День непослушания - Щепетнов Евгений. Страница 11

За дверью стояла худенькая, стройная девчонка лет одиннадцати-двенадцати, одетая в простенький сарафан, чистенькая и ухоженная – обычная домашняя девчонка. Ее сине-голубые глаза смотрели испуганно, она растерянно теребила в руке пышную русую косу и кусала пухлые губки. Ее взгляд упал на лежащего за дверью мужчину, и лицо девочки скривилось, из глаз брызнули слезы – ручьем, стекая по щекам обильным водопадом.

– Па-апа! А-а-а… а-а-а… папа!

Она шагнула мимо застывшей Насти, подошла к мертвецу и бессильно опустилась рядом, раскачиваясь и постоянно, на одной заунывной ноте повторяя:

– Папа… а-а… а-а… папа…

У Насти ком подкатил к горлу. Ей тоже захотелось завыть, забыться в рыданиях, закричать: «Бабуленька! Бабуленька моя! А-а-а!» – но она сдержалась и только яростно засопела носом, мучительно проталкивая в глотку пыльный воздух, пахнущий тленом мертвечины. А потом рявкнула, заглушая боль, свою и чужую:

– Хватит! Я сказала: хватит ныть! Вставай! Пошли, расскажешь мне, что тут происходит!

Девчонка и правда замолчала, вытерла слезы и вдруг стала деловито собирать продукты, выпавшие из пакета. Сложила, не без натуги подняла тяжелый пакет и, хлюпая красным носом, предложила:

– Зайдешь?

– Зайду… – согласно кивнула Настя и пошла вслед за девчонкой. Ей теперь было немного легче. Теперь она не одна.

Паскудно! Ох как паскудно! Так паскудно было, когда они с пацанами купили водяры и нажрались в беседке детского сада. Их гонял сторож, они гоняли сторожа, потом кто-то вызвал полицию, и пришлось бежать, спотыкаясь и падая в грязь. Домой пришел грязным как свинья. Мать вопила, папаша вопил, пришлось послать их… Сбросил барахло, улегся спать и… ка-а-ак начался «вертолет»!

Всю ночь потом бегал «рычать на унитаз». А утром мамаша с папашей снова начали есть мозг: «Пьянь! Урод! И в кого уродился, тварь такая?!» Воскресенье было, оба дома, так что полный простор для нытья.

В кого уродился? Да в них и уродился! Что, папаша выпить не любит, что ли? Еще как любит! Только нажирается втихую, дома. Чтобы репутацию не испортить! Он же хороший! Он же пра-авильный!

Так и сейчас, как тогда было: вначале вырубился, потом пролежал какое-то время – в блевотине, похоже на то. Никто не позаботился тазик подставить, тряпкой оттереть. Дождешься от родичей, ага! Хорошо хоть не придушили! А вот теперь очнулся. Слабый, как после долгого запоя.

Нет, он в запое никогда не был, но предполагал, что после запоя так хреново и должно быть. Вообще же презирал пьющих. Встречая пьяного на улице, Глад бил ему по морде и деньги забирал – двойное удовольствие!

Долго пытался встать, борясь с головокружением, но все-таки поднялся и побрел на кухню – попить. Да и пожрать было бы неплохо. Уже ведь не тошнит!

И первое, что увидел, – тела отца и матери. Отец лежал в прихожей – видать, как пришел, так и упал. В руках – сумка со жратвой и какими-то бутылками.

Мать на кухне, у плиты, табурет опрокинут. Похоже, что сидела, когда потеряла сознание.

В душе ничего не ворохнулось. Только мысль: «Крякнули, что ли? Надо посмотреть!» Посмотрел – синие оба. Конкретные жмуры!

И что делать? Звонить надо. Мусорам звонить, в «Скорую» звонить – пусть работают! Оформляют, увозят!

Вторая мысль: «Сука! Эдак в интернат запихают! В детдом».

В детдом Гладу категорически не хотелось. Паскудное заведение, много хренового про него слышал. Не надо ему в детдом!

Ну а что тогда делать? Хм… а если трупы куда-нибудь спрятать? И жить как хочет! А что? У родичей где-то должны быть бабки заныканы. Можно найти. Пока суд да дело – можно и погулять! Шлюх можно на хату вызвать! Бухла, жратвы вкусной купить! Пацанов позвать – гулеванить! Нет, пацанов – ну их! Пусть на свое гуляют.

