Жаль, что вас не было с нами - Аксенов Василий Павлович. Страница 7

В Крыму поджидали меня чудеса. В Симферополе хлестал сильный морозный ветер, не было ни единой пушинки снега, а холодней, чем в Москве. Там на вокзале полсотни таксистов бросились ко мне. Все они, видно, были с Южного берега, потому что клацали зубами, свистели носами, крепко крякали, выражались, предлагали услуги.

Выставив вперед свой портфель, я бросился сквозь их заслон и сел в троллейбус.

Троллейбус пересек город (Симферополь), потом обширную равнину и полез в горы. Спокойно он лез все выше и выше и на перевале влез в густейший туман, как будто он был не нормальный городской троллейбус, а какой-нибудь вездеход.

Все еще в тумане, я почувствовал, что теперь он идет вниз, как самолет. Он все полз и полз вниз, как вдруг туман отстал от нас, и внизу, во всю ширину, как в панорамном кино, открылся перед нами рай земной.

Это просто было что-то удивительное — синее море почти от неба и знакомые по открыткам склоны зеленых гор. Солнце сразу так нагрело стекла, что прямо хоть раздевайся. А спустя некоторое время внизу появились скошенные под разными углами крыши того городу и белые массивы всесоюзных здравниц. Вскоре совсем мы снизились и покатили уже по городским улицам, как и полагается троллейбусам, мимо стеклянных шашлычных, чебуречных, бульонных, пирожковых, совсем безлюдных, что тоже было чудом.

Когда я вылез из троллейбуса, голова у меня закружилась: такой крепкий и пахучий был здесь воздух. Было вовсе не так жарко, как в троллейбусе, а даже несколько зябко, но солнце светило, где-то близко бухало море, а на каких-то пышных деревьях голубели какие-то цветы.

В киоске «Союзпечать» выставлены были карточки киноартистов. Я подошел и посмотрел на них, как на что-то близкое и родное. Миша Козаков, Люда Гурченко, Кеша Смоктуновский — все друзья мои и коллеги. Сердце у меня екнуло, но все-таки я спросил:

— А есть у вас фотопортрет Ирины Ивановой?

— Иванову расхватали на прошлой неделе, — сердито сказала продавщица. — С парусного судна «Витязь» курсанты всю Иванову разобрали.

«Вот, — подумал я, — курсанты с парусного судна „Витязь“. Юнги Билли. Гардемарины. Полюбила я матроса с голубого корабля. Вот».

И, все забыв, поставив на этом точку, спалив за собой мосты и корабли, я легко зашагал по чистым и малолюдным улицам этого города. Ноги мои приятно шерстила ткань иорданских брюк.

Вчера в комиссионном магазине закупили мы с Яцеком для меня уникальную вещь — иорданские брюки. У кого еще есть такие брюки, хотел бы я знать. Один только Миша Корзинкин ходит в иорданских брюках. Швы, правда, слабоватые у этих брюк, на зато впереди у них, извините, молния, а не какие-нибудь вульгарные пуговицы.

Навстречу мне шла высокая толстая старуха на тонких каблуках.

— Простите, — обратился я к ней, — не знаете ли вы случайно, где здесь размещается киногруппа «Большие качели»?

— У-тю-тю-тю, — сказала она, вытянув ко мне свои губы, — сделай, маленький, два-три шага ножками топ-топ и прямо упрешься.

Я ускорил шаги и оглянулся. Старуха, смеясь, смотрела мне вслед и качала головой с ласковой укоризной, как будто застала на фривольных шалостях.

Теперь навстречу мне бежала собака, худая, черная, как ночь, перебирая длинными заплетающимися лапами, с глазами вроде бы покорными, а на самом деле лживыми и коварными.

— Не бойся, песик, — сказал я, — не обижу.

— Ррры, — мимоходом сказала мне собака.

— Рекс, летс гоу! — послышался голос старухи. Собака, как обезьяна, пошла за ней на задних лапах.

— Кто сказал «ры»? — спросил, высовываясь из палатки, толстый ювелир. — Вы, молодой человек? А? Часы починим? Комната нужна? Почем иорданские брючки? Продашь?

Все в этом городе было романтично и загадочно, как в сказках датского писателя Андерсена.

Вскоре я вышел на набережную, где море бухало и взлетало над парапетом метров на пять. На набережной гоже было малолюдно, бродило несколько синих пиджаков и зеленых кофт, но ожидалось пополнение — к порту в это время подходил греческий лайнер «Герострат»$ с турецкими туристами на борту.

На скамеечке сидел одинокий молодой человек с книгой, по виду студент-заочник.

— Простите, — обратился к нему, — вы случайно не знаете, где размещается киногруппа «Большие качели»?

— Садитесь, — сказал он, быстро взглянув на меня. Я сел рядом с ним.

Студент открыл книгу и углубился в нее, странно шевеля при этом локтем. Иногда он бросал на меня быстрые, как молния, взгляды и снова углублялся.

— Качели? — спросил он. — Большие? — повторил он вопрос через минуту. — Киногруппа «Большие качели», так вы говорили? — любезно осведомился он еще через минуту и протянул мне сложенный вдвое листочек белой бумаги, на который был наклеен мой характерный профиль. — С вас пятьдесят копеек, — улыбнулся он.

— Вы очник или заочник? — спросил я, отдавая ему свою тяжелую полтину.

— Конечно, заочник, — сказал он. — Готовлюсь к сессии. А «Большие качели» — вон они толпятся.

— Я артист, приехал сниматься, — сказал я.

— А-а, ну-ну, — сказал он, потеряв уже ко мне интерес.

У входа в гостиницу толпились «Большие качели». Ничего они в этот момент не снимали, а лишь о чем-то яростно спорили, размахивали руками, показывая на небо, на море, на солнце, на горы, на «Герострат». Барков стоял, засунув руки в карманы джинсов, шмыгал носом и, видно, что-то напевал.

— Смотрите, кто приехал! — закричал он, заметив меня. — Мишенька приехал! Миша, поцелуй меня! Ну, теперь дело у нас пойдет — Миша Корзинкин приехал!

И все зааплодировали мне, заулыбались, после чего я крепко, как мужчина мужчине, сжал ему руку и шепнул:

— Спасибо, Игорь. Ты меня так выручил, как даже сам не знаешь. — Потом спросил его уже громко: — Когда дашь прочесть сценарий?

Барков улыбнулся и сказал быстро, по своему обыкновению перемещая зрачки то вправо, то влево:

— Когда хочешь. Вечером. А сейчас, Мишенька, у меня к тебе особое поручение. Понимаешь, надо съездить на местную автобазу и попросить у них открытый «ЗИЛ». У них есть один, стоит без дела, нам необходим, а они не дают. Понимаешь, какое варварство! Возьми у Раймана бумаги и отправляйся. Райман сам уже ездил, но они ему дали от ворот поворот. Только на тебя надежда.