Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич. Страница 27

Манюшка, Захаров, Матвиенко, Козин попали направляющими в четвертую коробку, сформированную из тех, кого судьба обделила ростом. Захаров был недоволен: лучше идти со своими, хоть и замыкающим.

Слушая его ворчание, Манюшка помалкивала. Что бы он там ни говорил, а вести почетно. Ей казалось, что гражданские смотрят на нее с особым уважением.

На перекрестке чужой оркестр играл веселую полечку. Мелодия ее, вливаясь в марш, размыла его четкий ритм. По рядам спецов будто волна прошла.

— Возьмите ногу! Ногу возьмите! Ногу! — закричали девочки из колонны 36-й женской школы, мимо которой проходили в это время спецовские коробки.

Ближайшие соседки спецшколы, постоянные гостьи на ее вечерах, многие — подружки спецов, они, конечно, ревниво следили за своими любимцами и близко к сердцу принимали каждую их оплошность.

По рядам полетели команды: «Слушать барабан! Раз, два, три! Левой!» Коробки подтянулись, выровнялись, слились в единое существо и под дробь барабана четко и твердо пошли печатать согласные шаги по набегающему под ноги асфальту — так! так! так! И было такое чувство — одно на всех, — будто подхваченные легким весенним ветерком, они парят в воздухе, плывут среди праздничных толп навстречу радости, которая будет непременно.

Манюшка была счастлива.

Ощущение полета и счастья длилось долго — весь этот солнечный день и потом — в воспоминаниях. Хотя, как это часто бывает в пестрой суете жизни, не обошлось и без капли дегтя. Вскоре обнаружилось, что четвертая коробка время от времени начинает хромать. Выяснить причину не составило труда.

— Марий, ты затягиваешь ногу, — заявил шедший в затылок Манюшке Очеретян.

— Ничего подобного, — огрызнулась она, не поворачивая головы.

Через некоторое время, когда по коробке снова пробежала волна, Очеретян уже раздраженно сказал:

— Марий, не тяни ногу! Из-за тебя весь наш ряд хромает.

Манюшка промолчала. Напряглась, стараясь ставить ногу точно в такт барабана, но, видимо, напряженность только усугубила ее неумение (или невезение).

— Марий, стань во вторую шеренгу, — безапелляционно потребовал Захаров.

Обида перехватила горло. Манюшка сжала зубы и заиграла скулами. Она решила не уступать. Подумаешь, командир нашелся!

— Ну, Марий, — чуть не плача, просительно сказал Вася Матвиенко. — Ведь вся коробка из-за тебя…

Проглотив горький комок, Манюшка за спиной сделала знак Очеретяну, и они быстро поменялись местами. Обида не отпускала. «Змей толстоносый! — ярилась Манюшка, скосив глаза на короткую шею Захарова. — Всегда ему больше всех нужно, каждой бочки затычка! И этот тоже, — перевела она глаза на затылок Матвиенко, — подтявкнул, змей Архимед!»

Почему-то гнев ее обратился на друзей, а не на Очеретяна, первым обратившего внимание на ее строевой изъян. Гнев был неправедный, она это прекрасно понимала, поэтому довольно быстро остыла. А тут еще праздничный город, и нарядные люди кругом, и солнце, и теплый хмельной ветерок… Праздник, одним словом.

— Запевай! — послышалась команда, и сразу метнулся вверх баритон Игоря:

«Ладно, — окончательно успокаиваясь, подумала Манюшка. — Не всем дано летать. И не всем дано вести. Ничего с этим не поделаешь. И нечего выпячиваться. Лучше всех, что ли, балда?»

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Пирушка в день рождения. Марий в роли кавалера. «Скатертью дорога»

День рождения Манюшки пришелся на воскресенье. Утром, в постели, в глаза ей ударил теплый и яркий луч солнца, и она вдруг почувствовала радость, как будто кто-то пообещал ей сегодня длинный, счастливый, беззаботный день.

На нее налетела Марийка и начала дергать за уши, приговаривая:

— Расти велыка та красива, як верба над ричкою!

Вскоре появились Захаров, Козин и Трош. Они тоже не преминули оттаскать новорожденную за уши, восклицая каждый свое:

— Высоких полетов тебе, Марий, и женишка-хвыномена в придачу!

— Без сопливых обойдемся, — отбилась Манюшка от «женишка».

