе с недоумением уставились на нее.

— Это уничтожит твою матку, — наконец сказала Арда. — Уничтожит один из твоих внутренних органов. После этого ты не сможешь завести детей.

— И боль дикая, — добавила Куриль. — Оно того не стоит.