Лугару (СИ) - Лобусова Ирина. Страница 9

— Так, — вдруг воскликнул Борис Рафаилович, — ты лучше и не думай! В такие дебри попасть можно, что и жизнь потеряешь, и ничего не поймешь.

— А все-таки интересно почему…

— Нет! — Кац снова перебил ее, стукнув при этом ладонью по столу. — Как там у нас говорят: давай больше не будем говорить за это! Нам надо забыть! Забыть. Как этот сказал: зачем нам оно? Это их проблемы. Не хочу больше… Хватит. И так столько терял за свою жизнь. Так что давай за все забудем. Уже не помню. И ты — забудь, — улыбнулся горько он.

Зине было понятно состояние Каца. Она вполне могла оправдать его страх. Оправдать — но не поступать так же. Она прекрасно знала, что никогда не забудет странных событий этой ночи. Они уже отложились в ее памяти. А самое главное — она и не хотела их забывать…

Конец дежурства выдался напряженным. Завезли несколько трупов из городских больниц, плюс как они их называли, бесхозников — бесхозные, неопознанные тела умерших на улицах. Таких было пять.

К завершению дежурства, когда в холодильниках почти не оставалось мест, они вышли перекурить во двор. Зина все-таки решилась поговорить с Кацем. На землю бирюзовой дымкой опускались сумерки.

На них было приятно смотреть даже отсюда, из этого страшного места.

Странно, подумала Зина, в этом мире живут люди, для которых наступает спокойный вечер. И в нем нет ни гнилых трупов, ни страшных, связанных с ними забот…

— Интересно все-таки, куда они денут труп? — спросила она, когда Кац, почти докурив папиросу до конца, находился в благообразном, расслабленном состоянии, которое периодически нисходило на него, а она умела такие моменты видеть.

— Ты о чем? — удивленно обернулся он.

— Да все о том же… О трупе с волчьими зубами. Точнее, со следами волчьих зубов. Куда они денут труп?

— Все не можешь угомониться? — Борис Рафаилович нахмурился.

— Не могу. И вы не можете. Такое не выходит из головы.

— Закопают. Где-нибудь. Припрячут. Привыкли, — резко, словно стреляя словами, ответил Кац.

— А как они скроют причину смерти? Выстрелят в грудную клетку из самодельного оружия — мол, в схватке пристрелили бандиты?

— Зина, послушай меня очень внимательно… — Кац посмотрел на нее тяжело. — Я не знаю, что там произошло на самом деле… Да и знать не хочу, если честно. Но больше ни одного слова о том, что произошло ночью! Иначе ты накличешь беду. Ты не понимаешь, что делаешь!

— Борис Рафаилович, да я же ничего не делаю! — воскликнула Зина. — Мне просто очень интересно, почему НКВДшники так засуетились и прячут этот странный труп. Меня детали заинтересовали.

— Да, тебя заинтересовали детали. Любопытство, — Кац осуждающе смотрел на нее. — Но тебе и в голову не пришло, что из-за твоего любопытства другие люди могут лишиться жизни! Неужели ты до сих пор не поняла? Мы все под угрозой! Ты, я, наши санитары, которые были ночью. Нам всем выписан приговор! А твое любопытство — детонатор! И он рванет рано или поздно. Если этот труп так прячут, значит, знают почему…

— Вы хотите сказать, что они сами его и убили? Что этот НКВДшник знает, кто его убил и почему? — Зина широко распахнула глаза, обдумывая новую мысль.

— Все! Хватит! — воскликнул Кац. — Еще полслова… И мы серьезно поссоримся! — Он выглядел не на шутку рассерженным. — Я не желаю слышать ни единого слова об этом ночном трупе, об НКВД и обо всем подробном! Если ты еще раз ляпнешь что-нибудь подобное — пеняй на себя!

— Чего вы боитесь? — Зине было больно от малодушия Каца. — Любопытство — естественное человеческое качество. Неужели они уже забрали это право у вас — право быть человеком?

— Да, забрали, — выдохнув, Борис Рафаилович выдержал ее взгляд. — И у тебя заберут. Когда захочешь выжить. А иначе…

— Но я не хочу все время жить в страхе! — резко ответила Зина.

— А у тебя нет никакого выбора. Ты уже живешь здесь, — невесело усмехнулся Кац. — Что бы ты ни делала, куда бы ни совала свой любопытный нос — у тебя есть палка о двух концах. На одном конце — стремление выжить. На другом — твоя смерть. И если ты думаешь, что эта смерть будет легкой, быстрой, красивой и заслуженной, ты глубоко ошибаешься! Все это будет далеко не так.

