Рыцари Порога: Путь к Порогу. Братство Порога. Время твари - Злотников Роман. Страница 9

– Позвольте еще раз принести свои извинения за причиненные неудобства, – изысканно произнес Корнелий. – Я как раз, проснувшись, проветривал свои одежды, а то услышал бы шум раньше и раньше прекратил бы безобразие. Огра я накажу, уж поверьте. Но… я назвал свое имя, а ваше имя, добрый господин, мне неизвестно.

– Гур! – отрывисто буркнул старик.

– Гур?! – вдруг округлил глаза Корнелий. Он даже отпрянул, прижав руки к груди, как будто увидел перед собой по меньшей мере его сиятельство графа Конрада. – Тот самый Гур?!

– Откуда ты меня знаешь, пустозвон? – с мрачным удивлением спросил дедушка.

– Как?! – всплеснул руками менестрель. – Господин Гур, кто же вас не знает? Я в этом городе второй день, но мне уже столько о вас рассказали!

– Что же, интересно, обо мне рассказывают? – недоверчиво осведомился старик. – И кто? Гас?

– Никакой не Гас, – уловив нотку презрения в голосе Гура, моментально ответил менестрель. – Намного более достойные господа… стражники. Весь город восхищается вашим мастерством, а красота вашего дома, в особенности крыши, затмевает красоты, виденные мною во многих городах Гаэлона. Я слышал даже, что сам господин Сули намеревается перестроить крышу своего дома под стать вашей. А еще говорят…

– Пустозвон! – махнул рукой дедушка, но уже не сердито, а скорее устало. – Пошел вон отсюда. Забирай своего вонючего огра и проваливай!

– Как скажете, добрый господин Гур, – в очередной раз поклонился Корнелий. – Но вечером я обязательно загляну к вам, чтобы расплатиться за постой. Мы, менестрели, всегда платим за ночлег звонкой монетой – таково золотое правило мастеров нашего дела.

Кай хотел было напомнить рыжему Корнелию о том, что золотое правило менестрелей – платить за ночлег исполнением баллад, но промолчал. В конце концов, Корнелий проведет с ним еще один вечер, а за вечер сколько можно спеть баллад!

Поклонившись еще трижды, Корнелий исчез за углом дома, утянув с собой и огра. Кай шмыгнул за ним и успел увидеть, как матушка, уже спрятавшая волосы в чепец и затянутая в платье, подала менестрелю из распахнутого окна ворох одежды и инструмент в чехле. Принимая ворох, Корнелий как-то воровато оглянулся, увидев Кая, с испугом замер, но потом, мгновенно оправившись, весело подмигнул. «Думал, что дедушка, – догадался Кай. – Значит, матушка ему почистила одежду, а не он сам. И почему они боятся, как бы дедушка не узнал?..»

Подмигнув, рыжий менестрель и не думал уходить, как обещал старому Гуру, хотя огромный Ххар просяще урчал, осторожно трогая хозяина за плечо. Корнелий о чем-то разглагольствовал, ежеминутно приседая в таких причудливых реверансах, что казалось, будто он танцует. А матушка смеялась, зажимая рот ладонью. Такой счастливо-раскрасневшейся Кай матушку видел давным-давно – в те вечера, когда она рассказывала ему о подвигах папеньки. Кай и теперь помнил, как она рассказывала – сначала вела повествование ровно, чуть улыбаясь, а потом словно переставала видеть Кая, хоть и не закрывала глаза, словно говорила сама себе: «Как-нибудь утром ты проснешься оттого, что услышишь стук копыт. Выглянешь в окно, а там дедушка уже открывает ворота. И папенька наш въезжает во двор. У него белый жеребец, а на жеребце позолоченная сбруя…»

Нагрудная пластина скакуна была оснащена двумя изогнутыми клинками, расходящимися по обе стороны крупа отточенными косами. Конь мчался вперед, а огры, те, что попадались ему на пути, рушились срубленными дубами на землю, пятная ее своей кровью. Всадник длинным мечом рубил направо и налево, одним умелым ударом отсекая головы тем, кто ухитрился ускользнуть от гибельных клинков нагрудной пластины. Стоны и вопли умирающих серокожих чудовищ летели вслед за всадником отвратительно косматыми воронами.

Тропа пошла вверх. На камнях скалы, вершину которой заливал неземной свет Голубой Розы Живого Серебра, свалка стала гуще. Скакун устал, да и тяжело ему было бежать на подъем, зато длинный меч сэра Кая поднимался и опускался чаще. Наконец, один из огров, умирающий под копытами коня, успел длинным ножом распороть брюхо животного. Скакун споткнулся и упал. Всадник вылетел из седла и на мгновение скрылся под ревущей серой массой. Но только на мгновение!

