Трезуб-империал - Данилюк Эд. Страница 13

— Три разрозненных номера не влекут за собой уголовной ответственности! — с тем же надрывом, что и раньше, закричала жена. — Как только совесть коммуниста позволяет вам будить среди ночи детей!

— Разберемся. Где монеты?

Все семейство воззрилось на капитана с неподдельным удивлением. Стало тихо. Пожалуй, впервые с того момента, как они вошли в квартиру.

Теперешнее изумление семьи Резбаней так контрастировало с наигранным возмущением, бушевавшим еще секунды назад, что Северин Мирославович сразу, мгновенно поверил: все четверо понятия не имеют, о чем идет речь.

В воцарившейся тишине раздался приглушенный звонок будильника у соседей за стеной. Этот звук заставил вздрогнуть и Сквиру, и самого Резбаня.

— Что? — растерянно спросил Сергей Владимирович.

— Где монеты? — твердо повторил капитан.

Резбань посмотрел на жену. Та, глупо заморгала:

— Какие монеты?

— Те, которые вы передали Реве.

— Кому? — все еще не понимала она.

— Оресту Петровичу Реве.

Сергей Владимирович опустился рядом с супругой.

— А кто это? — вид у него был ошарашенный. Потом, спохватившись, он снова принялся вопить: — Мы не знаем никакого Реву! Допущена вопиющая ошибка! Вы нарушили сон мирных советских граждан по явно надуманному поводу! Это произвол!

— Послушайте, — отмахиваясь от мужа, неожиданно спокойно обратилась к Сквире жена, — о чем вы?

— Где вы были в воскресенье между двумя и четырьмя часами дня?

— В молельном доме, — на мгновение задумавшись, ответила женщина, ставшая вдруг абсолютно вменяемой. — С пятью единоверцами и их семьями.

— У вас есть знакомые на кирпичном заводе?

— Да мы не строимся вроде, — пожала она плечами. — Откуда деньги взять? Вот, в двухкомнатной квартире ютимся.

— Это, наверное… — вдруг заговорил младший сын.

— Что? — встрепенулся капитан.

— Это ж тот, которого в воскресенье убили? — решительно закончил подросток.

Головы обоих родителей разом повернулись к нему. Мальчишка тут же принялся оправдываться:

— В школе об этом говорили. Я случайно услышал. Просто около меня разговаривали. А что я мог сделать? Я и уйти не успел. Все только про убийство главного инженера кирпичного завода и болтают. Даже на уроках. Что мне, уши затыкать?

— Мирские дела есть искушение, — назидательным тоном произнес Резбань. — Лишь твердость в вере и следование заветам Иеговы…

Сквира повернулся к милиционерам и дал знак продолжать обыск.

Володимир, кирпичный завод, 9:40.

«Касаясь подробностей событий в Нова-Гуте, представитель правительства ПНР по печати товарищ Ежи Урбан сообщил, что в середине дня шестнадцатого сентября колонна из двухсот-трехсот человек направилась из Нова-Гуты к центру Кракова. Милицейские патрули неоднократно призывали собравшихся разойтись. Наиболее враждебные элементы были рассеяны при помощи водометных установок…» Старенький радиоприемник тихо бубнил, лишь подчеркивая тишину, царившую в комнатке. Рядом с ним стоял черный, с белесыми потертостями старомодный телефон. Тут же лежал раскрытый журнал посещений, последняя запись в котором была сделана еще весной. Треснутое, в серых разводах стекло маленького окошка пропускало в комнату тусклый утренний свет. Его едва хватало, чтобы разглядеть грубый деревянный стол, расшатанный стул и телогрейку на гвозде в углу.

Проходная местного кирпичного завода пустовала, спросить дорогу было не у кого. Сквира поглядывал на распахнутые ворота и тянувшийся от них в обе стороны забор. С того места, где находился капитан, хорошо просматривалась большая, в рост человека, дыра в металлической сетке. К ней вела отчетливо видная в пыльной траве тропинка.

Северин Мирославович примостился на стуле и пролистал журнал посетителей. Велся тот крайне нерегулярно, с многомесячными пробелами…

Внезапно на пороге сторожки выросла чья-то тень, и Сквира вздрогнул. Поспешно вскочил, закрывая журнал. Перед ним стоял представительный — ростом под два метра и с пивным животом — мужчина за пятьдесят в мятом костюме, с офицерским, оливкового цвета, галстуком на резинке с застежкой.

