Мы уже там? (ЛП) - Левитан Дэвид. Страница 12

– Думаю, все с ним будет нормально, – произносит кто-то.

Элайджа оборачивается, и перед ним стоит она – одна из прекраснейших девушек, каких он только видел. У нее короткие русые волосы – светло-русые – и волшебные бирюзовые глаза. У нее отличная фигура (Элайджа никогда не замечает таких вещей, даже под травкой, а вот сейчас заметил). На ней нет макияжа. Она выглядит лет на двадцать, плюс-минус год. И она за него волнуется. Он сразу это видит. Элайджа боится сказать хоть слова, боясь, что получится только: «Ну… Э…»

– Ты сделал доброе дело, – продолжает девушка. – Спасибо.

Повисает пауза. Элайджа опускает взгляд в землю, поднимает взгляд обратно, и она никуда не исчезает. Если молчать дальше, она уйдет. Элайджа хочет, чтобы она осталась, поэтому представляется:

– Меня зовут Элайджа.

– Очень приятно, Элайджа. Я Джулия.

Звонит колокол. Потом три, потом пять, потом семь. Шесть часов.

– О боже, я опаздываю! – глаза Джулии зажигаются чистейшей паникой. Потом снова фокусируются на Элайдже. Девушка касается его предплечья: – Еще увидимся. Обещаю.

Тут мелькает вспышка узнавания. Элайджа даже еще не знает, что именно узнает. Только вспышка. Только чувство. Только ощущение: случилось что-то, что было предначертано. Два человека совпали в пространстве и времени. Пусть даже всего на мгновение.

Джулия с извиняющимся видом улыбается и уходит. Элайджа застывает на месте. Джулия из тех людей, за которыми в воздухе остается след. Впиваются в память отголоски акцента. Аромат доброты и предвкушения. Странная уверенность. Элайджа не может этого объяснить. «Еще увидимся» можно принять за вежливое прощание, а вот «обещаю» уже нет. Джулия знает, что они еще увидятся. Главное, чтобы она была права.

========== 14. ==========

Когда Элайджа возвращается в номер, его встречает тишина. Однако она не абсолютна. Можно расслышать дыхание Дэнни, такое же незаметное, как и движение его грудной клетки, то вздымающейся, то опадающей. Элайджа осторожно ступает по скрипучим доскам пола – и тут появляется более громкий звук. Под окнами отеля с бесконечной страстью запевает свою песню гондольер, и со всего канала ему аплодируют. Элайджа выглядывает из окна и смотрит, как другие гондольеры подгребают к лодке первого. И вступает хор.

Элайджа широко открывает окно. Воздух пахнет одним только бризом. Хотя вода в канале мутно-бурая, на секунду Элайджа представляет ее бирюзовой и прозрачной. Он так чувствует.

Гондольер проплывает дальше, оставляя за собой шум волн и откат воды от кафе Гритти.

«Вот за этим мы и путешествуем, – думает Элайджа. – Дома таких моментов не бывает. Привычные вещи чудесны по-другому».

Хотя солнце садится, хотя надо успеть занять забронированный к ужину столик и еще переодеться, Элайджа не будит Дэнни. Он пододвигает к окну стул и достает из рюкзака «Картины Италии» Диккенса. Прочтя пять страниц, на шестой он натыкается на такие слова: «В то Светлое воскресенье, о котором я хочу рассказать, стоял ясный день, и небо было ярко-синее, такое безоблачное, такое безмятежное, такое ясное, что заставило тотчас забыть о дурной погоде последнего времени». И думает: «Вот уж в точку». Вот она, серендипность печатного слова.

========== 15. ==========

Дэнни просыпается, когда Элайджа переворачивает двадцать первую за день страницу. Он доволен жизнью, пока не смотрит на часы (с виноватым видом стоящие на прикроватном столике). Тогда он начинает суетиться.

– Почему не разбудил? – обвиняюще спрашивает он, натягивая штаны. Он не может говорить спокойно, потому что чувствует себя преданным.

– Прости, – отвечает Элайджа без малейшего чувства вины в голосе.

Дэнни выпихивает брата из комнаты и требует, чтобы консьерж позвонил в ресторан и сообщил о задержке.

