Концертмейстер - Замшев Максим. Страница 60

Он увлекся разговором, не замечал, что говорит большей частью сам, а бабушка с внучкой только кивают и поддакивают, не замечал, что его монолог о сути искусства местами слушается комично, почти не заметил он и как они вышли с Катей на улицу и встали в ожидании трамвая, почему-то взявшись за руки. От руки девушки ему передавалось сухое тепло. И что-то в этом тепле он улавливал прочное, уверенное, рассчитанное надолго.

— Куда теперь? — спросила Катя.

В трамвае все места были заняты, и они встали рядом, схватившись за поручни.

— В смысле? — удивился Арсений.

— Что значит «в смысле»? Ты кавалер, я дама. Куда ты меня пригласишь?

— Можем ко мне зайти. Познакомлю с отцом. — алкоголь добавлял Арсению надрывной искренности, развязывал язык, но не отнимал у него простодушия. Он совсем позабыл, что отца еще не может быть дома.

— Не смеши. Мы же не жениться собираемся. Дурачок! Ладно. Предлагаю вот что. Есть тут одно место. Там сегодня собирается неплохая компания. Будет знакомый тебе Дэн и кое-какие его друзья, которых ты еще не видел. И еще интересные люди. Правда, придется выпить. Трезвенников там не жалуют. Ты готов?

— А можно много не пить? — Арсений разрывался между нарастающей скоростью эйфории и инерцией хорошего воспитания.

— Не знаю даже. — Катя озорно толкнула его в бок. — Ты вчера вроде себя не ограничивал. Можно. Просто не начинай этих тупых разговоров, что ты не пьешь и все такое. Прибереги их для кого-нибудь еще.

На Троицкой площади они пересели в другой трамвай, переехали на нем Кировский мост, потом двинулись в глубь города по Садовой. Ехали долго. Народ выходил и входил. Названия остановок звучали все загадочнее.

Наконец они добрались до места. В этом районе Арсению прежде бывать не приходилось.

Катя снова взяла его за руку. Так ведут маленьких детей, чтобы с ними ничего не случилось.

Они прошли одну подворотню, другую, обошли два мусорных бака, почему-то стоявших посередине двора, в один момент почти из-под самых их ног вспрыснули два серых котенка, потом остановились на безопасном расстоянии и направили на молодых людей зеленые бусинки глаз, жалобно, но при этом настойчиво мурлыча.

— К счастью это или к беде? Вроде не черные. — Катя диковато хохотнула.

Арсений промолчал.

— Может, расскажешь, куда мы идем?

— Раньше надо было спрашивать. — Катя сжала его кисть. — Теперь я тебя заманила и уже не отпущу. — Катя потянула его к себе, но, встретив его озадаченный взгляд, улыбнулась. — Да шучу я, шучу. Ты пьяный, что ли? От наливки соображение потерял?

Такой квартиры в Питере Арсений еще не видел. Походила она больше на общежитие. Извилистый, как тело змеи, коридор петлял, казалось, бесконечно. По углам стояли какие-то тазы, утварь, около стен притулились швабры, рядом валялись тряпки, огромные шкафы мешали двигаться, из дверей доносился преимущественно мат, на обоях виднелись застарелые пятна.

Кате и Арсению открыл какой-то низкорослый тип в тельняшке и, не поздоровавшись, сразу убежал. Однокурсники отправились за ним. Катя, похоже, знала, в какую именно комнату им надо. В самую дальнюю.

Там за столом уже вовсю гудела компания молодых людей, явно не считавших правила приличия для себя основополагающими.

Вновь прибывшим сразу налили по полстакана водки. Никто не спрашивал их, будут они пить или нет.

Водка была теплой, на закуску предлагался черный хлеб с маслом и солью. Катя выпила половину порции, скривилась, но потом взяла кусок хлеба и, раздув ноздри, занюхала выпитое. Арсений проглотил водку сразу и на удивление легко. Даже закусывать не хотелось. Но Катя толкнула его в бок:

— Закусывай. Я тебя не поведу обратно. Сам в этот раз доберешься.

Через двадцать минут Арсений уже жил с уверенностью, что обожает всех этих людей за столом и готов открыться им во всем.

Компания тоже приняла его радушно.