Потом снова задумался: нельзя, некуда трупы прятать. Протухнут, вонь будет. Опять же, могут его обвинить. Мол, заглушил родаков и теперь вот развлекается. Конечно, там АУЕ, воровской закон и все такое прочее, но на зону ох как не хочется. Ну ее в задницу, эту романтику! Арестантский уклад – он хорош на воле. Это Глад знал точно. Чуял!

Надо звонить, точно. А там будь что будет. Выкрутится как-нибудь.

Жалости к родакам не было. Достали они его! И дома покоя нет! Ныли, ныли, ныли… вот и донылись. Теперь он один! Сам! Где-то родня – дядя, тетка… вот бы и они подохли! Идти в их семью… такие же твари, как и родаки.

Вот что – надо пацанов набрать. Узнать, что это за прикол такой – не так же просто его родаки взяли и кони двинули? Может, пацаны знают?

Пацаны знали. Серый откликнулся после второго гудка и тут же заявил: думали, что он, Глад, кони двинул. А вишь че – живой!

Серый тут же дал расклад, и Глад только хмыкал, не зная, как ему на все услышанное реагировать. Серый очнулся раньше, еще вчера, даже родичей успел застать живыми. Ну вот и знал о случившемся все, что можно было знать.

Потом они отключились, договорившись встретиться на пятаке у детсада «Ручеек» через час, и Глад полез в ванну – воняло от него, как из параши. Пацан должен быть чистым, отутюженным. На воле или на зоне – без разницы. Это закон!

Газовая колонка работала, так что горячая вода была. Вымылся, оделся в легкие спортивные штаны, майку с надписью «Фак ю!», надел барсетку (телефон надо ведь куда-то прятать?), подумал… и захватил с собой бейсбольную биту. А че? Мусоров нет! Власти нет! Гуляй, бродяги! Наша власть! Пацанская!

На пятак сошлись десять человек – все пацаны, кто был в кодле. Все были ошеломлены, кто-то расстроен. Но это и понятно – не все, как Глад, ненавидели весь мир и своих родителей конкретно. Вон Антон какую рожу сделал! Типа переживает! Дурак! Весь мир в кармане! Теперь только и жить!

– Ну что, братва… – степенно начал Глад, – этот мир сдох. Теперь он наш! Мы, сильные, смелые пацаны, настоящие жиганы, теперь можем в натуре жить, как хотели: по понятиям, по воровскому закону, без беспредела мусоров и властей. Можем брать что хотим, делать что хотим, и никто нам не указ. Наша кодла теперь будет называться «Бригада».

– А по ходу, ты Белый, да, Глад? – криво усмехнулся Антон. – Только с какого х… ты говоришь за всех? Ты че, бригадир? Авторитет? Ты кто вообще такой? Ушлепок маломерный! Петрович помер, и ты теперь вместо него мазу держишь? А кто тебя уполномочил? Ты че, в натуре, берега попутал? Тут и без тебя есть пацаны поавторитетнее тебя! И покрупнее, если че!

Глад похолодел. Он ожидал чего-то подобного, но не так быстро. Ему казалось, что, после того как он привел к Петровичу всех этих пацанов, его, Глада, авторитет стал выше во много крат. А оно вон как выходит! Хреново выходит, если честно! Ему прилюдно брошен вызов, и если он сейчас не решит этот вопрос – хана! Его задвинут, как это бывало раньше, и он опять будет на десятых ролях. Превратится в мелкого пакостника, шакала, каким до того и являлся. Кодлу надо держать! Эх, жалко ствола нет! Все было бы гораздо проще!

– Ты че-то попутал, Антоха… – миролюбиво ответил Глад, голова которого работала, как компьютер. У него всегда в опасных ситуациях голова работала очень хорошо, позволяя избежать наказания и отыскивая самые лучшие пути спасения. – Ты чего это начинаешь с наезда? Мы, пацаны, должны держаться друг друга. Нам нужно помогать пацанам! Собирать воровское благо, отыскивать таких же, как мы, жиганов, учить их воровскому закону. Ну а ты что? Сразу власть делить?

Глад говорил, говорил, говорил, как цыганка, которая заговаривает случайного прохожего, чтобы в оконцовке тот положил ей в карман все деньги, что у него были, и пошел дальше, домой, где только и обнаружит результат беседы с черноглазой гадалкой. Только уже будет поздно. Ни гадалки, ни денег.

Говоря, Глад продвигался к противнику маленькими шажками, держа за спиной небольшую удобную бейсбольную биту.

Когда оказался на шаг от Антона, выразительно посмотрел куда-то в даль, сделав многозначительную паузу. Все автоматически посмотрели туда, куда смотрел Глад, в том числе и Антон.