Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 28
И, словно в подтверждение его слов, целый град стрел, камней, металлических глыбок пронёсся над головами бойцов. Жеан ахнул и поднял взгляд на стену крепости, где тесным рядом выстроились вражеские фигуры, облачённые в крепкие кольчуги, пышные шаровары и белые, покрытые остроконечными шлемами тюрбаны.
Военачальники не оставили эту атаку без ответа. Ещё более многочисленные полчища из камней, стрел и зажжённых дротиков устремились в сторону крепости, дробя неприятельские тела в палёное месиво и снося, судя по деревянному треску, хлипкие гражданские жилища. Выжившие стрелки мигом попрятались за зубцами. Большая часть сарацин, возглавляемая низкорослым воином, восседающим на статном вороном коне, покинула крепость, вырвавшись из мостовых ворот, укреплённых барбаканом. Христиане принялись рассеиваться по равнине, бесцеремонно топча крестьянские кости.
«Аллах Акбар!», «Deus lo vult!» — выкрикивали наперебой бойцы, в полной готовности схлестнуться в ожесточённой схватке, и рёв труб оглушительно колыхал воздух в преддверие надвигающегося хаоса. Жеан хотел присоединиться к вопящим, но даже сиплый писк стыл у него на устах, колени дрожали, а перед глазами всё плыло и мутилось.
— Ты боишься? — негромко спросил Пио Жеана, тем самым возвратив к нему дар речи.
— Н-немного, — солгал Жеан, не отводя взгляда от сарацинского военачальника и пытаясь отыскать границы пополняющегося вражеского войска. Одежды рядовых бойцов и попоны их коней были тёмных, невзрачных цветов, узкие вымпелы же — напротив, резали глаз своей аляповатостью. Что изображалось на них, Жеан в точности не мог определить: не то письмена, не то просто витиеватые узоры. Многие сарацины, стоящие по флангам, были вооружены тисовыми луками, короткими клинками и не носили громоздкой брони, должно быть, полагаясь не на силу, а на прыть.
— Приготовься. Держи меч крепче. Не бойся. Не отвлекайся…
— В бой, Христовы воины! — тут же скомандовал Готфрид.
— В бой! В бой! — подхватили остальные, и шеренги начали смыкаться. Вихрь стрел устремился ввысь, погребя под собой десятки сарацин и их низкорослых лошадок, после чего бойцы схлестнулись лоб в лоб. Ужасный шум — песнь самой смерти — всколыхнул весеннюю равнину, пыль и стрелы сокрыли от глаз Жеана лазурное, праздно-покойное небо.
Жеан понимал, что теперь его единственная задача — убить как можно больше, и от осознания этой леденящей душу истины ему делалось дурно. Убить как можно больше… убить, дабы лишь получить доступ в иные города. Убить ради убийства. Убить, позабыв священную заповедь, предписанную всечистым Богочеловеком.
Просто убить и просто выстоять.
Неужели такова и есть цена за хрупкий мир? Неужели это предназначение его, Жеана, послушника Аббатства Святого Марчелло?
Налетевший сарацин, вооружённый кривой саблей и круглым щитом, вывел Жеана из задумчивого оцепенения. Жеан отстранился, крепко стукнув сарацина по голове, едва тот замахнулся своим оружием. Череп треснул, поток кровавой жижи, перемешанной с мозговой массой, растёкся по обезображенному лицу несчастного, прежде чем он обессиленно грянулся оземь. Судорожно сглотнув и едва веря глазам, Жеан осмотрелся вокруг в попытке отыскать взглядом кого-нибудь из близких друзей. Вот в центре скопления людей, щитов и коней молодцевато размахивает мечом маленькая Кьяра, с жаром добивает недруга, носясь на своих двоих, бесстрашный Ян: ни ей, ни ему, стремящимся завоевать расположение собратьев, боевой порядок был невдомёк. Они бросались в пасть смерти, подражая тяжеловооружённым рыцарям. Подражая Рону, ожесточённо пролагавшему дорогу из трупов в самую гущу сражения и выкрикивавшему «Wlite and Wuldor!» Не менее доблестно сражались византийцы, чьи фигуры, ввиду панцирей, не покрытых нарамниками, и щитов, украшенных хризмой, отчётливо выделялись на фоне прочих.
