Ассистент - Шаманов Алексей. Страница 55
Эй, милая девушка в белом с косой распущенной, кто у тебя в списке следующий? Может, я?
Молчит. Не отвечает. Ну и бог с ней. Впрочем, Бог и без того с ней всегда, а она при Нем бессменно — бич Его и меч разящий…
Божьим бичом, кажется, Тамерлана звали… или Чингисхана? Хотя какая разница? Оба этого прозвища достойны. Оба — великие завоеватели, великие мерзавцы и душегубы, слепые орудия безжалостного, мстительного Господина… Или с нами, людьми, только так и надо? Иначе — с катушек слетим, страх потеряем и начнется российский беспредел во вселенских масштабах…
Ноги несли меня по улице Карла Маркса в сторону набережной реки Ангары. Я не стал мешать ногам бездумно выполнять свои функции. Пусть несут.
Слева памятник Ульянову-Ленину с протянутой рукой. Постамент заляпан красной краской. Правильно. Какой еще краской мазать отца красного террора? Впрочем, до него самого не достать — постамент высокий.
Зато у памятника Александру Вампилову — я проходил как раз мимо — постамент не выше перевернутой лодки-плоскодонки. Почему-то сегодня драматургический знаменитый метис полностью утратил европейские черты. Чистой воды — папа, который, как известно, был древнего бурятского рода.
На фасаде краеведческого музея вместо германских фамилий исследователей и путешественников значились странные какие-то имена: Ата Улан тэнгри, Эрлен-хан, Эрью Хаара-нойон, Эхэ Нур хатан…
По бурятской мифологии, первый — предводитель сорока четырех восточных, злых небожителей, второй — повелитель царства мертвых, третий — его помощник, четвертая — женщина, ханская жена… Что за чушь, откуда я это знаю? Знаю точно.
У памятника российскому императору Александру III оказалось далеко не российское лицо. С раскрытой клыкастой пастью, с выпученными глазами и третьим глазом во лбу, это было лицо бурхана, которого Борис Кикин вырубал на тотемном столбе…
Господи, прости мою душу грешную… Я перекрестился. Император оскалился еще шире, на воркующих у ног его голубей упали клочья густой серой пены с клыков, третий глаз подмигнул мне заговорчески…
Я побежал по гаревой дорожке набережной. Я не знал куда.
Вместо головы первого космонавта Юрия Гагарина на пьедестале стояла глиняная голова мертвого бурятского шамана. Смердила. Полуразложившаяся желтая глина отваливалась кусками…
Я бежал.
Перед моими глазами мелькали ели и березы обочин Байкальского тракта…
…на клумбе справа пылала подержанная японская иномарка с заклиненными дверями, за стеклами ухмылялись незнакомые нечеловеческие лица…
…мое зеркальное отражение из мастерской Стаса щурилось всеми тремя глазами… и никакой это был не дефект амальгамы…
…Мать-Хищная Птица с орлиной головой и железными перьями, как ненормальная, откладывала яйца в вороньих гнездах на разросшихся кедрах сквера…
…Дьяволица-Шаманка, у которой один глаз, одно плечо и одна кость, укачивала меня в железной люльке и кормила вкусной запекшейся кровью…
…три черных Черта вбивали в мою голову копье, срывали с моего тела куски мяса и разбрасывали их в разные стороны в качестве жертвы, потом варили кости в котле…
…три Духа в облике Волка, Ворона и Барана собирали мой новый скелет, и если не хватало какой-либо кости, для ее замены должен был умереть кто-то из членов семьи, но таковых не оказалось, и умирали чужие люди, те, что рядом…
Я пришел в себя в подъезде на лестничной площадке у дверей Бориса Кикина. Приоткрытых дверей. Я взялся за ручку и отдернул руку, словно током меня шарахнуло. Я не хотел входить. Меня влекло туда, словно магнитом безвольную железяку. Ну же, Андрэ, форверц!
— Хрен вы угадали, — прохрипел я, непонятно к кому обращаясь. — Не пойду я туда, не заманите…
Я повернулся на месте и… замер, не сделал шага. Потому что услышал Борькин крик:
— Андрей, спаси-и-и! — истошный, визгливый, бабий какой-то. — Ан-дре-е-ей!!!
