Ассистент - Шаманов Алексей. Страница 29

Ах да, ты же не понимаешь! Ты — варвар, не понимающий человеческого языка! И это хорошо. С тобой, с тобой одним я откровенна, Андрэ!

Так вот, все ложь, что описано в книгах: ангелы, туннель, ослепительный свет впереди как символ милосердного Бога… Чушь! Я видела дикую заснеженную равнину от горизонта до горизонта с высоким, до неба, черным деревом посередине. И на ветвях этого дерева — гнезда, гнезда, гнезда…

Правда, глупость, Андрэ? Ни на что не похожая глупость!..

В каждом гнезде лежит яйцо, в каждом яйце — человеческая душа зреет до поры… Ты спросишь, зачем? Не знаю. Не успела узнать. Меня схватила за шиворот огромная птица с железным клювом и оперением, подняла высоко-высоко, а потом отпустила. Я падала и падала, а земля все не приближалась и не приближалась. А потом я потеряла сознание и в себя пришла уже в реанимации, вся опутанная проводами и трубками…

Суицидных попыток не повторяла. Не хочу в снежную пустыню к черному дереву. Боюсь… Хорошие врачи. Они меня оттуда вытащили. Вот только зачем, Андрэ?

Жоан, усмехнувшись, добавила газа.

— Форверц, Андрэ, форверц!.. Ты знаешь, Андрэ, кто я? Я — старая больная обезьяна! И еще я — полная дура!

Захохотала вдруг и, бросив руль, провела, приласкала ладонями собственное тело, словно проверяя все его изгибы, от объемной груди до округлых коленок. Мне захотелось повторить ее движение своими руками.

— Если я и обезьяна, то не такая уж старая… тем более полная… правда, Андрэ?

Развернулась, подмигнула хитро. Левой рукой сняв с моей головы лохматую шапку, правой взъерошила волосы.

«Шевроле», привыкший, вероятно, к подобным выкрутасам отечественных мамзелей, несся себе, не сворачивая, без руля и ветрил.

Я улыбался Жоан. Я знал, что она может не касаться больше руля, аварии все равно не случится. Не знаю, откуда взялась эта уверенность, но она была. Я молчал, боясь, что, если отвечу, Жоан воспримет мою русскую речь как родную, французскую. Уверенности, что так и будет, не было, но нечто подобное казалось мне вполне вероятным.

Я молчал. Я улыбался. Я хотел ее нестерпимо остро. Я возбуждался от ее русских слов без всякого акцента, которые я не слышал, нет. Они самопроизвольно возникали в моем мозгу, и я хотел отгородиться от них, но не мог. Я словно подслушивал, потому что говорила Жоан себе самой, не предполагая быть услышанной кем-то, а мной — особенно. Но и сказать: «Замолчи, я все понимаю» тоже не мог, потому что пришлось бы как-то объясняться, а феномен оставался для меня самого загадкой. И Жоан продолжала, не ведая, что я понимаю каждое слово и то, что стоит за ним:

— Ты молодой красивый мужчина, Андрэ. И конечно, глупый. Именно потому, что молодой и красивый…

Она положила ладонь мне на колено, провела, остановив на бедре, и сжала так, что мне сделалось больно, а мышцы непроизвольно напряглись.

— О, ты еще и сильный, Андрэ! Это еще одно доказательство твоей глупости! Люди с сильным телом умными не бывают! Поверь опытной женщине, Андрэ, проверено неоднократно! Но мне не нужна твоя голова, Андрэ! Мне опостылели псевдоумные, беспомощные, седеющие подростки! Меня тошнит от их спеси и бессилия! Мне нужен ты, Андрэ! Твое молодое, сильное, красивое тело!

Не скажу, что мне было неприятно, но я чувствовал себя, вероятно, как конь на торгу, которого осматривает и ощупывает потенциальный покупатель. Да еще и ругает почем зря, чтобы сбить цену…

А мы выехали наконец на Байкальский тракт, и городские огни остались за кормой иномарки. Жоан чуть сбросила скорость. Выруливала одной рукой, другую позабыв на моем бедре.

Тракт был прям и ровен, встречные машины отсутствовали, а умный «шевроле» знал дорогу и, вероятно, не нуждался в водителе. Жоан бросила руль. Он ей мешал. Она впилась губами в мои губы. Она словно вошла через рот в меня. Я ощущал ее влажную и податливую плоть всюду. Наши тела каким-то немыслимым образом сделались одним телом обезумевшего андрогина. Любящего себя, ласкающего себя, отгородившегося от остальной Вселенной. Нелепой, излишней Вселенной…

И раскаленная ладонь жгла мне ляжку, приближаясь к цели…

…и одна моя рука оказалась у нее за спиной, а другая, нащупав грудь, обнаружила отсутствие лифчика. Он разве нужен? Кому?..

