Прогулки по Аду (СИ) - Клепаков Андрей. Страница 13

«Вхожу я в темные храмы, Совершаю бедный обряд», — подумал о Ленке.

Я бросил свой импровизированный мешок на пол и сел на него, прислонившись спиной к колонне. Поднял глаза. С иконы на меня смотрел JC, и он самым веселым и неожиданным образом подмигивал мне из-под тернового венца.

— Ну, и какого хе…а ты не дал мне ее любви? — зло спросил я.

— Это не ко мне, — усмехнулся Он. — Это к Папе. Это Он пишет судьбы и раздает люлей. А я спасаю вас, идиотов, от вас же самих. Вот только плохо получается. Уж слишком много в вас идиотизма.

— Каких налепили, — мрачно ответил я.

— Ой-ой! Только не надо перекладывать ответственность за свое дерьмо на Высшие Силы. Вашу карму и так фильтруют. До хрена всего прощается, что автоматически — типа: «Не ведают, что творят», что по просьбе и раскаянию. Вы получаете только за то, что вообще ни в какие ворота не лезет. Да, и не забудь, ворота у каждого свои. Твои, например, вроде футбольных. Вон то самоубийство с рук сошло. Нашли смягчающие обстоятельства. Даже встречу вашу устроили. Знаешь, сколько усилий необходимо затратить, чтобы вас одновременно воплотить в одном месте и в одно время? Даже приблизительно не представляешь.

— Ну да, в одно время, — негодующе фыркнул я. — разнесли, блин, на тридцать лет.

— А на сто тридцать не хочешь?

— Уж лучше на сто тридцать.

— Да ну? И ты так легко отдашь свои письма и книжки, встречи и прикосновения? Прикосновения, которыми живешь эти пять лет и, возможно, будешь жить до самой смерти?

Я промолчал.

— Загляни в алтарь, там есть для тебя спаслание, — сказало воображение.

— Блин, это ты? А как же Иисус? — удивился я.

— Ты что, вообразил, что Он станет с тобой разговаривать? Ну ты воображала, — засмеялось воображение.

— Черт, — сказал я.

— Не черт, а бог, — ответило воображение. — Пойди посмотри.

Я тяжело поднялся, вынул свечку из подсвечника и прошел в алтарь. Церковь была ранней и ни иконостаса, ни алтарной преграды в ней еще не было. Приблизив свечу к стене, я обнаружил текст, написанный латинскими буквами. Он начинался словами: «Ya gotov rasskazat svoyu istoriyu…» и заканчивался: «…Sudba moya bila predopredelena».

Я перечитал его два раза, прежде чем понял, что удостоился пародии. Господи! Она написала на меня пародию! Она сочла это возможным и интересным! Она думала обо мне, она читала мои тексты. Я узнавал все свои основные мотивы: жизнь в сновидении, красавица и чудовище, болезненное чувство невозможной, неразделенной любви, попытка найти облегчение, изливая свои муки на бумагу, призрачность и недоступность самого образа.

Я коснулся пальцами неровных строчек.

— Господи! Ну почему ты не дал мне счастья жить с ней, спать с ней, будить ее по утрам, кормить завтраком, отвозить в школу и институт, покупать ей одежду, готовить ей еду и стирать ее вещи?

оглянулся. Вокруг был грубый, холодный камень подземной церкви. Церкви, еще не запятнанной расколом, религиозными войнами, инквизицией, интригами, коррупцией и гомосексуализмом. Церкви, священники и прихожане которой еще могли помнить Спасителя живым, а не только видеть изображенным на иконах.

— Помолиться, что ли? — подумал я. — Вдруг отсюда пробьюсь?

Я поднял глаза к потолку. Но слова молитвы как-то не шли. Я покосился на воображение, оно пожало плечами. По стене проползла сколопендра.

— Ладно, пойдем, — сказал я ей. — Кстати, — вдруг мне в голову пришла неожиданная мысль, — а ты не умеешь превращаться в очаровательную девушку, на манер царевны-лягушки?

Сколопендра плюнула и сделала ножками жест, не оставляющий сомнения в ее мужской принадлежности.

— Пошли, пошли, — засмеялся я.

Из глубины коридоров эхо еще доносило отголоски пения молитв, но на потолке вновь появились электрические лампы, и запахло, как обычно, дерьмом.

Древний Рим остался позади. Живот болел, и есть хотелось неимоверно.

Интересно, куда же ты меня выведешь? — думал я, жуя банан и шагая за трусившей впереди сколопендрой.

Сколопендра свернула в боковое ответвление туннеля. Там оказалось темно. Сделав несколько шагов, я остановился.

