Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич. Страница 23

— Ладно притворяться. Видно же, что — жалко!

— Эх, жисть наша поломатая! Любишь не любишь, а уезжать придется. Кто-то ведь должен нести трудную, но почетную вахту где-нибудь в глухомани. Чтобы… — Он пропел из бернесовского репертуара, но в манере своего кумира Утесова:

Толик говорил с нею и на другие темы — хоть и с обычной своей иронией, но откровенно. На ее вопрос, почему он не обзавелся девочкой, ответил:

— Я, Марий, жду хвыномена. А хвыномены на каждом шагу не валяются.

Была у него такая привычка — искажать слова, особенно иностранного происхождения, тем самым придавая им иронический смысл.

— Все ищут феноменов, — осуждающе заметила она. — А куда ж деваться простым сереньким дурочкам?.. Почему бы тебе не приклеиться к Марийке? Хорошенькая девочка, чем, скажи, не феномен? И, по-моему, неравнодушна к твоей особе. Как она сразу меняется, когда ты приходишь! Прямо на глазах начинает цвести и пахнуть.

— Скажи пожалуйста! — удивился Толик и начал паясничать: — Марийка — хвыномен, но я не ейного поля ягода. Ей енерала надоть.

— А ты в академию не метишь?

Что ты, Марий! Не с моим рылом в академики! Да и как же без меня небо? А я без него? Эх, жисть наша поломатая!.. А насчет Марийки — подумать надо.

И, как всегда, было не понять — всерьез это или в шутку.

В классе теперь постоянно были распахнуты окна, спецы толпились здесь на переменках, болтая, мечтая и фантазируя. Каждому хотелось чего-то непривычного, небудничного. Покатилась вниз кривая успеваемости: ребята, говоря словами школьной поэмы, «мечтали не о балле, а больше думали о том, придет ли Н. часу в шестом».

— С весной бороться невозможно, — отмахнулся Захаров, когда Манюшка напомнила ему об этом. — Но ты заметь: увеличивается число троек, а не двоек — все-таки система «гражданской казни» действует эффективно… Я вот думаю, Марий: а что, если нам к празднику подготовить что-нибудь такое… — Он повертел растопыренными ладонями. — Концерт, постановку… Скучновато мы живем, согласись.

— Концерт нам не по силам. А постановку неплохо бы. Но опять же: где ты возьмешь такую пьесу, чтоб одни мужские роли?

— Эх, жисть наша поломатая! Да зачем нам такая пьеса? Устраивать из репетиции еще одну самоподготовку? Нет, дорогой Марий, мы свяжемся с какой-нибудь женской школой, ну, скажем, с шестой и будем репетировать с девочками.

— А, ну тогда другое дело.

Захаров развил бурную деятельность, и через три дня вечерком группа спецов во главе с ним отправилась в центр города. Были и поближе женские школы, но он почему-то выбрал именно эту.

Вскоре стало ясно, почему.

У крыльца встретила ребят пухленькая белокурая девочка Катя — комсорг класса. По тому, как Захаров поздоровался с нею и потом все время вокруг нее увивался, стало ясно: знакомы они не первый день и не второй, и не просто знакомы, а симпатизируют друг другу. Они, оказывается, уже и пьесу выбрали — «Два капитана». И главные роли — Сани Григорьева и Кати Татариновой — распределили между собой.

На Манюшкину голову сперва обрушилась лавина внимания: и тайные взгляды бросали, и в упор разглядывали — еще бы, уникум! Но вскоре интерес приугас, удивление сменилось равнодушием и даже скрытой неприязнью. Роли ей не досталось: дать женскую — значит, отнять у кого-то из девочек-хозяек, а мужскую — зачем, когда есть настоящие хлопцы? Она сидела за партой, смотрела, как Захаров по роли целуется с Катей, и думала, что надо бы еще организовать хор — занять девочек, которым не досталось ролей. Впрочем, эти лишние, посидев-посидев без дела, по одной, по двое покинули класс, и к концу репетиции Манюшка осталась единственным зрителем.

А потом началось творческое обсуждение репетиции. Сначала обсуждали все вместе, потом общий разговор раздробился, потом парочки одна за другой начали выскальзывать из класса, и наступил момент, когда Манюшка констатировала, что уже нет ни разговоров, ни разговаривающих, а сидит она одна, как дура с вымытой шеей. В дверь заглянула Катя и, ехидно улыбаясь, сообщила:

— Мальчиков не жди — они с нашими девочками репетируют сейчас другие пьесы.

Выйдя из класса, Манюшка несколько секунд ошарашенно смотрела вслед Кате, что уходила по коридору к маячившему вдали Захарову, а когда до нее дошло, что все это значит, в сердцах плюнула:

— Тьфу! Только одно на уме! Фитюльки штатские!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

На левом фланге — «головастики». Ревнивец Блондин-брюнет. Четвертый взвод в роли сводни

— Смирно! Первая шеренга, два шага вперед шагом — марш! Кругом! Вольно.

Голос у Славичевского хриплый, словно он хватанул какой-то липкой жидкости, и она навсегда застряла в горле. Слушая его команды, хотелось за него откашляться.

Помкомвзвода медленно двигался по живому коридору, вертел в пальцах спецовские пуговицы, внимательно рассматривал ботинки и подворотнички, а в заключение окидывал каждого придирчивым взглядом с ног до головы. Время от времени он отрывисто бросал:

— Почистить ботинки! Пришить подворотничок! Желанов, пуговицы зацвели! Ракович, почему ворот расстегнут?

По мере продвижения Славичевского к левому флангу суровое его лицо все больше смягчалось, все чаще слышались шутки: левый фланг, где сосредоточилась политическая власть и учебная мощь взвода, являлся слабостью Ростика. Удивительно, но факт: «головастики» подобрались почти поголовно мелкого росточка.

— Четвертый взвод, — говаривал по этому поводу Лесин, — подобен раку — движется задом наперед. Только, конечно, не пятится.

Приблизившись к Манюшке, Славичевский вытянул шею и начал принюхиваться.

— Чую запах нечищенных пуговиц Мария. — Он повернул голову, снова потянул носом и скривился. — Фу! Так может смердеть только грязный подворотничок Захарова. Что ж это вы, товарищи комиссары? Пример подавать должны, а вы сами ходите, как… — Он замолчал, не находя слова.

— Что нужно этому оскребышу с подошвы аллаха? — надменно вскинул подбородок Игорь Козин.

Славичевский как раз приблизился к нему.

— У вас сегодня ослепительный подворотничок, господин ханжа. Поэтому и держитесь так заносчиво?.. Постой, постой… А почему это у тебя шея белая, как у лебедя? Ну-ка, расстегни воротник… Так, так… Сколько мела пошло на это художественное оформление? Это ж надо додуматься — намазать мелом верх воротника и шею. Я сперва и не заметил, что нет подворотничка. Ну, что ж… За обман командира придется поработать на кухне.

— Слушаюсь! — гаркнул Игорь радостно, как будто ему объявили о производстве в офицеры. — На кухне готов служить хоть каждый день, ваше высокоблагородие!

Славичевский повернулся к Синилову.

— Э-э, брат, а ты совсем запаршивел. Ботинки грязные, пуговицы позеленели, подворотничка нет…

— Зубы не чищены, — под смех близстоящих подхватил Захаров, — шея не мыта, на ушах пыль.

В другое время Блондин-брюнет обязательно дал бы сдачи, но сейчас молчал с подавленным видом. Славичевский посмотрел на него прищуренным глазом, собираясь, видимо, то ли ругнуться, то ли сострить, но махнул рукой и отошел.

После осмотра класс превратился в гримерную: кто чистил пуговицы, кто пришивал временный подворотничок (полоску чистой бумаги), кто обрезал ногти. Ботинки драили в коридоре.

Обменивались новостями, мнениями, колкостями, остротами.

…— Как подписали договор с Китаем, прямо дышать легче стало. Теперь нам сам черт не брат.

— Может, и так. Но пока дружба в одни ворота. Мы их вооружили, мы им Порт-Артур отдали, а что они нам?

— Ну, ты хочешь сразу все. Дай им стать на ноги.

…— Америка сколачивает западногерманскую армию.

— Знову фрицы замаячили на горизонти, хай им грець!