Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 3

Глаза Сильвио налились слезами, но Жеан отчётливо видел, что слёзы эти не выражали скорби, только злобу. Это было крайне непривычное зрелище. Приходской священник никогда не отличался сдержанностью и даже во время проповедей беспрестанно жестикулировал, нередко повышая голос, однако Жеану ни разу не приходилось видеть его в ярости. Какой-то особенной, праведной, несравнимой с мирскою и не имеющей отношения ко греху, чувствовал послушник.

— Я догадывался. Как не догадаться? Сарацины. Да. Сарацины. О сарацинском нашествии говорят не только по всей Сицилии, но и, склонен полагать, по всему Западу, — деловито произнёс стоящий в первых рядах мужчина преклонных лет, что, по-видимому, являлся ветераном рыцарского общества. Он носил кольчугу, бордовый плащ, и большой прямоугольный щит с резным изображением дуба был закреплён на его спине кожаными ремнями. — Это, безусловно, чудовищно, и мириться с этим нельзя, иначе положение лишь усугубится. Но будьте покойны, отец, ибо воля Его Святейшества, согласно которой рыцарское сословие должно пресечь натиск сынов Востока, отвоевав Иерусалим и близлежащие территории, дошла до слуха доблестного графа Боэмунда. Вскоре норманнские отряды отправятся в путь наравне с войсками французов и германцев — мы поможем восточным собратьям. Предшествующий военный поход под предводительством Пьера Пустынника потерпел сокрушительное поражение ещё в Анатолии, а потому все мы хорошо осознаём, что грядущий шаг будет поистине роковым, и, дабы овладеть Иерусалимом, нам необходима прежде всего поддержка свыше, а уже после — огонь, меч и длинное воинское шествие.

Жеан ни разу не видел рыцаря среди прихожан и потому предположил, что тот был нездешним. Последующие слова подтвердили это предположение:

— И я также отправляюсь на войну с магометанами! Бедняцкий сброд, проложивший путь на Восток несколько месяцев назад, стал лёгкой жертвой, но сейчас, когда сам Боэмунд берёт в руки меч, еретику не стоит обольщаться!

— Превосходно, — негромко промолвил Сильвио, утерев слёзы. — Французам и германцам необходимо подкрепление. Если все мы сплотимся в единую рать, я охотно стану в её первых рядах! Пускай даже мне, как клирику, не придётся занимать руки оружием.

Прихожане в один голос ахнули, и слёзы ревностного благоговения затмили глаза Жеана. В тот же миг ему нестерпимо захотелось вырваться из ветхих стен храма и в одиночку, под дикий свист ветра в ушах, пуститься в горнило ожесточённого боя. В действительности он ни разу не встречался с магометанами, но был наслышан из историй паломников, искавших приюта в монастыре. Рассказывали они и о самом Иерусалиме. То были рассказы о золотых песках и ласковом воздухе, о молочных реках и высоких, чистых небесах, что даже хмурой осенью не заволакиваются облаками, о хрустальных храмах и лазуритовых дворцах и, конечно, о святых людях и необыкновенных чудесах, творимых ими. Не было ни дня, когда бы Жеану не хотелось собственными глазами увидеть великолепие прославленной столицы и убедиться в том, что захватывающие описания не содержали ни лжи, ни преувеличения, однако он понимал, что скорей небесный свод обрушится на землю, чем его сокровенное желание когда-либо воплотится в жизнь.

Но, кажется, теперь над Иерусалимом сгущалась гнетущая тьма. Дивные картины, с самого детства обогащавшие воображение Жеана, стали неумолимо мрачнеть. Церковь, объятая пламенем, небеса, впервые за многие века помутневшие от дыма, воздух, переполненный смрадом неповинно пролитой христианской крови, — всё это, как вживую, открылось его взору.

«Нет! Нет! Хватит! Хватит!» — взмолился Жеан про себя и лихорадочно затряс головой в надежде остудить пыл своей разгорячённой фантазии и возвратиться в действительность.

— Паломничеству — быть! — торжественно провозгласил пожилой рыцарь, обращаясь ко всем присутствующим в храме. — Помните, что сказал Христос? Что провозгласил преподобный отец на сегодняшней проповеди? «Не мир Я пришёл принести, но меч». И наш долг — воспользоваться этим мечом, в противном случае страшный грех безразличия овладеет нашими душами! Мой век долог, и я отлично помню кровопролитную битву под Мизильмери… и осаду Палермо! О — сколько христианской крови было пролито за правое дело, за милую Сицилию!.. История повторяется! И будет повторяться до тех пор, пока не свершится Второе Пришествие!

