Идя сквозь огонь (СИ) - Зарвин Владимир. Страница 22

Ты был прав, боярин! Нам нужны каленые стрелы, кои он поставляет моему воинству, и я не хочу портить с ним отношения.

Посему я исполню его просьбу. Завтра на рассвете ты уравняешься в возможностях со мной!..

В одно мгновение Бутурлину стало ясно, почему Валибей не убил его сразу. Он решил порадовать тевтонца зрелищем того, как ненавистного ему московита превращают в калеку.

Слова Хана об уважении к боярину не стоили ломаного гроша. Валибей просто забавлялся с ним, заранее предвкушая, что ожидает пленника…

Теперь Дмитрий знал, что должен делать. Пока у него еще были руки и ноги, он мог отплатить вероломному степняку за его злодеяния.

От Валибея его отделяло не больше пяти шагов. Броситься на татарина и насадить его на меч перед троном — это казалось Бутурлину вполне возможным…

Рывком вскочив на ноги, боярин метнулся к врагу. Однако нукеры, стоявшие у входа в шатер, знали свое дело. Он не успел сделать и шага, как крепкий удар по затылку выбил из него сознание.

Дмитрий пришел в себя в глинистой яме, служившей татарам узилищем для пленников. На мир опускалась ночь, и в небе, проглядывавшем сквозь решетчатый настил, зажглись первые звезды.

Положение было хуже некуда. Боярин не раз встречался со смертью и готовился к ней, но смириться с участью, уготованной ему Валибеем, был не в силах. Нужно было что-то придумать, найти в себе силы вырваться из когтей пленивших его чудовищ.

Но спасения не было. На сей раз татары связали Дмитрия по рукам и ногам, лишив его возможности бороться за свою жизнь.

Наверху раздались топот копыт и конское ржание, оклики часовых. Похоже, в татарский стан прибыли гости. Судя по звукам, долетавшим снаружи, один из прибывших всадников сошел с коня и двинулся к яме.

Боярин это понял по лязгу его шпор. Татары не понукали коней шпорами, предпочитая для сего дела плеть-нагайку, и то, что их гость носил шпоры, выдавало в нем иноземца.

Дмитрий внутренне подобрался, когда над ямой склонилась рослая, закутанная в плащ фигура. На миг ему почудилось, что он видит воскрешенного Адом фон Велля.

У приезжего было худощавое бритое лицо и светлые глаза, холодно мерцавшие из-под надвинутого на лоб капюшона. Дмитрий вспомнил, где он виделся с обладателем этих глаз. Им был секретарь Гроссмейстера фон Тиффена, Зигфрид, приезжавший полгода назад в Самбор со своим властелином.

— Вот мы и встретились, боярин! — растягивая губы в улыбке, произнес тевтонец. — Сколько я молил Пречистую Деву, чтобы она даровала мне встречу с тобой. И вот мое желание сбылось…

Ты не поверишь, как я рад видеть тебя, связанного, в этой яме!

— Если бы я не был связан, у тебя быстро бы поубавилось радости! — ответил крестоносцу Бутурлин. — Ты пришел насладиться победой?

— Я пришел насладиться местью! — еще шире улыбнулся Зигфрид. — Минувшей зимой ты убил достойнейшего из рыцарей нашего Ордена, Брата Руперта. Теперь ты сполна заплатишь за это!

— Так вели своим людям развязать меня и убей в поединке! — горько усмехнулся Дмитрий. — Фон Велль был негодяем, но даже он не убоялся сойтись со мной в честном бою.

Ты же молвишь, как трус, и твоя месть — месть труса!

Лицо тевтонца исказилось гневной гримасой, но он быстро овладел собой, и на губах его вновь заиграла улыбка.

— Тебе не удастся вызвать в моей душе гнев, — мягко произнес он, — я не повторю ошибок Брата Руперта! В той борьбе, которую ведет священный Орден, от меня многое зависит, и я не стану рисковать своей жизнью!

К тому же, к тебе, схизматик, правила рыцарской чести неприемлемы. Носителя скверны нужно уничтожать, а не давать ему шанс убить тебя самого! Посему возрадуйся, что я не отбираю у тебя жизнь!

Знаешь, сколько способов расправы над тобой я перебрал в уме за эти полгода? Но от всех них мне пришлось отказаться. Самая долгая и мучителная казнь заканчивается смертью, а смерть — это избавление от страданий плоти.