Элайджа рад, что весь вечер болтался по городу: теперь Дэнни тащит его к вапоретто с такой скоростью, что оглядываться по сторонам просто нет времени. Даже уже в лодке между ними по-прежнему витает напряжение и страх опоздать. Элайдже хочется отпустить мысли Дэнни: сколько ни гримасничай, быстрее не доплывешь. Но от раздражения Дэнни не скрыться. Оно давит. Элайджа закрывает глаза и вспоминает Джулию. Он пытается подсчитать, сколько слов они друг другу сказали; сколько бы их ни было, это все равно безумно мало. У него нет особых поводов думать о ней и так болезненно к ней тянуться. Однако чем меньше поводов испытывать эмоции, тем переживания интереснее.

Через некоторое время – заполненное водой и узкими улочками – они прибывают к «Antico Capriccio». Это крошечный ресторанчик на углу где-то и нигде. Его им посоветовал знакомый знакомого Дэнни. Ему пришлось назвать имя этого знакомого, бронируя столик: этакий континентальный эквивалент тайного рукопожатия.

У дверей их встречает пожилой мужчина по имени Джозеф. Скоро становится ясно, что он одновременно владелец и официант, метрдотель и уборщик. Он по возможности держится подальше от кухни: это территория его жены. Джозеф почти не говорит по-английски и даже слышать не желает этого языка. Дэнни собирается спросить, можно ли платить картой Visa, но Джозеф машет руками, как будто учуял неприятный запах. Жизнерадостно треща, он усаживает Дэнни с Элайджей у старинного камина. Они в ресторане одни – по крайней мере, больше никого им не видно.

Джозеф приносит им вино, не успевают они даже открыть меню. Дэнни пытается возразить: он предпочитает красному вину белое. Но Элайджа с радостью принимает подношение: у него теплеет внутри при одном виде бокала. Меню полностью написано на итальянском. И Дэнни, и Элайджа мысленно тянутся к итальянскому разговорнику, и оба слишком стыдятся его достать. В итоге это оказывается не важно: не услышав немедленного заказа, Джозеф выхватывает у них из рук меню и заказывает сам. Он откровенно наслаждается их растерянным видом, но не злорадно, а скорее галантно, по-французски. «Позвольте мне позаботиться о вас», – говорит его улыбка. Элайджа расслабляется и радостно покоряется неизбежному, прояснив только, что он «vegetariano». Дэнни же никогда в жизни не умел радостно покоряться чему-нибудь, кроме капризов босса, и не собирается начинать. Он спрашивает, хорошая ли рыба. Джозеф со смехом уходит.

– Ну что, как прошел день? – спрашивает Дэнни, постукивая пальцами по столу.

– Ничего.

– Куда ходил?

– Так.

– Погода была нормальная?

– Ага.

– Дождя не было?

– Не.

– Хорошо.

– Ага.

Такие разговоры похожи на перекидывание маленькими круглыми камушками – из них ничего не построить, кроме бессмысленной кучи камней и потерянного времени. Ни один из братьев даже не старается. Они просто заполняют тишину, движимые общей нелюбовью к неловкому молчанию.

Возвращается Джозеф – зажечь свечу. Элайджа замечает у него в петлице медаль и спрашивает, воевал ли он. Это правильный вопрос. Джозеф снимает медаль с пиджака и дает Элайдже подержать, а сам разражается потоком беглой итальянской речи с редкими вкраплениями английских слов, повествуя о своем военном прошлом: «il paese, il fiume, la morte». Элайджа разбирает слово «diciannove», но не понимает, дата это или чей-то возраст.

Когда Джозеф уходит, чтобы вынести первое блюдо, Элайджа снова ловит себя на мыслях о Джулии. Как это удивительно: в одну минуту слушать, как старик вспоминает войну, а в другую уже думать о ее прекрасных глазах. Переход объясняется его страстью рассказывать истории: он рассматривает рассказ Джозефа как что-то, что ему хотелось бы рассказать Джулии. Он не знает, увидятся ли они снова, и все равно думает, что будет ей рассказывать. «Как странно, – думает он, – как странно и необычно». Его желание увидеть ее снова превращается в молитву: не потому, что обращено к духовным силам, а потому что идет из загадочных и неизведанных глубин его души. «Из моей души. Как странно».