Лугару (СИ) - Лобусова Ирина. Страница 48

По статистике, каждого второго человека, в период репрессий арестованного органами НКВД, приговаривали к смертной казни.

Последние минуты жизни тысячи одесситов истекали в бараках лагеря на шестом километре Ови-диопольской дороги. В бараках, предназначенных для расстрела, палачи хвалились своими рекордами. Самый большой «рекорд» поставил комендант Одесского облуправления НКВД по фамилии Иванов. В один из дней конца мая 1937 года выстрелом в затылок он лично застрелил 160 человек.

Интересна была история оружия, которое использовалось для расстрелов. Палачи предпочитали малый калибр. Все входные отверстия от пуль имели характерные маленькие отверстия. Коменданты Одесского управления НКВД расстреливали людей из самых надежных и малошумных пистолетов — самозарядных Walther PPK калибров 22LR и 6, 35 мм ACP.

В 1930-х годах НКВД закупило в Германии большую партию этого оружия специально для своих нужд. «Вальтеры» были на несколько порядков надежнее пистолетов системы Маузера, Коровина, револьверов, наганов и прочего оружия, которое использовалось советскими карательными органами.

Маленькие калибры «вальтеров» отлично подходили сотрудникам секретных отделов НКВД сразу по нескольким причинам. Они обладали малой шум-ностью — их выстрел напоминал хлопок либо звук упавшего на пол небольшого предмета, к примеру, тяжелой папки с бумагами или книги. Он не мог обеспокоить и посеять панику среди тех, кто ждал казни во втором отделении. Те «десятки», которые уводили из бараков почти каждые полчаса, были твердо уверены, что их ведут на очередной допрос. Поэтому заключенные вели себя спокойно.

Сотрудникам НКВД важно было избегать паники. Для этого и принимались серьезные меры — начиная от малых «расстрельных» партий и заканчивая продуманностью использования бесшумного оружия.

Еще одна причина, по которой новая партия «вальтеров» была особенно ценна, — они обладали высокой точностью из-за слабой отдачи. При выстреле в упор осечка исключалась. Стреляли практически в упор, и было важно, чтобы смерть наступала от первой же пули.

И, наконец, одна из самых важных причин — отсутствие значительного кровотечения из-за большого входного отверстия. Пуля, попадающая в человека при выстреле в упор, плющится, но выходное отверстие от «вальтера» имеет очень небольшой диаметр — в отличие от штатных пистолетов сотрудников НКВД калибра 7,62 и 9 мм.

Следовательно, крови вытекало намного меньше, что было важным критерием для палачей и облегчало работу сотрудников расстрельной команды. Ведь после каждой «десятки» приходилось мыть помещение, смывать кровь и даже протирать пол тряпками со щелоком, чтобы страшный запах не выходил наружу и оставался внутри этого помещения. Кроме того, малая кровопотеря была еще одной ступенью экономии, принятой в НКВД.

Палачу не так часто приходилось менять спецформу, спецодежду, в которой производились расстрелы, из-за того, что не сильно и пачкалась… При расстрелах палач был одет всегда одинаково: фуражка, надвинутая на глаза, без опознавательных знаков, высокие кожаные перчатки выше локтя и кожаный фартук. Всю эту спецодежду изготовляли в специальном швейном цеху НКВД на заказ. Заказывали несколько комплектов, которые хранились в условиях повышенной секретности.

В лагерь НКВД все оборудование доставлялось машинами и внутри не хранили практически ничего. Считалось, что лагерь временный. После того, как траншеи на территории участка будут заполнены, бараки взорвут, следы уничтожат, и спецучасток переведут на другую территорию. Но летом 1937 года лагерь функционировал в полную силу.

И Овидиопольская дорога, расположенная совсем близко от Одессы, превратилась в настоящую дорогу смерти. Именно по ней вывозили из города тысячи одесситов, которые за высоким, обнесенным колючей проволокой забором должны были встретить свою мучительную и страшную смерть.

В первый же день его пребывания в лагере барак опустел почти наполовину. Люди находились в полном молчании, полностью потеряв все эмоции и слова. Еду не давали. Заключенных никто не собирался кормить, и это было еще одним показательным признаком, для чего они находятся в этом лагере.