…и неуправляемая машина неслась во тьме, все набирая и набирая скорость. Куда?..

…и влажный единый рот обрел два языка, ласкающих друг друга…

…и одна ее рука боролась с молнией штанов, а другая ломала мне шею…

…и моя рука, освободив от трикотажа полную грудь, ласкала затвердевший, словно скованный сибирским морозом, обжигающий сосок…

…и член, словно сжатая пружина, упирался в жесткую джинсовую ткань под ладонью Жоан… до боли сжатая пружина…

…и губы ласкали морозный коричневый сосок…

…и я подумал остатками мозгов: откуда взялась у меня лишняя пара губ?..

…и языки сплелись клубком гадюк в период совокупления…

…и молния на джинсах растворилась, словно ударил гром…

…и губы ее впились в то, что было раньше пружиной…

…и я подумал: откуда у Жоан лишняя пара губ?..

…и поцелуи не прерывались, они длились и длились, распространяясь по нашим телам…

…и не осталось у слившегося тела мест, обделенных вниманием, нелюбимых; все было нежно заласкано — от разбухшей головки клитора до последней, жесткой пятки…

…и сосок имел кисло-сладкий вкус антоновского яблока из эдемского сада…

…и я откинулся на сиденье, извиваясь судорожно, потому что сквозь тело прошел электрический разряд…

…и ударила ли меня молния или электропроводка коротнула, разве важно?..

…и «шевроле» летел, не касаясь колесами асфальта…

…и звезды горели, словно неоновые рекламные огни большого Небесного города…

Блаженно улыбающаяся голова француженки лежала на моих коленях. С мокрыми губами, растрепанными белесыми прядями и чуть помутневшими глазами сытой кошки, Жоан Каро была счастлива в этот самый миг, а надолго или нет, разве имеет значение?

С елками я управился за сорок минут.

ГЛАВА 22

Забор зеленый, немаркий

Когда Жоан Каро припарковалась у моего подъезда, я, совершенно обессиленный, отрешенно смотрел прямо перед собой. Тупо. Без мыслей и желаний. Выжатый лимон, лимон, попавший под асфальтовый каток. Плоский.

Жоан была, напротив, посвежевшая, словно провела месячный отпуск на Лазурном Берегу…

Она что-то сказала. Я повернул голову.

— Вас ист дас? — спросил я.

Мне показалось, что кожа ее потемнела от загара под южным солнцем. Чушь, конечно.

Она ответила что-то на французском. Я не понял и порадовался этому, пусть и вяло. Я не знаю иностранных языков, и никогда не знал. И то, что мне показалось, будто я понимаю Жоан, — полный бред… Когда кажется, креститься надо… Не перекрестился. Ни к чему. Все, что мне померещилось, — плод больного, помешанного на сексе воображения. Сон разума рождает чудовищ. Не помню, кто сказал, но правильно сформулировал… И не бросала Жоан руля, и не мчалась неуправляемая машина по звездному небу, как по автобану… Это в голове у меня все мчалось, и особенно — ниже пояса. Это да. Неплохо прокатились…

— Фарен, Андрэ! Фарен инд капут! — сказала и улыбается, довольная кошка. Хорошенькая, помолодевшая… да нет, просто молодая. И грудь, и животик, и остальное — все ощутил, ощупал, оценил по высшему разряду.

Молодец, Жоанка!

Я улыбнулся, потому что вспомнил, как целый монолог за нее придумал, злой и циничный. Это нормально, это мои комплексы поработали, будь они неладны, а женщина здесь ни при чем. Совершенно. А у меня прямо-таки «Одиссея проститутки» получилась, Ги де Мопассан, честное слово…

— Капут так капут, — согласился я, открывая дверцу. — Ауфвидерзеен, Жоан!

— Наин! — Она заволновалась. — Нихт ауфвидерзеен, Андрэ! Дас ист дайне Хаус?

— Я.

— Дайне нумер! Шпрехен, Андрэ!

Я все понял. Жоан набивается в гости. Я не против, пусть. Сказал ей номер квартиры. А номер моего сотового она перенесла на свой, еще когда я с елками в лесу возился. Показывала потом, проверяла — мой или нет? Не ошиблась.