Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 33
========== 4 часть “Анатолия”, глава VII “Заветные стены. Татикий” ==========
— Мы должны освободить Никею!
Решительное заявление Боэмунда было встречено громом одобрительных возгласов норманнов и французов. Германцы и византийцы, в большинстве своём не знавшие французского языка, уловили мотивы пожилого графа и также не остались в стороне.
— Давно-о-о пора-а-а! — свирепо взревел Рон, стоящий неподалёку от Жеана.
Привычная сдержанность разом покинула не только его, но и самого юношу. Уже множество дней, скучных и насыщенных, тяжёлых и лёгких, удачных и горестных, минуло с тех пор, как крестоносцы достигли стен Никеи и пережили там свою первую битву, окончившуюся сокрушительным поражением. Обе стороны были уже порядочно истощены постоянной враждой, однако никто даже не помышлял о том, чтобы сдаться и отступить. Это явилось бы неслыханным позором как для христиан, так и для сынов Востока, что были куда более настойчивы, нежели изначально предполагал Жеан. Не было ни дня, когда бы враждующим удавалось избежать хотя бы малого кровопролития, а вера в победу хоть и не угасла до конца, стала чем-то мифическим и отдалённым. Чем-то «не с ним».
Даже в голосе Боэмунда давно не слышалось прежнего громового рокота.
Летний зной, выжигающий луга, ячменные нивы и заставляющий голодать коней, морил Жеана с утра до ночи. Почти всегда уставший, замученный жаждой и раненый, он не хотел ничего, кроме благодатного покоя, и даже освобождение Никеи постепенно переставало иметь ведущее значение.
Ничего. Только покоя.
— Вот скажи, Ян, тебе ещё не надоели эти нескончаемые битвы? Кровопролития? Утраты? Поражения? — спросил Жеан у юноши, остервенело вторившего словам Боэмунда.
— А что? — недоумевающе покосился на него тот. — Ты разве не хочешь победить? Нет, я, конечно, всегда знал, монашек, что голова у тебя блаженненькая, но не думал, что настолько! Забудь и торжествуй! Ведь скоро у нас появится очередная замечательная возможность отомстить — славная будет оргия для магометанских содомитов! Некоторые, держу пари, навсегда отучатся ложиться с соседями по шатру!
И с этими словами Ян продолжил выкрикивать «Deus lo vult», возбуждённо размахивая руками.
«Забудь!» — мысленно передразнил Яна Жеан и досадливо хмыкнул.
«Как он умудряется до сих пор верить в победу? Ведь это только слова. Только мечты, и ничего более существенного! Пути Господни неисповедимы. Порой мы торжествуем, однако плата за это чересчур велика, а всякая потеря лишь отдаляет нас от обетованных стен, по-прежнему неприступных и неуязвимых. Готов поклясться, уже сейчас к сарацинам движется подкрепление во главе с Кылычем-Арсланом… А что же мы?»
Жеан снова перевёл взгляд на Яна. Юный виллан, казалось, ликовал пуще прежнего, и Жеана посетило предположение, что тот попросту бравирует.
— Преклоните колена, о добрые христианские мужи, дабы Всевышний даровал нам победу! — провозгласил Доменико, опускаясь на колени подле Боэмунда.
Жеан охотно последовал распоряжению епископа, хоть и не был уверен, что его молитва угодна Богу.
***
Уже второй день битва бушевала под стенами Никеи, так что отряды крестоносцев и сарацин время от времени сменяли друг друга. Тошнотворный смрад крови, пота и разлагающейся мертвечины колыхал воздух, и Жеан, не в силах выдерживать его, был вынужден дышать через рот. Ныне он мчался по полю брани, перескакивая через тела павших собратьев и ища взглядом какого-нибудь слабого противника в надежде отбить нового коня. Лилию зашиб свинцовый пращный снаряд. Кроткая кобылка служила ему много боёв, а потому её утрата отдавалась в душе Жеана ничуть не меньшей болью, нежели потеря боевого товарища. В глазах юноши темнело от усталости и голода. Песок, проникавший под доспех, больно натирал тело. Страшное пекло чуть не валило с ног, и даже кольчуга, казалось, была мокра от обильной испарины.
«Жить, жить хочу!» — свербила в мозгу Жеана одна-единственная назойливая мысль, и движимый ею, он продолжал орудовать мечом. Забылась победа, забылась заветная крепость, забылся долг. Теперь он жаждал единственного — выжить. Выжить любой ценой. Жеан разил врагов одного за другим, не испытывая при этом ни жалости, ни омерзения, что особенно удручало и пугало его. Он пытался убедить себя в том, что теперь сражаться гораздо проще, но тут же ловил себя на мысли, что душевная смерть не менее страшна, чем телесная.
