Внук Донского - Раин Максимилиан. Страница 71

Сидел некоторое время в растерянности, не зная, что предпринять. В мои руки попал джокер, и им требовалось грамотно распорядиться. Если бы не эксцесс с гудцами, не задумываясь отвёз бате найденные документы. Теперь же решил подождать и посмотреть на его последующие действия. Пусть как хочет, так и возвращает мне друзей, тогда вернёт и моё расположение.

Сидевшему возле меня притихшему подростку сообщил, что грамота обельная на него не нашлась, но попросил его не расстраиваться. Пообещал, что после Чухломы самолично подарю ему свободу, если он сохранит тайну об этих свитках. Оставлять такое сокровище на волю случая посчитал неразумным. Решил перевести сундучок в усадьбу, хотя и там хранить его было небезопасно. Кто знает, сколько соглядатаев вокруг меня крутится и нюхает воздух.

Прежде чем покинуть тайное место, взобрался с Кошаком на Шемякину гору. В голову влезла одна странноватая мысль. Хотел её проверить. Зачем Кошак, когда меня спасал, притащил именно сюда? Мог ведь оставить гораздо ближе. Загадка разрешалась просто — подземный ход. Спросил об этом напрямую. Парень сильно испугался и упал передо мной на колени, умоляя не губить его.

Ход под землю он обнаружил давно, в подполье усадьбы, проследив за хозяином. Когда дьяк ушёл на службу, Кошак взял масляную лампу и проник в тайный лаз. Внизу обнаружился тесный погребок, а в дальней его части стена была заделана плинфами, через щели которых просачивался тяжёлый воздух. Мальчик разобрал плинфы и обнаружился ещё один лаз. Любопытство погнало его дальше. Худенький Селиван пролез в эту дыру и очутился в тёмном коридоре, высотой во взрослого мужчину. С тех пор Кошак по возможности стал путешествовать по подземелью, выбираясь на поверхность в неожиданных местах.

От Алимпия он однажды услыхал, что под городом тянутся подземные ходы, но простому люду знать про них запрещено под страхом смерти, и чтобы его господин не узнал о его проделках, придумал заходить вниз от колокольни храма Рождества Богородицы. Иногда в подземелье встречались люди, и мальчишка пытался не попасться никому на глаза. Я успокоил слугу и обещал сохранить его тайну, но попросил его впредь быть со мной честным.

Перепуганный Агафон уже дожидался меня под стражей. Увидев меня, бросился в ноги с воплями:

— Господине, пошто люди тея безвинно мя имут?

— Потому что мой управитель, пользуясь доверием, обманул своего господина и не оформил должным образом ближних его людей.

— Несть вины ми! — утробно взвыл Агафон, — Рядцы холопьей палаты не успеша сладити вычерк, о коем речах бе. Гудцы поскору будут с тей, ово Господи поразит мя молоньей.

Управитель принялся лихорадочно креститься, продолжая страдать в голос и клянясь в верности мне.

— Ты убил дьяка Алимпия? — резко наклонился к нему, — Говори, не лги.

Мужчина отчаянно затряс головой, вопя слова отрицания. Я поднёс рубашку с бусинками и рассказал, что такую же нашёл возле трупа Алимпия. Глаза Агафона суетливо заметались. Как же я мог так обмануться в человеке?

Поняв, что отпираться бесполезно, мужчина стал рассказывать захлёбываясь слезами и соплями:

— Во соботу пришед к дьяку Алипу после трапезы полуденной рядитися, зане володеша промысел рыбны. Очим бысть во гневе и хмеле, понеже стареем сотвориша ина, виняху в сем боярина Семёна. Тщился месть ему соладити, свитки зазорны государю казати. Я пошед к дворецку и рех ему о сем. Преди суда зашед в палаты, зрел сына боярска Воронца Лобана с холопом сеим. Они бияша Алипа. Я потек к ним живити очима, обаче содеяти не мочно бе. Семён Фёдорович обещаху ми чин вящ и к те послал наятися.

Стал разбираться с ним по Чухломе. Предчувствие меня не обмануло. Никакого мятежа не существовало и в помине. В городе том лишь когда-то какие-то монахи-стригольники из Новгорода проповедовали своё еретическое учение, но жители не устраивали ничего предосудительного против властей. Морозов с Единцом явно задумали какую-то провокацию против Жеховских и, возможно, меня. Какую именно, Агафон не знал.

Посланные в Чухлому от моего имени люди на самом деле являлись морозовскими подручными. Велено им было затихариться на каком-нибудь постоялом дворе, а мне потом сообщить, что не успели до прихода рати.