— Летной тебе погоды на всю жизнь, о зеленоглазый брат наш!

— Взаимно, о болтливый брат наш с перебитым носом!

— С днем ангела, ваше сиятельство!

— Тенкью вери мач, барон.

Толик с подчеркнутой торжественностью вручил Манюшке маленький, карманного формата томик стихов Некрасова. Знал, чем угодить. Игорь развел руками.

— А меня извини. Я принципиальный противник подарков. Они ничем не отличаются от взяток.

«Лукавишь, голубчик, — подумала Манюшка. — Уж я-то знаю причину этой твоей принципиальности: у тебя как у Вани Кудряша — кудри да душа да походка хороша».

Барон двумя пальцами «изящно» вытащил из кармана бутылку. Прищелкивая языком, с видом большого ценителя некоторое время рассматривал ее на свет. Потом залихватски выбил пробку и, поставив посудину на стол, приказал Марийке:

— Горничная, бокалы!.. Княгиня, вы не возражаете против этой марки? Зная, что разные там коньяки и шампанские вам приелись… вернее, припились и вызывают изжогу, решил попотчевать вас фруктовым.

— А может, это результат расстройства вашего состояния, барон? Говоря по-нашенски — проциндрил, небось, денежки?

— Фи, княгиня, как вы вульгарны!

Вошла Марийка со стаканами, за нею бабушка ее Устинья Григорьевна внесла на тарелке румяный пирог.

— Нате-ка ось, спробуйте. 3 рыбою. Добра закуска до вашего стола.

— Да… зачем? — смутилась Манюшка. — Не надо, бабушка. Мы без закуски. Привыкли, — вдруг брякнула она и покраснела.

Житье бабушки с внучкой проходило у нее на глазах. Они едва сводили концы с концами, жили на маленькую пенсию за погибших Марийкиных родителей, скромные доходы от продажи искусственных цветов, которые с большой выдумкой мастерила Устинья Григорьевна, да на небольшую сумму, что получала она за сдаваемую внаем кровать. Не хватало еще последнее отдавать ее гостям!

— Ну, любонька, ты не спорь, — обиделась Устинья Григорьевна. — Я бильше тебя пожила на билому свити и бильше знаю, що надо, а що не надо. Бери та ешь, з чим тебя и поздравляю.

Пригубив «чарочку» и поцеловав Манюшку, она ушла к себе на кухню. Оттуда послышалось ее ворчание:

— Привыкли воны, бач, без закуски. Можно подумать, кажный день празднують.

От вина все неестественно оживились, стали беспричинно пересмеиваться. А Игорь с Марийкой еще и перемигивались со значением. Вскоре ни с того ни с сего Козин вдруг заявил:

— Хорошо с вами, о высокородные, но аллах свидетель — дела! — встал и удалился.

И почти сразу испарилась Марийка, ничего не сказав, — вроде бы на минутку вышла. Манюшка ничего не поняла и, немного погодя, наивно поинтересовалась:

— Где это Марийка застряла? Пора бы уж вернуться.

— Эх, княгиня, — укоризненно заметил Трош, — распустили вы свою горничную, оставили без присмотра, вот она и сбежала с проезжим корнетом.

— С каким еще корнетом, что ты несешь?

— Фи, ваше сиятельство, — поморщился Трош. — Видно, недаром в свете поговаривают, что в вашем роду значительна примесь холопской крови… С корнетом Козиным она сбежала, васьсясь!

— Не браните ее, барон: какие ее годы — всего пятнадцать. Вот через три годика доживет до наших лет — станет догадливее.

Манюшка глянула на ехидное лицо Троша, на улыбающегося Захарова и презрительно скривила губы.

— Голодной куме вечно хлеб на уме. Марийка пошла по своим делам, а совсем не то, на что вы тут намекаете.

Трош и Захаров расхохотались.

— Конечно, по своим, — согласился, улыбаясь, Толик. — Не по нашим же.

«Как же так? — растерянно размышляла Манюшка. — Она ведь вроде на Захарова глаз кидала… Ну, и прозорлива ты, нечего сказать».

— Ну, братцы, я вижу, безделье вас развращает. Давайте-ка, барон, тряхнем стариной и покалякаем по-английски. Двадцать новых английских слов… их же надо когда-нибудь усвоить!