— А какая смерть была у человека, укушенного волком? — не выдержала она.

— Ужасная! — бросил Борис Рафаилович и, втянув голову в плечи, быстро вошел в здание, давая понять, что разговор окончен. Зина грустно посмотрела ему вслед.

Кац не сказал ничего существенного, но в то же время сказал многое! Значит, смерть была ужасной. От укуса волка? Или не совсем так?

Глубоко погрузившись в свои мысли, Зина отправилась завершать дежурство и собираться домой.

В коридоре коммуналки было тихо. Бесконечный коридор, который никогда не заканчивался. В детстве ей казалось, что он тянется через весь город. Откуда только взялась эта фантазия? Зина и сама не могла этого понять.

Позже, став взрослой, она осознала, что не так уж далеко ушла от истины. Плотная сеть коммунальных квартир, словно сплошное кольцо, окутывала весь город. И все эти бесконечные коммуналки плавно сливались в одну страшную иллюзию общей жизни, на самом деле вызывавшую просто катастрофические последствия. Потому что человеческая жизнь быть общей не может. Не бывает жизни одной на всех…

Уставшая до потери пульса, еле держась на ногах, Зина вставила ключ в замок и, открыв дверь, погрузилась в эту бесконечность длинного коридора. Она была настолько измучена, что темнота и расстояние даже подействовали на нее успокаивающе, убивая абсолютно все мысли, даже мысль о еде. Она устала настолько, что ни о чем, абсолютно ни о чем не могла думать. До тошноты. Так бывало достаточно часто, особенно в последнее время.

Стараясь не шуметь, Зина пошла к своей комнате, минуя кухню. Все, чего ей хотелось, это холодной воды и спать. А потому она вздрогнула, как от удара, когда прямо перед ней выросла соседка тетя Валя, как всегда, упиравшаяся руками в свои необъятные бока и заслонявшая весь коридор.

— Зинуля… Ты так не чухай, бо пятки тебе черт зашкваривает… — начала она. — Ты за то послушай, шо я тебе скажу…

— Тетя Валя, я устала очень. Давайте поговорим завтра, — простонала Зина.

— Э, дорогуша, за такое — нет! Не тот фасон. И ты ушами под меня не хлопай. Две минуты за поговорить выдержишь. Тем более, це ж не до меня, а до тебя такой шмарный хмырь приходил.

— Кто приходил? — насторожилась Зина.

— Шмарный хмырь, — еще раз смачно произнесла тетя Валя. — Дочула? Смурной. Рожа скользкая, шо дунайка с Привоза. В глазелки-то так и шасть, так и шасть!

— Кто приходил? Ко мне? — сдалась Зина.

— Записку до тебя оставил. — Тетя Валя торжественно достала из-за пазухи бумажку. — Грамотей. Только вот рожа кислая. Дай-то Бог, не жених он тебе! От таких женихов — тикать не перетикать! О, глянь!

Она протянула листок, вырванный из тетрадки. Только взглянув на него, Зина удивилась — похоже, человек, который его сворачивал, очень сильно нервничал, подсознательно думая о большой секрет-

ности. Явная нервозность писавшего… Какой-то комок… Обычно люди не сворачивают таким образом свои послания.

Так Зина думала, пока не развернула листок, и тогда она убедилась в своих подозрениях. Буквы были прыгающие, неровные. Оборванные. Они словно скакали между строчек. Такую записку мог писать человек в очень сильном душевном волнении, в спешке. В общем, пока все было плохо.

Зина стала читать: «Зинаида, у меня есть некоторые бумаги Андрея. Я хотел бы показать их тебе и поговорить о вещах, которые следует рассказать лично. Буду очень благодарен, если ты придешь ко мне домой, как только получишь эту записку, в любое время! Это очень важно. Мой адрес: Старопор-тофранковская улица, угол Тираспольской… Ты знаешь… Я жду тебя! Еще раз повторю: это очень важно! Мне нужно посоветоваться с тобой — о бумагах Андрея и не только. Евгений Засядько».

Евгений… Он подписался фамилией своей матери, чтобы подчеркнуть свое пролетарское происхождение. Так он подписывался, когда Крестовскую выгнали с кафедры. Настоящая же фамилия Евгения была Замлынский. И на дверях его кабинета в мединституте красовалась позолоченная табличка «Профессор Е. К. Замлынский». Почему же сейчас он подписался так?