Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 71

— Господи… — только и смогли пролепетать уста Жеана, когда очередной сарацин стремглав метнулся к нему с расчехлённой саблей.

«Мона-а-а-ашек!» — пронзительный крик, раздавшийся со стороны, заставил Жеана повторно вздрогнуть, и высокая поджарая фигура, в которой он узнал Яна, полетела наперерез вражескому бойцу.

— Сражайся, ты! Придурок! — скрестив меч с саблей сарацина, завизжал он.

Жеан хотел кинуться на подмогу, но второй сарацин, взобравшийся на стену, преградил спасительный путь. Юноша произвёл молниеносный выпад. Тот круто отстранился, очутившись в опасной близости от края стены, но, прежде чем столкнуть его, Жеан завидел, что соперник Яна также сдаёт позиции, вплотную приближаясь к своему верному закланью.

Жеан вздохнул с облегчением, но лишь на долю секунды. В следующий миг дикий вопль вырвался из его груди, едва не разорвав сердце.

Приметная рыжая макушка (должно быть, в горячке поединка вражеский боец содрал кольчужный капюшон с головы Яна) последний раз промелькнула на фоне мутного неба, после чего не только сарацин, но и Ян исчез за колеблющейся стеной.

Комментарий к 5 часть “Антиохия”, глава XVII “Стенка на стенку”

Наконец-то штурм, более всего похожий на штурм.

========== 5 часть “Антиохия”, глава XVIII “Живейший из живых. Последняя почесть” ==========

Вражеский боец рухнул наземь, когда к Жеану наконец пришло полное осознание случившегося. На мгновение всё в его глазах замерло и кануло в непроницаемый туман, мрачное гробовое безмолвие воцарилась вокруг — даже громыхание снарядов утихло, и ноги юноши безвольно подкосились. Одна-единственная гнетущая мысль промелькнула в голове Жеана. Он попытался отбросить её, однако она лишь болезненнее, точно клешнями, стиснула мозг. Какая-то мистическая сила оттянула Жеана от края стены, но в то же время им овладело нестерпимое желание бросить взор вниз. Назло себе и всем своим прегрешениям. В запотевшей груди Жеана сделалось как-то непривычно холодно, он почувствовал, как что-то огромное и тяжёлое рушится внутри него.

Отныне Ян больше никогда не возвратится на поле брани. Отныне он больше никогда не сделает всего того, что мог бы сделать, пока находился на стене. И пока был жив.

Пока был жив!

Неужели это и в самом деле так, неужели утверждать подобное в отношении Яна не изумительная дикость, не порождение извращений человеческого воображения, но явственная действительность, и ныне он лежит там, погребённый под грудами таких же жертв ужасной случайности, роковой неосторожности? Не воли Господней, думал Жеан, — роковой неосторожности. Неужели теперь это уже не человек, но лишь тело? Лишь бездыханное обмякшее тело, чей единственный удел — тление, что будет так же, наравне с прочими, погребено под безжизненным слоем земли и в недалёком будущем так же безвременно забыто? Один удар. Только один ничтожный удар решил всё. Только один ничтожный удар наложил безобразную печать смерти на свежее, совершенно не поросшее щетиной лицо Яна. Лишь один удар, и всё кончено. И было бы кончено для Жеана, если бы не тот, кто мгновением ранее был живее всех живых, что приходилось знать молодому крестоносцу.

Ян мёртв!

Всё это пронеслось в голове Жеана в одну секунду, подобно ретивому порыву ветра, пока он настойчиво отбивал удары матёрого вражеского бойца, гонящего его к краю. Чтобы не последовать за Яном, Жеан отскочил в сторону. Сарацин неуклюже покачнулся, однако не упал и, резко развернувшись, повторно атаковал. Жеан уклонился, ловко отпрыгнув назад, где столпотворение было ещё гуще, а пространства для резких движений ещё меньше. Сарацин не бросился за ним, но тут же острая разрывающая боль заставила Жеана страдальчески скорчиться: холодная грань неприятельской сабли прошлась по бедру, прорвав кольчугу, а вслед за ней кожу, и устремилась к Кьяре, сражавшейся напротив. Жеан поспешил пресечь саблю соперника, который, будучи ещё, вероятно, подростком, оказался намного слабее и мельче. Жеан одним выпадом поверг юнца наземь и с размаху всадил меч в хилую грудку. Удушливо кашляя и сплёвывая кровь, перемешанную с желтоватой рвотной массой, он задёргался в мучительной агонии и вскоре застыл. Жеан спихнул его, чтобы расчистить путь и замер, окидывая взглядом изувеченное бедро. Кольчужный подол защитил его. Рана была поверхностной, и боли Жеан почти не ощущал. Дьявольская какофония из металлического скрежета, воплей, грохота орудий сводила его с ума. Смрад горящей плоти пьянил, и внезапно чадное воображение Жеана вырисовало ему изумительную картину: чернеющая в серовато-голубой мгле башня покосилась, поражённая гигантским копьём, что, кажется, принадлежало самому святому Жоржу. Раздался деревянный треск, разом перекрывший звуки битвы. Страшная махина рухнула наземь! Вслед за ней цепью последовали и остальные, погребя под собой визжащее сарацинское полчище!