Я же хотел, чтобы ты провел в муках остаток своих дней. Посему я попросил Валибея сделать с тобой то, что когда-то сделали с ним другие.

Только подумай! Тебе придется двадцать или тридцать лет жить в состоянии беспомощного обрубка, не способного ни есть, ни передвигаться без посторонней помощи.

Ты больше не сможешь сидеть верхом, биться на саблях. На тебя не взглянет ни одна девица, и род твой заглохнет на корню.

Как по мне, сие во сто крат хуже смерти!

— Тогда почему ты медлишь, не зовешь палачей? — в холодной ярости вопросил недруга Бутурлин.

— Когда-то я поклялся, что распахну пред тобой врата Ада, — потер ладонью бритый подбородок тевтонец, — и я сдержу слово. Но мне бы хотелось, чтобы ты прошел все его круги, познал все степени отчаяния!

Так вот, схождение в ад для тебя начнется прямо сейчас. Забавно сознавать, что твои конечности, еще принадлежащие тебе, завтра будут отторгнуты, и ты никак не сможешь сего избежать?

Извивайся до утра, как червь, в своих путах, грызи зубами землю в бессильной ярости! Наслаждайся последними часами той жизни, в которой ты мог вредить делу священного Тевтонского Братства!

— Я вижу, ты упиваешься чужими страданиями, как упырь кровью! — брезгливо поморщился Дмитрий.

— Я упиваюсь ими, как Ангел Мести! — гордо вскинул голову крестоносец. — Чтоб ты знал, отнимать жизнь у других существ — лучшее из наслаждений бренного мира.

Осознание сего пришло ко мне еще в юности. Как-то, охотясь в окрестностях родового замка, я встретил крестьянскую девушку, набиравшую кувшином воду из ручья.

Она покорно мне отдалась. Я был сыном Хозяина Края, воле коего не смела прекословить ни одна живая душа.

Но мне сего показалось мало. Я хотел узнать, что чувствует человек в последние мгновения жизни, и сжал руками ее горло.

Она воспротивилась, и мне пришлось сломить ее сопротивление силой. Дивно и сладостно было видеть, как гнев в девичьих глазах сменяется ужасом, а ужас — равнодушием смерти.

Никогда еще мне не было так легко и свободно. В миг, когда душа простушки отлетела к богу, я ощутил себя высшим существом.

Мне удалось уйти с того места не замеченным селянами. Но даже если бы кто-то из крепостных моего отца застал меня за удушением, никто бы не посмел ему жаловаться на сына.

Целый месяц я жил воспоминанием о том дне, когда познал власть над жизнью и смертью. А когда радость в моей душе стала блекнуть, я решил обновить ее и вновь вышел на охоту…

На сей раз моей добычей стал мальчишка-пастух, смотревший за деревенским стадом. Подъехав верхом, я схватил его за волосы и погнал коня, заставив бедняка бежать рядом со мной.

Он умер от разрыва сердца, не преодолев и половины пустоши, по которой пролегал наш путь. Но радости я не получил: все было как-то буднично, как на охоте за зверем.

Однако еще хуже было другое. Товарищ пастушка, отлучавшийся по каким-то делам, не ко времени вернулся. Я не мог отпустить невольного свидетеля своей охоты. Мне пришлось догнать мальчишку и проломить ему голову кистенем…

До сих пор не могу понять, как о моих похождениях узнал отец. То ли за мной тайно следил кто-то из слуг, то ли он сам догадался о том, кто стоял за тремя смертями в его поместье.

Как бы там ни было, он покрыл мой грех, изловив и повесив троих бродяг, коим приписал убийства, меня же выдворил из дома предков. Я был младшим сыном в семье, и рано или поздно это должно было произойти.

Старик лишь поставил меня перед выбором, куда податься: в монашескую обитель или военный орден. Я выбрал Орден и ни разу не пожалел об этом.

Здесь я мог истреблять врагов Веры без зазрения совести, без укоров светских властей и церкви! Более того, за убийство иноверцев меня не только не осуждали, но и поощряли.

Я мыслю, раз Господь меня хранит, значит, ему угодны мои деяния!

— Когда-нибудь Господу надоест терпеть твои мерзости, и он тебя покарает, — Бутурлин не испытывал к врагу иных чувств, кроме отвращения. — Если не я, так кто-нибудь другой срубит тебе голову!