Ворохи стрел и камней неустанно месили воздух, а потому, даже не сражаясь, Жеан находился в опасности. В любое мгновение остриё вражьего оружия могло задеть как его, так и лошадь. Небо переливалось адскими красками, а пламенеющие дротики, казалось, затмевали солнце своим смертоносным сиянием. Необъезженная Лилия беспокойно вертелась. Молодой крестоносец, дрожа всем телом и неустанно озираясь по сторонам, пытался удержать её за поводья. А сарацины прорывались всё глубже и глубже, потроша несчастное войско…
Внезапно чьё-то громадное тело натолкнулось на растерянного Жеана. Ослепительный луч солнца, отразившись от носовой пластины, сверкнул в глаза юноши, и в следующее мгновение он чуть не очутился на земле, завидев перед собой сарацинского всадника.
Сарацин взмахнул саблей. Жеан отстранился и вскрикнул от боли — в последний момент сабля прошлась по плечу, однако жажда жизни, подпитанная первой кровью, лишь воодушевила его. Довольно неуклюжего топтания! Что бы ни случилось, он должен разделить с собратьями грядущую победу!
Меч и сабля скрестились с пронзительным скрежетом, высекая слепящие искры. Время будто остановилось. Противники сверлили друг друга взглядами, не чувствуя беспокойства лошадей и боясь даже моргнуть.
Жеан быстро осознал, что подобного рода поединок на изнеможение не обернётся для него благом. Сарацин был гораздо сильнее и выносливее Жеана, а фанатичное неистовство, чёткой печатью отображённое в его взоре, свидетельствовало о природе этого человека. Ни тени страха, только полубезумный гнев и неудержимая жажда кафирской крови, что любой ценою будет удовлетворена.
«Если раслаблюсь, он прикончит меня на месте. Но рука… она онемела от усталости… держать меч всё тяжелее. Если не суждено, то быть может?..»
Но когда Жеан уже собирался уступить противнику и покориться судьбе, новая мысль молнией прорезала его сознание:
«Священный Град! Иерусалим!»
Неотвратимый долг перед Творцом! Сдаться, добровольно обречь себя на верную погибель, когда на его плечи возложена самая почётная миссия — Божья миссия… Предать Господа?! Никогда!
Эта мысль придала Жеану сил, и от воодушевления сердце его подскочило к самому горлу. Он насилу оттянул Лилию. Ошеломлённый сарацин смачно выругался на своём языке и ринулся к нему, упёршись голенями в конские бока. Целая вереница скоростных, беспорядочных атак обрушилась на Жеана. Варварская сабля, подобно бичу, неуловимо рассекала воздух, норовя задеть плоть юноши, что не предпринимал ни одной попытки парировать удары, лишь торопливо уворачивался и пристально следил за чёткими движениями сарацина.
«Пора!»
Как только враг снова взмахнул саблей, открыв живот, Жеан произвёл молниеносный выпад. На долю секунды в широко распахнутых глазах сарацина промелькнуло изумление, а после зрачки его расширились от боли. Сабля, так и не достигнув груди Жеана, упала, а вслед за ней рухнул и сарацин, окропив кровью золотой песок. Конь бросился наутёк.
Жеан оцепенел, вновь осознав, что сделал.
«Уродливое зрелище. Только что я прикончил чьего-то боевого товарища, чьего-то любимого сына, любящего мужа…»
Но эта мысль оборвалась спасительным возгласом:
«Жеан? Ты ранен?»
— Кьяра! — вне себя от радостного изумления, вскричал он и едва сдержался, чтобы не кинуться ей в объятия.
— Ты ранен? — равнодушно повторила вопрос воительница.
— Несущественно, — пробормотал Жеан и хотел сказать что-то ещё, но Кьяра уже умчалась прочь.
Сарацины прошибали первую кавалерийскую волну. Теперь уже не одинокие смельчаки, но целые отряды летели на Жеана, взвивая пески. Завидев, что близстоящие крестоносцы бросаются в сосредоточение кровавой жатвы, он погнал Лилию вслед, мысленно приговаривая:
«Священный Град! Иерусалим!» — это помогало ему превозмочь страх и преисполниться рвения.
Повсюду здесь простирались груды изрубленных трупов людей и коней, нередко с отсечёнными головами и выпущенными внутренностями, а резкий смрад пота и крови дурманил Жеана и вызывал удушливые приступы тошноты. Лязг отточенной стали, треск бедняцких дубинок резали слух. Душераздирающие крики и стоны раненых и умирающих были поистине невыносимы, и Жеан невольно представлял себя на их месте, размахивая мечом и разя то и дело подоспевающих врагов. Нарамник его был сплошь залит кровью, а глубокая рана на плече по-прежнему пылала болезненным жаром, однако, ослеплённый яростью, он всё пробивался и пробивался вперёд, отчётливо осознавая, что всякое сомнение в триумфе победы и самом замысле священной войны будет стоить жизни. Все сторонние мысли улетучились. Он начинал ощущать себя неотъемлемой частью хаоса, царящего вокруг.