Распорядился позвать Агриппину и её помощников, поручив им немедленно провести полный аудит агафоновской бухгалтерии. По результатам станет понятно, что делать с отступником. Ясно было только одно, что Агафон своего бывшего отчима не убивал, но невольно содействовал преступлению. Надо будет обсудить с Варфоломеем возможности перевербовки шпиона.

Мысли вернулись к ларцу с взрывоопасными свитками. Я его пока спрятал в прикроватном сундуке с бельём. Можно было целиком довериться Кошаку, но сердце было не на месте. Люди Морозова тогда просто не успели вытянуть важные сведения из подростка. А если вновь на него надавят, или подкупят? В усадьбе документы тоже нельзя было оставлять, а довериться кому-либо из своего окружения теперь уже не решался. Вывезти их, но куда? Пока ничего не придумывалось.

Пришли Тихомир с Нечаем, тем самым органистом. Сокрушённо сообщили, что сделали несколько труб, одну даже в две сажени, и всё равно идёт звук. Мда, очередное фиаско в прогрессорстве не добавило мне оптимизма. Велел прекратить попытки.

Ужинать во дворце не планировал. Настроение не способствовало аппетиту. Однако, пришлось туда тащиться, получив напоминание от присланного рядца. Кроме бати и меня, на трапезе присутствовал тёзка. Государь заявился на ужин в самом прекрасном расположении духа и болтал со старшим Дмитрием об охоте. Я вяло жевал кашу конопляную с лосятиной, с нетерпением ожидая окончания трапезы и готовясь к тяжёлому разговору с батей. На душе было так паскудно, что хотелось выть.

Неожиданно и тихо появились в трапезной Мирон и Треня, одетые довольно нарядно. Поклонились и заиграли что-то медленное и печальное. На меня они даже не взглянули. Шеи их были свободны. От сердца отлегло — хоть не мучают моих друзей в узилище, но вопросов к государю прибавилось. Попросил жестом, чтобы мне дали свирель. Треня с поклоном поднёс мне инструмент. Исполнил рыбниковскую лирическую тему, выбросив из себя все накопившиеся эмоции. Когда закончил играть, в трапезной не было никого.

Отца нашёл в его любимой комнате с птицами. Вся его поза говорила о нежелании обсуждать со мной что-либо. Попросил его только прояснить для меня статус моих витязей.

— Сии холопы дарены ми сыном Димитрием старшим, — лениво пророкотал батя, трепля порыкивающую Русану за ухо, — А Димитрие младший отичу родшу отказал.

— Друзья они мне…, — высказался я, преодолевая спазмы горечи.

— Будут оне в сытости и достатке проживати у ми в хоромах в дьяцком чине. Со временем выслужат у мя и волю, и чин вящ, и поместьица. О сём с тей толковали единою, — не меняя тона и позы проговорил государь.

Дальше разговаривать на эту темы стало бессмысленным. Вспомнив допрос Агафона, закинул кое-какие мысли по Чухломе. Пытался убедить отца в ненужности военной операции против жителей города.

— Крамола хождет меж людёв чухломских. Аще они невинны и воле моей покорны, то ратитися противу воев моих не станут, — убедительно изрёк государь.

А вдруг он прав, а я нафантазировал себе то, чего может никогда не случится. Государь ведь обязан беречь жизни своих подданных. У сотника Осины, надеюсь, хватит ума не разорять город, если не окажется мятежа на самом деле. А крамолу пусть потом доводные дьяки Варфоломея расследуют. Коли так, то можно уже не спешить к своему войску.

Отвесил отцу прощальный поклон и удалился. Обиднее всего было из-за того, что я невольно обманул доверие близких мне по духу людей.

Во дворе у крыльца встретил прогуливающегося со своими дуболомами полупьяного братца. Глаза бы на него не глядели. Подошёл ко мне с наглой улыбочкой и принялся хвастаться, что отец обещал оказать ему помощь с женитьбой на Боровской княжне. Кто бы сомневался? Поздравил его и хотел идти дальше, но тот продолжил приставания, навязываясь со всякими идиотскими предложениями, вроде участия в групповушке сегодняшним вечером. Я, с трудом сдерживаясь от желания заехать ему в пятак, просил по-человечески отвалить от меня. Придурок заслонил мне путь и принялся пьяно требовать, чтобы я на него не обижался, обещал помощь с походом на Чухлому. С трудом вырвался к ожидавшим меня у коновязи гвардейцам.