Копошащаяся груда будто взорвалась. Взметнулись вверх струи крови, отрубленные серокожие ручищи, остроухие головы, обломки топорищ и ножей. Сэр Кай, тяжело дышащий, с окровавленным мечом в руках, оказался в плотном кольце рычащих огров. Он взмахнул над головой мечом, готовясь к последней смертельной схватке, но тут кольцо, дрогнув, раздалось в стороны, и, раздвигая серокожих гигантов огромными плечами, к сэру Каю шагнуло чудище, почти вдвое выше самого высокого огра.

На голове чудища – громадной, темной и голой, будто обкатанный морскими волнами валун, – тускло белела костяная корона, крохотные глазки пылали так, что в пропитанном кровью воздухе явственно запахло раскаленной серой, с длинных желтых клыков капала на бугрящуюся мускулами грудь черная слюна. Сэр Кай сразу узнал в чудище Хавутара – повелителя всех диких огров, мастера грубой первобытной магии темных духов, обитателей подземных пещер, куда нет хода не только человеку, но и даже гному.

Огры восторженно взвыли, теснясь к ближайшим камням, освобождая место для поединка. Хавутар, не сводя пылающих глаз с сэра Кая, медленно вытянул из-за спины невероятных размеров сдвоенный топор и глухо прорычал:

– Чего размахался? Чуть не зашиб меня!

Кай плашмя ударил мечом по колену, стряхивая с деревянной поверхности зеленые капли, лоскутки листьев и раздавленные головки чертополоха, и снова принял боевую стойку.

– Защищайся, мерзкий Хавутар! Это говорю тебе я, сэр Кай Громоподобный, самый славный из двенадцати рыцарей Ордена Пылающего Круга! Не удержать тебе Голубую Розу Живого Серебра, чья только роса способна излечить раны моего друга, сильного и смелого Гидруга Разящего, – ужасные раны, полученные им в схватке с мерзкой Зарейской Семиглавой Тварью.

– Чего?! – вытаращился Бин.

– Ты ничего не слышал о рыцарях Ордена Пылающего Круга? – осведомился Кай.

– Какого круга? – раскрыл Бин рот.

– Пылающего, – ответил Кай с таким видом, будто он сам не только вчера впервые услышал об этом Ордене, а прожил там в качестве почетного гостя по меньшей мере неделю.

– А… ага… – неопределенно пробормотал Бин и оглянулся на окна своего дома, свежевыкрашенного в нарядные цвета, но густо заросшего чертополохом. Впрочем, благодаря бурной деятельности славного рыцаря сэра Кая Громоподобного заросли теперь были порядком прорежены. – А… а мамаша меня вчера так отчесала за то, что по ночам шляюсь, – договорил он, исподлобья глядя на друга. – Мне прибраться надо было, потому что гости с утра должны прийти… А… а тебя?

– А меня – нет, – беспечно мотнул головой Кай. – Пошли, что ли?

Они двинулись привычным маршрутом – обратно к дому Кая, чтобы зайти еще и к Перси. Толстяка Перси они всегда последним вытаскивали на улицу. Рано утром в жилище его отца-сапожника нечего и думать было соваться: многочисленное и крикливое семейство Перси, переполнявшее крохотный домишко, шумно завтракало, прежде чем разбрестись по своим делам.

На узких городских улочках царил час кухарок. Метя передниками камни мостовой, тяжело пыхтели нагруженные корзинами тетки. В корзинах пищали цыплята, растерянно гоготали приготовленные для обеденного заклания гуси, выкрикивали отчаянные гортанные ругательства утки. Пожилая гномиха, похожая на тряпичный шар, деловито катилась посередине улицы, неся на палке через плечо с десяток маленьких узелков, из которых раздавалось сдавленное мяуканье. Гномиху заметно сторонились – не все одобряли кулинарные предпочтения маленького народца. Двое мальчишек, помладше Кая, волокли на веревке упирающегося, визжащего поросенка, за ними следом шествовала дородная старуха, из корзины которой надменно озирал окрестности глупый индюк.

Кай, подпрыгивая, почти бежал по краю мостовой – там, где кончались камни и начиналась липкая грязь сточной канавы. Деревянный меч, на веревочной перевязи болтающийся у пояса, он придерживал за «эфес». Бин едва поспевал за ним. Кай пересказывал вчерашнее происшествие торопливо, восторженно и абсолютно честно, лишь чуть-чуть приукрашивая некоторые факты, но исключительно ради придания художественной ценности рассказу. Бин только дважды недоверчиво воскликнул: