Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич. Страница 11

— Пошли, разговор есть, — бросил он непререкаемым тоном и цепко взял Манюшку за локоть.

Ничего плохого не заподозрившая Манюшка не сопротивлялась. Они спустились на второй этаж.

— Зайдем в красный уголок, — предложил спец дружелюбно, распахивая перед Манюшкой дверь.

Там было пусто. Он деловито задвинул ножку стула в ручку двери. И тогда она все поняла, и мысленно ругнула себя за недогадливость.

— Махнемся, — сказал спец и стал снимать свой старый китель.

— Брось. — Манюшке хотелось образумить парня, чтобы не доводить дело до драки. — Добровольно не отдам, а силой не возьмешь.

— Во-озьму-у, — протянул спец, и в глазах его зажглись насмешливые огоньки. — Ты, ратник, что, сопротивляться вздумал? Спецу? Не знаешь порядка?

Он наступал на нее от двери, она пятилась к окну. Вдруг он прыгнул вперед и двинул кулаком ей в лицо. Манюшка ударилась спиной о подоконник и, не удержавшись на ногах, села на пол. Из носа по подбородку на новый китель потекла кровь, глаза застлало сиреневым туманом. Она тряхнула головой — просветлело. Горло сжала спазма ненависти. «Ну, так, — трезво стукнуло в мозгу. — Теперь пускай…»

— Я тебя, падла, так отделаю, что завтра же комиссуют… — услышала Манюшка ломающийся злой басок над собой.

Спец протянул руку, чтобы рывком за шиворот поставить ее на ноги, но Манюшка неожиданно вскочила и с крутого разворота ахнула квадратным носком своего тяжелого ботинка в подбрюшье. Парень взвыл и, схватившись руками за то место, согнулся крючком. Она подскочила и дважды раз за разом снизу ударила его по лицу. Спец запрокинулся на спину.

Манюшка бросилась к двери. Но он настиг ее и ударом по подколеньям свалил на пол. Падая, она обхватила его ноги и рванула на себя. Он тоже упал.

Вскочили они одновременно и стали друг перед другом — грудь в грудь. Парень был сильнее, она вертче и цепче. Понимая это, Манюшка, чтобы не дать ему размахнуться, прижалась к нему и начала ногтями полосовать его лицо, бить кулаками, головой, коленями. Спец пытался вырваться или отпихнуть ее, но она не отступала ни на миллиметр, как приклеенная.

Однако силы ее были уже на исходе. Манюшка понимала, что продержится недолго, а этот гад озверел и будет избивать ее до изнеможения. Оставалось одно — звать на помощь, ведь все-таки она девчонка. Но кричать не поворачивался язык. Кричать — значит признать себя побежденной, тогда уж надо было с самого начала, а теперь что ж… И она, сцепив зубы, продолжала сопротивляться. Уже и не дралась — не было сил, — а заботилась только о том, чтоб не отступить от него, не дать ему размахнуться.

А спецу уже надоела эта неожиданно возникшая драка. Ему было ясно, что обмен не состоится, ратник, собака, будет стоять до конца. Пора кончать волынку. И когда в коридоре раздалась команда: «Первая рота, строиться на обед!» — он устало, почти без злости сказал:

— Отпусти, зараза, я из-за тебя без рубона не собираюсь оставаться!

— Попробуй только ударь, — отступая, предупредила Манюшка. — Из строя выволоку. Ты меня теперь знаешь.

Сплевывая сукровицу, он рванул и отбросил стул и выскочил из комнаты. Надо было перед построением еще забежать в туалет — омыть боевые раны.

За обедом Толик Захаров поинтересовался, где пропадала и кто так тщательно обработал ей физиономию.

— Ваш спец! — со злостью ответила Манюшка. — Хотел меня ограбить… Из первой роты.

Толик внимательно на нее посмотрел.

— Эх, жисть наша поломатая! Ты его узнаешь?

— С первого взгляда: у него вывеска еще получше обработана. Я ему тоже не копейками сдавала.

— Надо собраться, поговорить.

— Сегодня суббота, — напомнил Мотко. — Вряд ли кто останется.

— Посмотрим. Передайте на соседние столы: после обеда — сбор в классе.

Собрались все, только Ленька Синилов отпросился.

— Во как нужно, — провел он ладонью по горлу.

— Иди, иди, — сказал Захаров, — а то Шура отставку даст.