«Моё сердце превратилось в осколок льда… Ни сострадания, ни жалости — ничего. Лишь пустота. Лишь безразличие».
На стенах Никеи вереницей красовались обмякшие и окровавленные тела крестоносцев, подцепленные на крюки, с разодранными глотками и болтающимися на истерзанных сухожилиях конечностями, однако даже это по прошествии времени перестало внушать Жеану отвращение. Кругом простирались обезглавленные турецкие трупы. Их головы запускали на баллистах, подобно камням, дротикам и стрелам, но даже это, равно как и в самих выживших сарацин, не вселяло в него ужаса.
«Вон тот! — мысленно оживился Жеан, завидев в толпе израненного молодого сарацина, вяло размахивающего саблей. — Чуть жив».
Однако ему не пришлось собственноручно расправляться с врагом. Удар боевого меча Эмихо, обрушившийся на лишившуюся шлема голову несчастного и разрубивший её напополам, решил всё. Не тратя времени даром, Жеан вскочил на коня сарацина и, предварительно усмирив, помчался вперёд, стараясь не угодить под нескончаемый шквал метательных снарядов. Попона, украшенная золотыми полумесяцами, была порвана, что делало коня уязвимым для стрел. Жеан чувствовал себя неуверенно. Как и большинство турецких лошадей, конь был юрким, но непривычно низкорослым.
Вплотную у стен крепости, одна за другой, выстраивались осадные лестницы (глубокий ров, окольцовывающий Никею, был частично засыпан). Некоторые самоотверженные смельчаки пытались преодолеть тридцатифутовый барьер, но тут же расплачивались за свою безрассудную отвагу, либо срываясь и разбиваясь оземь, оглушённые глиняными горшками, либо погибая вследствие страшных ожогов от серы, кипящего масла.
Спустя несколько минут изнурительного натиска, одна из лестниц была обрушена вниз и погребла под себя целый ковёр из искривлённых от многочисленных переломов тел.
Жеан наблюдал за этим, точно заговорённый, чувствуя, как ледяной ужас пробирает его до костей. Но внезапно знакомая фигура прошмыгнула мимо, заставив Жеана прийти в сознание.
«Кьяра!
Неужели она и в самом деле?..»
Позабыв всё на свете, Жеан рванулся вслед за ней.
«Я не могу потерять тебя, неразумная!»
Кьяра была уже на полпути к ужасной стене, когда Жеан соскочил с коня и помчался за ней, поминутно отбивая атаки подоспевающих сарацин. Очутившись на нижних ступенях осадной лестницы, он увидел, как один из врагов, выстроившихся на боевой площадке, нацеливается в неё из лука.
Только не это!
Жеан крепко ухватился за подол нарамника Кьяры и увлёк воительницу вниз. Кьяра опрокинулась на него, тем самым смягчив себе падение. Стрела пролетела мимо, Жеан, едва оправившийся от испуга, вздохнул с облегчением.
— Уйди! Я убью любого, кто притронется ко мне! — в бешенстве распалялась Кьяра, брыкаясь в стиснутых от напряжения объятиях Жеана.
— Это я, — выдохнул Жеан и отпустил её.
— Ай!
— Ты в порядке?
— Ты сошёл с ума! — Кьяра отпрянула назад. — Если бы я перелезла через стену, то смогла бы открыть вам ворота, чтобы вы вошли в город!
— Ты глупая! — не выдержал Жеан.
Та уже ускакала прочь, оставив юношу в груде обожжённых трупов. Усилием воли Жеан заставил себя подняться и возвратиться на поле брани.
Но всё по необъяснимым причинам замерло, стоило ему отдалиться от стен Никеи. Взоры сражающихся устремились в одну точку, а именно на уже знакомый Жеану бурый холм, горбатившийся неподалёку от крепости. Даже смертельно раненные засуетились…
Жеан присмотрелся. Нарастающее скопление людей и коней стремительно поглощало вершину холма. На мгновение ему показалось, будто это сами Божьи ангелы спустились с небес с намерением помочь земным собратьям, в продолжение стольких месяцев томившихся под игом насильственного хаоса. Светлые одежды прибывших, расплываясь в желтоватой дымке, переливались в лучах полуденного солнца — это придавало их образам особенную мистичность и одухотворённость.