— Эй, друг, — сказал я ей, — темно, я не вижу ни хрена, тут с тобой ноги переломаю.

Я оглянулся в поисках воображения, но увидел только светлый овал выхода в главный туннель.

— Черт, темноты что ли оно у меня боится, — подумал я.

Еле видимая сколопендра перебежала от одной стены до другой, потопталась, покрутилась на середине, словно собака, внезапно потерявшая след, и вдруг начала светиться нежным светло-голубым свечением.

— О блин! — сказал я. — Ну ты даешь! Словно летучие мыши, перемазавшиеся в фосфоре.

Я улыбнулся. Господи, как давно это было. Где та девочка, которой я когда-то написал эту сказку? В носу запершило, я кашлянул.

Флуоресцирующая сколопендра медленно двинулась вперед, я осторожно пошел за ней. Мои шаги гулко отдавались в темноте, где-то капала невидимая вода. Вдруг вдалеке послышался шум поезда метро.

— О, вот где мы! — воскликнул я. — Ну ты молодец! На метро поедем.

Сколопендра ничего не ответила. Через несколько минут снова послышался шум поезда. Правда, мне показалось, что теперь он был слышен глуше.

— Ты дорогу хорошо знаешь? Мы не заблудились? — спросил я. Сколопендра голубым пятном медленно ползла впереди. Я шел за ней.

Потом я подумал про пять лет и удивился сроку и тому, что мои чувства не изменились за все это время. Зато изменилась она. Я думал: «Может быть, оставить ее в покое? Остановить безумие, вернуться домой, дожить оставшиеся дни в тепле и покое. Спокойно дождаться следующей жизни. Наверняка я уже заработал эту будущую встречу. Усилий затрачено до хрена, какой-то результат должен быть. Бог милостив, должен учесть мои старания. А не учтет, тоже не страшно. Помнить, скорее всего, не буду. Пока не увижу… А увижу — так видно будет, — усмехнулся я. — Оборвать контакты, послать все не хрен. Все потереть, книжки в печку, чтоб и пепла не осталось. Отпустить. Любимая фраза Шварца: «Я его отпустил». Я тебя отпускаю, будь счастлива, девочка. И все, конец. Жаль, не пью».

Поезд метро пролетел совсем рядом, за стенкой. Сколопендра остановилась, поводила светящимися усиками и двинулась дальше.

— Ну что? — спросил я ее. — Все на хрен? Поставим точку?

— Сколько ты уже этих точек ставил. Такое длинное многоточие получилось, — выдохнуло мне в ухо воображение.

— Черт! — вздрогнул я. — Ты как-то не вовремя.

— Я-то вовремя, а вот ты нет. Нет у тебя времени, кончилось, — сказало воображение.

— Неправда, — возразил я, — у меня еще несколько месяцев, до осени. Где-то до сентября-октября. Вот и спойлер ей, как она и хотела. Я видел ее гороскоп.

— Ты ничего не смог за пять лет. Что ты сможешь за пять месяцев?

— Я? Ничего, конечно. Сможешь — ты. Мы напишем. Как напишем, так и будет.

— Какой-то ты непоследовательный. Только что хотел завязывать, теперь собрался продолжать. Трудно с тобой даже такому продвинутому воображению, как я.

Внезапно сколопендра снова остановилась, и я чуть было не наступил на нее. Впереди у самого пола светилась узкая полоска света. Я догадался: это была дверь.

Воображение заржало.

— С тобой можно угореть! «Светилась полоска света»! Писатель, блин! Писать научись, Склехасовский.

— Да пошло ты! — послал я воображение. Его ответ заглушил проехавший поезд.

4

Я подошел к двери, она оказалась не заперта. Открыл. В лицо ударил свет, ветер и грохот проносящегося мимо поезда. Я замер в проеме. Дверь выходила в туннель метро прямо рядом со станцией. Подождав, пока поезд проедет, шагнул вперед. Рядом начиналась металлическая лесенка, ведущая на платформу. Я видел красные огни последнего вагона.

«Станция Краснопресненская, следующая станция Белорусская», — послышалось объявление из поезда.

Я поспешил подняться на платформу и попытался смешаться с толпой. Но боюсь, мне это плохо удалось. Всклокоченные волосы, давно небритое, грязное, в копоти и в крови лицо, дикий взгляд, немыслимый коленкоровый плащ, розовые кальсоны, махровые шлепанцы, стойкий запах дерьма и сколопендра, сидящая на плече, я и не заметил, как она туда забралась. Конечно, все это несколько выделяло из толпы. Да, еще водолазка, набитая барахлом.