— Семёныч… — обратился он, но, разглядев незнакомца, осекся. Несколько мгновений оторопело глядел на Сквиру, потом бросил сердито: — Ты кто такой? — Сверкнул глазами и уже жестче повторил: — Кто такой? Кто тебе позволил сюда заходить? Сюда кто позволял?!

— Я капитан госбезопасности… — растерянно проговорил Северин Мирославович.

— Какой капитан? Какой?! — лицо мужчины стало наливаться гневным багрянцем.

— Сквира, — Северин Мирославович достал удостоверение.

Мужчина пробежал глазами корочку и мгновенно успокоился.

— Так бы и сказали. Сразу. А то… А вы кем интересуетесь? Интересуетесь кем?

— Мне нужен директор завода.

— Он на горкоме, — осторожно ответил мужчина и тут же, спохватившись, протянул руку: — Игнатенко Андрей Андреевич. Я здесь главный инженер…

На ловца и зверь бежит. Сквира пожал протянутую руку.

— Я в связи с убийством Ревы, — объяснил он.

— Да, — сокрушенно кивнул Игнатенко, — я слышал. Большая потеря. Потеря огромная. А кто Реву убил? И за что? — Он почесал затылок и, не ожидая ответа, задал следующий вопрос: — Так вы ко мне, товарищ? Ко мне? Может, в мой кабинет?

— Если удобно, — согласился Сквира.

Андрей Андреевич постоял несколько мгновений, будто не зная, что делать дальше, потом жестом пригласил следовать за ним.

У самых дверей сторожки ждала белая «Нива», за рулем которой сидел скучающий водитель с сигаретой во рту. Андрей Андреевич и Сквира залезли на заднее сидение, и машина сразу же тронулась с места.

— А где Семёныч? — спросил капитан.

— Территорию обходит. Обходит, наверное, — ответил Игнатенко, поворачиваясь к капитану всем телом. — Да вы не беспокойтесь. Кирпич воровать поштучно нет никакого смысла. Машины же у нас так просто никто не погрузит и не выпустит. Не выпустит без накладных. А склад готового кирпича вообще на семи запорах. На железных запорах склад…

«Нива» притормозила у здания, чуть более ухоженного, чем остальные.

— Вот здесь я, так сказать, и живу, — сообщил главный инженер и полез из машины. — Если интересно, могу все хозяйство показать. Все, так сказать, продемонстрировать. — Он обратился к водителю: — Езжай к горкому и жди директора. Директора, значит, забери.

Вошли в небольшой вестибюль. Прямо напротив входа находилась помпезная дверь с надписью «Приемная». Андрей Андреевич распахнул ее перед Сквирой. За ней была комнатка с рядом стульев вдоль стены и столом. За печатной машинкой сидела полная девушка лет двадцати.

— Ты, Люба, вот что, ты нам чаю… Чаю давай. И печенья какого. — И Андрей Андреевич прошел к одной из дверей в глубине приемной.

Кабинет Игнатенко оказался крошечным. Стол в центре был завален бумагами, накрытыми каким-то большим чертежом. Перед столом, на полотняной дорожке, стояли два деревянных стула для посетителей. Над хозяйским креслом, обитым потертой красной тканью, висела фотография Брежнева.

— Присаживайтесь, — предложил Игнатенко. — У нас тут все просто, очень просто. Так что вы без церемоний. Чаю хотите? Чаю? — Он подождал от Сквиры ответа, но вспомнил, что уже попросил у Любы чай, и махнул рукой.

— Я о Реве… — начал капитан. — Вы его хорошо знали?

— Двадцать лет он здесь работал. Двадцать. А я лет пятнадцать назад сюда пришел. Простым инженером, значит… Он у меня, так сказать, начальником был. Я ведь главным стал после того, как он на пенсию вышел… — Игнатенко почесал затылок. Потом какая-то идея пришла ему в голову, он выудил телефон из-под бумажных завалов, крутанул диск и торопливо произнес: — Люба, попроси личное дело Ореста Петровича. Личное попроси, хорошо?

— Вы с Ревой дружили?

— У нас были хорошие товарищеские отношения, — не задумываясь, ответил Игнатенко, пристраивая трубку на рычаг. — Крепкие рабочие отношения. Мы сработались мгновенно. Потом я стал парторгом завода. Парторганизацию, значит, возглавил. И когда назначили главным инженером…