Иголка в стоге сена (СИ) - Зарвин Владимир. Страница 64

…Куда он уйдет один, без своих людей? Вокруг лес, волки… Может, стоит его поискать в других избах?

— Да нет, боярин, что ему делать в другой избе? — с ходу отверг эту мысль Медведь. — Они ведь все нетопленные, а он не та птица, чтобы отсиживаться в холодном срубе!

— Куда делся ваш предводитель? — обернулся к связанным разбойникам Бутурлин. — Где вы его прячете?

Разбойники молчали, глядя на него неприязненным, сумрачным взором. Похоже, они не собирались выдавать своего атамана.

— Чего насупились, звери? — вышел из себя Газда. — Не хотите говорить по доброй воле, так я найду способ развязать вам языки!

— Что ж, можно и потолковать! — прохрипел жолнеж, коему Дмитрий выбил зубы. — Развяжи меня, боярин, и поклянись на святом кресте, что отпустишь. Тогда я скажу, где нынче Крушевич и как до него добраться!

— Я могу попросить Воеводу, чтобы он смягчил твое наказание, но отпустить тебя на волю не могу! — помрачнел Бутурлин. — На твоих руках кровь Князя Корибута, а также его и моих людей. Я не могу исполнить то, о чем ты просишь!

— Тогда какая мне выгода толковать с тобой? — криво усмехнулся, открыв остатки зубов, жолнеж. — Крушевич однажды спас мне жизнь. Если я когда-нибудь и продам своего благодетеля, то лишь в обмен на нее же!

— Что ж, у каждого свой выбор, — кивнул чубом старый Тур, — только вот о чем подумай: ты, убивавший по приказу, окончишь жизнь на дыбе, а твой атаман будет жить припеваючи, хотя он виновен более тебя. Тебя колесуют, а он и дальше будет попивать брагу да девок тискать! Где же тут справедливость?

Жолнеж метнул в казака ненавидящий взгляд, но промолчал. Он и сам подумывал о том, что негоже ему умирать, не прихватив с собой того, по чьему наказу он обагрял руки кровью. Но как утопающий хватается за соломинку, так и он ухватился за призрачную возможность выторговать свою жизнь и не хотел выпускать ее из рук.

— Или отпустите, или ничего не скажу! — прошипел он, сплюнув на пол кровавый сгусток, набежавший из развороченных десен. — Подохну, а вам ничего не скажу!

— Я скажу, братцы! — нежданно напомнил о себе обгадившийся жолнеж. — Боярин, прошу, пощади меня! Вспомни, там, в трапезной, когда убивали Князя, меня не было. Я как раз овес лошадям засыпал в ясли в тот вечер! Я ведь конокрад, потому все больше с лошадьми… Я и саблей-то толком не владею!

— Братцы! — обратился он к другим разбойникам. — Вы ведь знаете, что на моих руках нет крови, что не убивец я, не душегуб! Я только этого, здорового, что у двери стоит, кистенем по башке приложил, и то лишь потому, что он первый мне в рожу заехал…

— Братцы, раз уж так все вышло, не губите мою душу, скажите, что на мне нет крови. Я жить, жить хочу!

Разбойники хранили презрительное молчание. Им явно не улыбалось спасать это трусливое, никчемное существо.

— Что же вы, братцы, — продолжал надрывно скулить жолнеж, — вы же знаете, что я в смерти Князя неповинен. Почему я должен расплачиваться за чужие грехи?

— Слушай, ты, святой человек! — прикрикнул на него Газда. — Если хочешь дожить хотя бы до вечера, перестань визжать, как поросенок! От твоего визга голова идет кругом!

Жолнеж покорно умолк и теперь лишь тихонько всхлипывал, уткнувшись носом в земляной пол.

— Что скажете, други? — обвел взглядом присутствующих Тур. — Сдается мне, на его руках, и впрямь, нет крови. Не шибко он похож на душегуба, а уж я, поверьте, немало их повидал на своем веку. Может, отпустим его на свободу, если выдаст Волка?

— Черта с два он вам что-нибудь путное скажет! — взревел тот, с выбитыми зубами. — У него нынче лишь одна мысль — как шкуру свою спасти. А поведает он вам не больше, чем знает любой из нас! Так почему мы должны умирать, а эта мразь — жить дальше? Пусть уж подыхает заодно с нами!

Ярость рвалась из него наружу. Поняв, что собственную жизнь ему не спасти, разбойник решил утопить того, у кого появился шанс на спасение.