Одобрительный гул прокатился по рядам прихожан.

— А теперь ступайте с Богом, — заключил Сильвио, когда возгласы стихли.

Жеан поплёлся к выходу вслед за Франческо. В полном молчании монахи стали продвигаться в сторону аббатства, траурно чернея рясами в тусклом свете луны. Поднялся ветер, всколыхнув пышные кроны лип.

— Ты в порядке? — взволнованно спросил Франческо у юноши, пока тот угрюмо провожал из виду суетные толпы мирского населения в пёстрых платьях. — Ты молчишь…

Жеан дрогнул. Кажется, приор уловил его беспокойство.

— Да, всё превосходно, — поспешил отмахнуться он.

— Должно быть, ты задумался над тем, что сказал Сильвио? — Не дожидаясь ответа, Франческо продолжил: — Все мы равны в глазах всесильного Творца. Мужчина ты или женщина, старик или юноша, принц или нищий, — не имеет ни малейшего значения, важно только то, что ты — воин Христа. Однако лишь отменный глупец станет воспринимать слова Спасителя так буквально: в священных текстах великое множество подобных иносказаний. Пост и молитва, а отнюдь не пекло ожесточённого побоища, — вот первозданный удел настоящего Христова воина. И даже Эмануэль, являющийся бывалым мастером своего дела, не отрицает этого.

— Эмануэль?

— Тот сеньор, — пояснил Франческо. — Когда я только-только стал монахом, он был известен как один из самых сильных и доблестных рыцарей во всей округе. Увы, годы не щадят никого. Сейчас его возраст, если мне не изменяет память, перевалил за шестой десяток. Эмануэль по-прежнему не желает оставлять своего дела, однако с каждой стычкой в его могучем теле остаётся всё меньше жизненных сил. Бедняга тает на глазах. Я уверен, это его последний поход. Ты ведь не хочешь очутиться на его месте?

— То е-есть…

Но Франческо снова не позволил ему договорить:

— Я прекрасно понимаю твой юношеский пыл. Понимаю, почему ты не явился на молитву сегодня, почему кинулся в драку с голодным бедняком, почему так проникся словами Сильвио. Но и ты пойми, что это блажь, безрассудство. Всевышний приготовил тебе место в окружении улежных монастырских стен, а не в гуще изуверской сечи. Сердце греховно и подвластно губительным страстям, а потому тебе следует прислушаться ко гласу разума — недаром им так славен человек.

— Спасибо, что напомнили мне о моих прегрешениях! — огрызнулся Жеан, глубоко оскорблённый поспешным заявлением Франческо. — Боже мой!..

— Не упоминай имя Господа всуе, — прервал его Франческо.

— О… простите. Но я и не говорил, что куда-то собираюсь.

— Послушай, юноша, буйный, своевольный юноша, — произнёс приор уже более мягко, стараясь не задеть его за живое. — Я говорю так потому, что хочу предостеречь тебя. Вдруг у тебя возникнет желание последовать за армией графа Боэмунда, подобно легкомысленному крестьянскому мальчишке, каким ты уже давно не являешься. Ты молод, горяч и вполне можешь прельститься бреднями о вольной воле, подвиге, незабываемых приключениях… Я и сам в твоём возрасте грезил этим. Пока судьба не привела меня в монастырские стены, и я не осознал, что за их пределами моё существование было бы тлетворно и пагубно. Та жизнь не столь сладка, как это может показаться на словах. Сама смерть шествует рука об руку с той жизнью. Поистине смерть за веру на войне во имя мира — благое дело, но не для тебя, Жеан. Ты — монах и, несомненно, должен нести мир — но лишь путём мира. Ты — воин Христа, но воин мира. Понимаешь? Твоя миссия куда благороднее, и кроме того…

— Почему? — вырвалось у Жеана.

— Не рыцари, не графы, не короли, но мы, священники, поддерживаем целостность этого мира. Подумай сам: может ли сотня рыцарей быть столь же близко к Богу, сколь близок один монах?