Разумеется, он не стал в одночасье алкоголиком, не банально «загулял». Нет. Но он крепко схватился за ниточку опасного мифа, смоделировал себе некую роль и с мучительным удовольствием ее придерживался. Роль заключалась в следующем: я глушу водкой свою боль, боль потерянной любви. На эту удочку попадались так или иначе все хоть раз бросаемые девушками мужчины. Но чем тоньше человек, тем легче невидимому ловцу человеческих судеб заполучить жертву. Арсений являлся легкой добычей и наживку заглатывал без раздумий.

В тот день Катя ушла раньше, сославшись на головную боль. Арсений провожать ее даже не намеревался, хоть девушка и глядела на него с немым укором. Он увлеченно рассказывал о Блоке высокому юноше с длинными волосами, и тот все время кивал. А потом они по очереди читали наизусть блоковские стихи, чокались и пили.

Собеседник Арсения очень сильно картавил.

Впустивший их с Катей малый в тельняшке распевал под гитару Высоцкого хриплым голосом. «Подруга семиструнная» была расстроена до невозможности. Но в этом невероятно растроганный гостеприимством незнакомых людей Арсений находил странную прелесть.

Домой он вернулся раньше отца, чему был рад несказанно. Не надо отцу видеть его таким. Он и сам еще к себе такому не привык, а отец может и испугаться. Как-нибудь потом он все расскажет отцу, и тот все поймет. Как всегда. Но не сейчас.

Сразу уснул, хмельной и почему-то счастливый. «Есть еще какая-то жизнь, и, возможно, не одна. Возможно, их много. Это как слоеный пирог, как фуга, где все слои-голоса разные и одновременно существующие. И эта жизнь, или жизни, теперь в нем. они его часть, или он их часть? Неважно. Главное, новые ощущения. Без них он не выберется из того ужаса, что настиг его вместе с Лениным письмом. Здорово, что есть в этом мире, в этом городе люди, с которыми можно общаться легко, непринужденно, без постоянных оговорок, без необходимости вести себя так, а не иначе, которые видели его впервые, но приняли как родного, ничем не намекнув, что он в их обществе новичок.

Спасибо Кате. И ее бабушке. Не вытащи они сегодня его из дома, неизвестно, до какой степени тоски и саморазрушения он дошел бы.

Через пару дней Олег Александрович уехал в санаторий.

Арсений продолжил свое погружение. Хотя сам, разумеется, считал, что никуда не погружается, а, напротив, проводит время вполне соответствующе своей жизненной ситуации. Да, страдает. Но страдает красиво. Дно пока не наблюдалось. Но и омут был глубок.

Много чего произошло с Арсением в последние дни того июня.

Жизнь его состояла из постоянных усилий: в первой половине дня он, преодолевая ломоту и апатию, занимался на инструменте, разучивая программу следующего семестра, стараясь не думать, кто ее ему задал, ближе к вечеру встречался с новыми приятелями и приятельницами для того, чтобы коротать время в застольных разговорах и бесшабашно растрачивать себя на то, чтобы стать с ними вровень, на одну доску, чтобы понравиться им, заслужить их полное доверие, погрузиться в их энергии, завертеться вместе с ними на адской сковороде безвременных застолий. Без них ему сейчас не обойтись, его новые друзья и собутыльники придают ему уверенности, рядом с ними он ощущает себя тем, кем должен ощущать: человеком, пытающимся избыть свою любовь и найти хоть какую-то тропинку, куда бы она ни вела.

Ближе к ночи алкоголь так будоражил его кровь, что он обретал не свойственное ему задиристое обаяние, беспрерывно острил и плыл по волнам обманной, но от этого не менее сладкой внутренней свободы. Бывало, он даже становился центром внимания. Причудливое уважение налипало на него, «пианист» превращался в «своего парня», по людской цепочке случайных и неслучайных знакомых он попадал из одной компании в другую, и никакая не была хуже или скучнее предыдущей. Никто не собирался встречаться с кем-то специально в другой раз, но в то же время не сомневался, что рано или поздно кто-то кого-то обязательно увидит вновь.

После того первого похода на Садовую с Катей он какое-то время не сталкивался. Зато Дэна, ее бывшего любовника, лицезрел почти каждый вечер. Можно сказать, они даже подружились. Какими бы они ни были разными, что-то их объединяло. Возможно, оба мечтали о большой сцене, мечты эти в себе таили, по разным причинам не могли себя пока реализовать в полной мере и этой взаимной неудовлетворенной жаждой питали друг друга.