— Знайте же, — продолжал он с мерзкой ухмылкой, — хозяин отлучился из деревни, сказав, что вернется к полудню. С собой он взял Ворону и еще одного из наших — Вепря. Говорил, что хочет разведать, нет ли поблизости Самборских конных дозоров.

Нам он велел перебить бортников, собрать в мехи все их съестные припасы и ждать его возвращения.

Еще вина оставил, чтобы нам легче было отойти душой после резни. А мы так решили: лучше будет залить глаза сим зельем, а потом уже браться за ножи!

— Вовремя же мы подоспели! — тряхнул смоляным чубом Газда. — глядишь, помедлили бы чуток, спасать было бы некого!

— Да уж, — злобно оскалился душегуб, — повезло вам! Да мы и вас покрошили бы в капусту, если бы не ваша хитрость со звериными шкурами! Ряженые сбили нас с толку, если бы не они, захлебнулись бы вы собственной, кровью!

Разбойник дико захохотал, откинув назад голову, его приятели глухо заворчали, заскрежетали зубами. Одни дергались, словно в конвульсиях, тщетно пытаясь порвать стягивавшие их веревки, другие извивались, как черви, осознав свой близкий конец.

— Если Волкич сюда вернется, нам большего и не нужно, — задумчиво произнес Тур, — только чую я, что мы здесь его уже не увидим…

Дмитрий хотел спросить казака, что навело его на такую мысль, но не успел. Один из разбойников внезапно захрипел и забился в судорогах. Изо рта у него пошла бурая пена, глаза закатились под лоб. Спустя мгновение душа его отлетела.

Следом за ним стал хрипеть и биться головой об пол щербатый, за ним — все остальные. Тонко взвыв, дернулся в последний раз и замер тот, кого хотел пощадить Тур.

В считанные мгновения десять татей, еще недавно поглощавшие снедь, превратились в покрытые багровыми пятнами трупы. Все произошло так быстро и неожиданно, что Бутурлин и его спутники от изумления словно окаменели.

— Господи, что это было? — пролепетал, вновь обретя дар речи, Чуприна. — Их что, чума убила?

— Не чума это — отрава, подмешанная в вино, — ответил, сглотнув невидимый комок, Тур, — слыхивал я о таких ядах, фрязи их делают за южным морем…

Ты, кажется, вина хотел, Чуприна? Что ж, попробуй, в кружках еще немного осталось. Нечасто нам выпадает поживиться доброй брагой, так пользуйся случаем!

Бледный, как мел, Чуприна отступил к двери, тихо бормоча слова молитвы.

— Что за мразь! — в сердцах разбил о стену глиняную кружку Газда. — Как только такого ирода, как Волкич, земля носит?! Что за нужда была убивать собственных слуг?!

— Видно, слуги стали для него обузой, — холодно ответил Тур. — Такие, как Волкич, не ведают жалости ни к чужим, ни к своим. Он и не собирался возвращаться в деревню бортников. Оставил холопам травленое вино, а сам с верными людьми ушел до рассвета, пока мела метель.

Не будь ночной вьюги, мы могли бы пойти по его следам, но пойди отыщи их, когда все, снегом замело. Теперь один Бог ведает, куда он подался…

— Погоди, Тур, может быть, твой дар укажет нам, где его искать? — с надеждой перевел на него взор Бутурлин. — Ты ведь сам говорил, что можешь почуять нужного тебе человека!

— Боюсь, на сей раз от моего дара будет немного проку, — грустно покачал головой казак. — Чтобы почуять кого-либо издали, я должен хотя бы раз свидеться с ним или подержать в руках его вещь.

Я же Волкичу в очи доселе не глядел, а что до его вещей, так он наверняка прихватил их все с собой. Не взыщи, боярин, но здесь я бессилен…

Привалившись к бревенчатой стене, Дмитрий устало прикрыл глаза веками. Все его труды, направленные на поимку Волкича, пошли прахом.

Напрасно бежал он из Самборского острога, напрасно пробирался сквозь снежные заносы к деревне бортников, обрушивал дубинку на головы обреченных на смерть душегубов.

Волкич вновь перехитрил его, скрылся в неведомых далях, и теперь Дмитрию ни за что не доказать Польскому Королю непричастность Москвы к гибели Корибута. А раз так, значит, он подвел всех, кто верил ему и надеялся на его успех: своего Князя, Жигмонта, Эвелину…

Последним из глубин памяти выплыл скорбный лик Отца Алексия, человека, которого он больше всего боялся разочаровать в себе, и Дмитрий скрипнул зубами от внутренней боли. Он так и не исполнил обещания, данного старцу, когда блуждал между жизнью и смертью…