Решили никакого собрания не проводить, а просто потолковать по душам о случившемся. Но уже через две минуты стало ясно, что толку не будет: начался такой ор — хоть затыкай уши. Тогда к столу вышли Ростик Славичевский и Захаров.

— Без протокола, но с президиумом, — сказал Ростик и по въевшейся привычке лицедействовать важно надул щеки. — Ты хочешь толкнуть речуху? Давай, — ткнул он пальцем в Троша.

Барон был настроен сердито.

— Непонятно, чего затеяли треп. Надо сказать первой роте, на кого их спец поднял руку, и они ему…

— Нет! — резко перебила Манюшка. — Он не знал. Я не хочу лишнего наговаривать. И дело не во мне, а в принципе…

— А, ну тогда чего ж… — промямлил Трош. — Если в принципе, то вспомните, как мы были ратниками и как из нас жали масло, гнули нам салазки и возили на нас воду. Мы прошли через это, а почему другие не должны? Традиция есть традиция.

— Традиции треба уважать, — подхватил басом Мотко. — А инакше что получится? Чем же спец будет отличаться от ратника?

Тут все заговорили одновременно и «президиуму» никак не удавалось овладеть ситуацией. Возмущались: мол, как же так, над нами куражились — мы молчали, а теперь, когда настала наша очередь куражиться — ратника и пальцем не тронь? Подводили под традицию теоретическую основу: мы учимся в военной школе, будущего солдата, военного летчика надо воспитывать в спартанских условиях: чтобы закалиться телом и духом, он должен обязательно пройти через физические и психологические испытания. Традиция, мол, учит дисциплине, уважению к старшим. Не выдержав, встала Манюшка. Лицо ее было в кровоподтеках, левый глаз заплыл, губа рассечена. Послышался смешок:

— Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие…

— Традиция, — презрительно процедила она. — Обижать, кто послабее, унижать человеческое достоинство — скажите, какая прекрасная традиция! Да вы просто трусы, раз позволяли вытворять такое над собой!

— Ну, ось ты не позволила — и що маешь? — насмешливо и раздраженно выкрикнул Мотко.

— Цветущий вид и тонкую шею, — хихикнул Ростик, но тут же выставил перед собою ладони: мол, виноват, случайно сорвалось с языка, не принимайте в расчет.

— Я за себя постояла… И в дальнейшем терпеть не буду. Против ваших дурацких традиций буду драться хоть до смерти.

— Ну, княгиня, вас-то мы защитим, — склонил голову Трош. — Вы у нас одна. Да вас никто и не тронет. Сами же сказали, что он не разглядел. А то бы…

— Брось! — обрезала Манюшка. — Я таких знаю. Если он считает, что ему дозволено унижать и грабить, то он и мать родную не пожалеет. Да они же, вот такие, и установили эти традиции. И такие же их придерживаются. Я, например, не верю, что ты, Барон, или ты, Ростик, способны унизить или ограбить человека, хотя бы и ратника.

Помкомвзвода приложил руку к груди.

— Наконец-то похвалили.

— Ничего себе похвала. — В голосе Троша проклюнулась злость. — Княгиня просто считает нас трусами, какая ж это похвала?

— Эх, жисть наша поломатая! Хватит трепотни! Для чего мы, собственно, собрались? Давайте решать — что будем делать, если тот спец захочет расквитаться с Марием и нагрянет с дружками. Такое может быть.

— Надо… ето… доложить, — сказал Евстигнеев, болезненного вида парень с бледным лицом и замедленной речью по кличке «Болящая Евгения».

— Ну да, не хватало еще! — послышались недовольные голоса. — Прятаться за спину начальства! Что мы, не сможем себя защитить?

— Вот, правильно, — подхватил Захаров. — Будем защищаться. То есть, драться за Мария или за любого из нас. Все за одного. Да? На этом и порешим… Вы чем-то недовольны, барон?

— Я всем доволен, — хмуро отозвался Трош. — Буду защищать ратников от спецов. Всю жизнь мечтал.

— О аллах! — воскликнул Игорь Козин. — Можешь не защищать. Без тебя обойдемся как-нибудь.

— Вы-то обойдетесь, а я? — проворчал Трош.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Пострижение в двоечники. Обыск

В конце ноября на отчетном комсомольском собрании взвода Манюшку избрали заместителем комсорга, то есть Толика Захарова, которому «удалось усидеть в своем кресле», как не преминули сострить хлопцы. Вообще здесь острили все и по всякому поводу. Жизнь в школе текла довольно однообразно, поэтому развлекали себя и товарищей, как могли.