Рывком распахнул дверь. На кухне никого не оказалось, шум борьбы доносился из комнаты. Я бежал несколько шагов, как несколько километров. Я услышал чавкающий удар и нечеловеческий, ничего, кроме нестерпимой боли, не передающий крик:
— А-а-а-а!!!
Боже мой… нет Тебя, Боже… что там творится в Твое вечное отсутствие?
Борис орал, лежа на полу навзничь с раскинутыми руками. Лицо его было рассечено по диагонали от правого уха до левой скулы… не лицо — кровавое месиво…
Над поверженным телом возвышалась фигура голой деревянной куклы, Буратины, с занесенным для последнего удара уже окровавленным плотницким топором…
Я не успел удивиться, не успел даже подумать о невозможности подобной ситуации. Ударил куклу ногой в бок, и она отлетела к включенному без звука черно-белому телевизору легко, как вязанка дров…
Я склонился над Борисом, который, перестав орать, смотрел на меня округлившимися глазами, шевелил рассеченными, вывернутыми губами, а кровь стекала множеством струек с лица на пол, образуя две черные лужицы у щек…
— Боря… — Я не знал, что сказать, как ободрить тяжелораненого. — Боря, сейчас я «скорую» вызову, потерпи…
— Андрей! — закричал он вдруг невнятно и истерично.
Я не сразу понял смысл его возгласа, но одновременно с ним Борис поднял руку, указывая мне за спину.
Развернулся и встал с корточек я мгновенно. И вовремя. Я увидел, как с топором в руке ко мне осторожно подбирался Буратино. Восковое лицо его было как живое. С мимикой был полный порядок. Буратино ухмылялся глумливо, черная ненависть кипела в карих глазах. Топор в правой руке подрагивал. Я видел, что он меня боится, но не понял почему. Преимущество в вооружении было на его стороне…
Я огляделся — ничего, похожего на оружие, поблизости не оказалось. Над диваном на расстоянии вытянутой руки висел шаманский бубен. Не бронзовый щит, конечно, но чтобы отвлечь, сгодится. Я снял бубен с гвоздя.
Враг был уже рядом. Зажав топор деревянными пальцами обеих рук, он размахнулся и рубанул. Я отскочил в сторону, и широкое лезвие рассекло диванную обшивку. Я бросил бубен в восковое лицо, и Буратино замер, не успев поднять топор над головой. Не став раздумывать, что вызвало этот эффект, я ударил куклу ногой в живот. Буратино переломился пополам, и я поймал его острый подбородок на свой кулак. Буратино упал навзничь, выронив топор, и не пытался больше подняться. Вероятно, потерял несуществующее сознание. Отбросив оружие в сторону от греха подальше, я ударил ногой по деревянным почкам. Кукла охнула на выдохе. Я ударил еще. И еще. Она хрипела, а я бил, бил и бил что есть силы. Я ненавидел эту деревяшку всем своим существом, я желал ей немедленной смерти. Я бил, бил и бил…
Кто-то, ухватив за под мышки, потащил меня назад, прочь от ненавистного деревянного тела. Кто это мог быть? Ну не Боря же с рассеченным пополам лицом… Значит — враг!
Я развернулся, вырвался и, не глядя, ударил наотмашь, по-крестьянски в чье-то лицо и только после удара узнал Григория Сергеева, отлетевшего к стене и сползавшего по ней на пол. Потом посмотрел на Буратину. Он больше не хрипел, вообще не шевелился. Я его, похоже, убил… Убил неживую деревянную куклу?
— Ты с ума сошел, Андрей! — сказал, поднимаясь, Григорий. — За куклой сейчас придут, а ты ее уродуешь!
Сам он псих! Рядом человек кровью истекает, а он о преступной кукле беспокоится.
Я молча прошел к телефону, набрал короткое 03, назвал адрес…
Когда санитары выносили носилки с потерявшим сознание Борисом Кикиным, я увидел среди набившихся откуда-то людей в залитой кровью комнате режиссера, оператора и актера. Они были перепуганы жутким видом раны и лужами крови на полу. А безъязыкий англичанин все повторял шепотом, как заведенный:
— Ноу… ноу… ноу…
Часть 2
Ольхонский морок
Автор благодарит мужчин и женщин,
бурят, русских и нерусских, православных,
буддистов, шаманистов и атеистов,
из времен прошлых, настоящих и будущих,
острова Ольхона и города Иркутска,