Жеан в ужасе зажмурился, приготовившись ко встрече с Богом.

«Стена рушится! Ворота разнесены! Я брежу! Я погибаю!»

На миг затишья юноше действительно почудилось, будто он мёртв, но клич «Deus lo vult!» возвратил его в сознание. Он открыл слезящиеся от дыма глаза и несколько раз моргнул. Осадных башен не было, дым рассеивался, песок оседал, и отовсюду доносились торжествующие крики норманнов. Жеан сгорбился в немом отчаянии и едва не застонал, вновь осознавая чудовищное: он не должен был этого увидеть!

***

Жеан сипло застонал, когда Луиза осторожно приложилась пальцами к свежей ране на его шее.

— Тише. Тише. Слишком много лишних движений. Ты сам усугубляешь положение, — деловито протараторила женщина и нежно пригладила взлохмаченную чёлку юноши.

— Я должен… — Жеан снова скривил губы от жгучей боли. — Потолковать с Кьярой.

Битва окончилась или, вернее, угасла на некоторое время, чтобы в недалёком будущем вновь охватить город всепоглощающим пожаром. Крестоносцы торжествовали, однако Кербога (так звали новоприбывшего военачальника-атабека), даже после утраты всех осадных башен, доброй половины бойцов, и не помышлял о том, чтобы отступить. Как понял Жеан, отважные бойцы, не сумев поджечь башню, что была покрыта смоченными кожаными листами, перевесили её каменным грузом. Множество сарацин разбилось. Множество было раздавлено в исполинской деревянной могиле, где, не подоспей вовремя Ян, неминуемо очутился бы и Жеан. Был ли движим беспутный мальчишка чувством долга перед попавшим в беду боевым товарищем или же к этой безрассудной жертве его подтолкнула собственная азартная горячность, понять было уже невозможно. Но кое-что Жеан знал точно: теперь Ян достоин места у седалища Божия.

— Она скоро вернётся, вот увидишь, — мягко заверила Луиза.

— Я должен… рассказать ей про Яна.

Жеан почувствовал, как слёзы начинают жечь его глаза. То, что Яна больше нет с ним, что они никогда не смогут, как прежде, тренироваться вместе, что предпоследний отблеск света таким нелепым и ничего не стоящим для достижения победы образом исчез из его жизни, было горько. Но ещё более мучительно было осознание того, что почувствует Кьяра, удовлетворённая благодатным затишьем, узнав о кончине брата.

«Я должен быть с ней! Во что бы то ни стало, я должен быть с ней!» — выло сердце Жеана, пока он тщетно пытался сдерживать слёзы.

— Ей расскажут другие.

— Нет! Как ты не понимаешь?! Разве они найдут нужные слова, чтобы… — И, утратив остатки самообладания, Жеан вскочил с ложа и метнулся на улицу.

Зудящая боль пожирала его тело. Он прекрасно осознавал, что ему необходим покой, иначе раны рискуют вновь раскрыться, но продолжал прихрамывать вдоль улицы, старясь не напрягать больное бедро и ища взглядом несчастную воительницу.

— Кья-я-яра!

Знакомый тёмный силуэт прошмыгнул в зарослях плюща на левой стороне улочки, у подножия невысокой башенки.

— Кьяра! Твой… — Жеан приблизился и, схватив воительницу за плечи, резко встряхнул.

У него оборвалось сердце, когда их взоры встретились. Ничего, кроме опустошённости и безысходности, не читалось в мутных глазах…