Для естественных нужд в углах барака ставили два ведра, которые выносили к вечеру. Вонь от них была невыносимой — для обычных людей. Но не для него.

Для него самым диким, самым невыносимым и чудовищным был этот запах, смесь из «Тройного одеколона» и копченой колбасы, который к вечеру разносился над всем лагерем. К нему примешивался едва уловимый аромат пороха…

Несколько заключенных умирали в углу барака, но никто не принес им воды, никто не оказывал никакой медицинской помощи. Из-за отсутствия воды всех, не только больных, мучила сильная жажда.

На следующий день больных забрали первыми. Их волокли под руки солдаты — сами идти они не могли. Эти умирающие люди были счастливее остальных. Сознание почти покинуло их, и они не понимали, куда их ведут, к кому, для какой цели. Их ожидало только близкое облегчение, избавляющее от невыносимых страданий. Он немного завидовал им.

Его забрали только на третий день. Офицер-НКВДшник ткнул в него пальцем, заставив присоединиться к уже отобранным восьмерым. Последним забрали еще одного человека, мужчину средних лет.

Этот мужчина всю ночь рассказывал своему соседу о том, что он работал директором сельской школы. После завершения учебного года готовил школу к ремонту. Рабочие на чердаке здания нашли пачку старых журналов еще царского времени. Показали ему. Он был историком, журналы были для него интересны. Чтобы рассмотреть их на досуге, забрал к себе домой. На следующую ночь к нему домой приехал черный «воронок».

Их вывели во двор. День клонился к вечеру. Начинало темнеть. Он понял, что в этот раз рабочий день НКВДшников задержался после семи часов. «Переработаются», горько усмехнулся он.

Провели через двор наискосок, к бараку, который виднелся возле входа. Вход охраняли солдаты в несколько рядов, некоторые держали на поводке собак. Свежий ветерок приятно холодил кожу. Небо было затянуто тучами. В голове мелькнула страшная мысль о том, что все это — тучи, небо, ветер — существует для него в последний раз.

И вдруг что-то произошло. Тело наполнилось раскаленной, кипящей кровью, пальцы налились невиданной силой, по лицу прошла судорога. Он увидел, как несколько заключенных, которые шли рядом с ним, вдруг отшатнулись. К счастью, охранники на него не смотрели.

Их завели внутрь барака, в комнату без окон. Напротив находилась еще одна дверь. Он заходил последним, а потому увидел, как из двери выглянул высокий мужчина в фуражке, надвинутой на глаза, в длинном кожаном фартуке и черных перчатках. Его пустые глаза безразлично и холодно скользнули по спинам заходящих в барак людей. Потом он скомандовал кому-то: «Ну, пойдем». Дверь закрылась.

Он бросился в угол. Дальше произошло невероятное. Когда забрали первого, и он отчетливо услышал хлопок, он схватил руками деревянные доски барака над полом, и… доски выдавились наружу!

Его руки налились такой невиданной силой, что он буквально разорвал дерево с той же легкостью, как разрывают бумагу. Он не видел, не понимал, что рядом с ним никого нет, а на лицах заключенных читается ужас более сильный, чем тот, что внушал им близкий расстрел. Когда отверстие оказалось большим, он вывалился из него, рванулся наружу всем телом.

Расстрельный барак тщательно никто не охранял. Все знали, что из него не сбежишь. Он побежал в сторону, противоположную от главного входа в лагерь. Бежал тихо, пригнувшись к земле, словно слившись с ней.

Он прекрасно помнил то место, о котором говорил чекист, и теперь мчался туда, к единственному спасению. До нужного места оставалось совсем мало, как вдруг с ним поравнялся охранник с собакой, осматривающий территорию. Собака уставилась прямо на него своими поблескивающими глазами.

Дальше произошло невероятное. Он припал к земле и оскалил зубы. Руки его, согнутые, словно хищные лапы птицы, были нацелены вперед. Он издал странный горловой звук… Пес вдруг присел на задние лапы, жалобно заскулил, а потом стал прятаться за ноги охранника.