Олеко Дундич - Дунаевский Александр Михайлович. Страница 1
Александр Дунаевский
ОЛЕКО ДУНДИЧ
Александр Михайлович Дунаевский родился в 1909 году в городе Полтаве, на Украине. Журналистскую деятельность начал в 1929 году в окружной газете «Большевик Полтавщины», потом работал секретарем редакции районной газеты «Правда Змиевщины», позднее корреспондентом «Правды».
В газете «Правда» А. Дунаевский проработал около 15 лет, был ее корреспондентом на Украине, Южном Урале и в Центрально-Черноземной полосе. В годы Великой Отечественной войны А. Дунаевский — военный корреспондент на Карельском, Донском, Юго-Западном фронтах и Северном военно-морском флоте.
Как разъездной корреспондент, А. Дунаевский много ездил по Советской стране. Его очерки печатались в «Правде», «Литературной газете», «Учительской газете», в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Смена», «Работница» и др.
За работу в печати награжден орденами — Красной Звезды и «Знак почета».
А. Дунаевский — член КПСС с 1939 года.
Первая его книжка — «Надежда Котик» — вышла в 1947 году. Им написаны «Девушка с золотой медалью», «Призвание», «С кинопередвижкой по селам», «Ливенский клад», «Жизнь возьмет свое». Некоторые из этих книг переведены на иностранные языки и изданы за рубежом.
В последние годы писатель работает над темой об участии интернациональных бойцов в Великой Октябрьской социалистической революции и в гражданской войне в СССР. Он является одним из составителей и авторов сборника «Дело трудящихся всего мира». Вместе с Г. Новогрудским им написана книга «Товарищи китайские бойцы» — о китайских добровольцах, воевавших в рядах Красной Армии за Советскую Россию.
Новая книга А. Дунаевского — «Олеко Дундич» — документальная повесть о легендарном герое гражданской войны, который, по образному выражению К. Е. Ворошилова, был «львом с сердцем милого ребенка».
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Услышат ли нас?
Длинный железнодорожный состав, сформированный на скорую руку из пассажирских вагонов и теплушек, с дверьми и боками, изрешеченными пулями и осколками снарядов, тяжело дыша, миновал бездействующий семафор и медленно покатился по придонской равнине.
Это был шестидесятый по счету эшелон. В документах штаба 5-й Украинской Красной Армии он именовался воинским, но воинского вида вовсе не имел. Эшелон скорее походил на табор: женщины стряпали, стирали, в теплушках висели пеленки, сушились портянки, на долгих стоянках ребятишки играли в «красных» и «белых». А рядом шла настоящая война.
В вечереющей степи полыхали огненные вспышки, откуда-то из глубины доносились одиночные выстрелы. Позади лежала истерзанная, стонущая под кайзеровским кованым сапогом Украина, впереди — бурный, раздираемый внутренними противоречиями неспокойный казачий Дон, где нередко на одном краю станицы, разделенной рекой, по случаю возвращения старой власти, слышалось «Боже, царя храни», на другом — «Отречемся от старого мира».
Придонские станицы переходили из рук в руки: от белых — к красным, от красных — к белым. Утром в здании станичного правления заседал народный Совет, а к вечеру врывались белоказаки и над домом уже взвивался флаг с синей, красной и желтой полосами — флаг так называемого Донского правительства. На флаге новый герб: двуглавый черный орел заменен нагим, но вооруженным казаком, сидящим верхом на бочке из-под вина. Три цветные полосы и винная бочка на знамени говорили о том, что в окрестных станицах хозяйничает казачья контрреволюция и нелегко будет 5-й Украинской армии с ее многочисленными эшелонами пробиться через мятежный Дон к Волге, к Царицыну.
В хвостовом вагоне отставшего эшелона вместе с беженцами находилось несколько раненых бойцов. Их стоны смешивались с криками новорожденных.
— Зачем в кровавую страду народу множиться? — изрек пожилой сухопарый телеграфист в поношенном кителе. — Зачем бабам рожать, мучиться?.. Судьба наша, как молвит пословица, — индейка, а жизнь — копейка. В войну люди, как мухи, гибнут.
— Зря, дядя Пантелей, — возразила телеграфисту сидевшая против него красивая молодица с круглыми серьгами в ушах, — жизнь дешевите, людей с мухами равняете. Прежде чем так говорить, подумали бы…
— Ты, Анютка, не обижайся. В древнем писании сказано: все в землю уйдут — и люди, и мухи… Для всех солнце погаснет…
— Для кого погаснет, а для кого светить будет, — вмешалась сидевшая в углу полная женщина.
Детский крик прервал разговор. Анюта бросилась к люльке. Ребенок проснулся, требуя молока.
— А где я его возьму, — сокрушалась молодая мать. — Потерпи, сынок, вот доедем до Царицына…
— Доедем ли? — не унимался телеграфист. — Ползем, как жуки по скатерти, по версте в сутки. А Волги-матушки не видать. Послушайте-ка, бабоньки, что колеса выстукивают! — Он поднял вверх указательный палец. В теплушке стало тихо. — Слышите, бабоньки: «Не приедем! Не приедем!»
— А я говорю, доедем, — прервал телеграфиста широкоплечий юноша, державший в руках берданку. — Жизня в Царицыне, скажу я вам, сытая, безбедная.
— А ты что, Сороковой, в Царицыне был?
— Не был, да буду…
— Раз не был, то и помалкивай, кутенок, — оборвал парня телеграфист.
Сороковой поднял выпуклые карие глаза, как два винтовочных дула, и посмотрел в упор на телеграфиста.
Какой же он, в самом деле, кутенок? В пятнадцать лет вместе с отцом спустился в забой, четыре года шахте отдал. Работал коногоном, потом забойщиком, в вечернюю школу ходил, к книгам, к свету тянулся. А когда отец при обвале погиб, стал кормильцем семьи. А потом — революция, Красная гвардия…
— Не в бороде суть. — Сашко провел пальцем по едва пробивающимся черным усикам. — Коля Руднев в двадцать три года вон какими делами заворачивает! Начальник штаба целой армии. А если на возраст глядеть, то, по-вашему, он тоже кутенок?
— Кутенок ты, а Руднев — голова. Его еще в старой армии солдаты «ваше благородие» называли…
— Зачем, дядя Пантелей, на старое поворачиваете? Руднев ни царю, ни Керенскому не захотел служить. В революцию солдаты командиром полка его поставили. А он весь полк в Красную Армию привел. С полка на заместителя наркома республики Донецко-Криворожского бассейна перевели. Одним словом, красный полководец.
— Полководец-то полководец, — усмехнулся телеграфист, — а что он со своими полками сделает: на десять солдат — одна винтовка, да и в патронах нехватка. Можно ли с пустыми подсумками пробиваться через вооруженный Дон? Вот я ругаюсь, а душа-то у меня болит.
— Мы не одни, нам мировой пролетариат поможет.
— А где, Сашко, та помощь из-за кордона, — не унимался телеграфист, — которой Клим на митинге хвалился? Не идет что-то она…
…Привокзальная площадь была заполнена до отказа. На крышах близлежащих домов, на заборах, на деревьях сидели люди: они пришли послушать командующего армией. Это были эвакуированные шахтеры, металлисты, домохозяйки, хлеборобы из окрестных сел. Горячая, взволнованная речь Ворошилова, обращенная к красноармейцам, к трудовым людям, хорошо запомнилась Сороковому.
Ему повезло. Он оказался почти рядом с командующим армией и слышал каждое слово. Сашко держал в руках древко с большим красным полотнищем, на котором крупными буквами было выведено: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Ворошилов говорил о том, что молодая Советская республика переживает тяжелые дни. Над ней нависли черные тучи, к ее горлу тянутся кровавые лапы внутренней и внешней контрреволюции. Международный империализм не может примириться с тем, что на карте мира появилась новая страна, где победили рабочие и крестьяне. Ее недруги боятся, как бы пламя революционного пожара не перекинулось из России на Германию, Францию и дальше за океан, чтобы трудящиеся других стран не последовали бы русскому примеру.