Опрометчивые желания (СИ) - Скорова Екатерина. Страница 59

— Ангел. Или демон. Я не знаю — кто. Он был бледен, угрюм и устал. Он приходил во сне, — ее глаза подернулись пеленой задумчивости. Похоже — не врала.

— Вот как… И что — он так и сказал, что ты шарлатанка?

— Нет, он просто сказал, что никто не может дать людям больше, чем им отмерено.

— Забавно… Я знаю человека, который поспорил бы с твоим демоном… А что если я женюсь на тебе?

— Зачем?! — Брови Мари взлетели на лоб, губы сжались, впрочем, как и кулаки.

— Разве в Библии запрещено венчаться с трупами? — саркастично подметил Эндрю, перекидывая ногу на ногу и принимаясь застегивать рубашку. — Насколько знаю — нет. А когда я стану твоим мужем, как ты запоешь? Продолжишь твердить сказки про ангелов?

— Я правда не могу, — медленно повернув голову из стороны в сторону, пролепетала Мари.

— А мистеру Шорти, Джортану, преподобному Ренару и бог знает, кому еще, могла?!

Девчонка не ответила, замотала головой, прижав сцепленные пальцы к губам. Наверное, заплачь она — Эндрю отпустил бы ее. Не потому, что пожалел — он забыл не только мать, но и жалость, злость, страх — просто она стала бы ненужной. Но глаза Мари оставались сухими.

— Я хочу быть, как ты, — отчеканил он, отворачиваясь и вставая с постели. — Хочу жить. Исполнишь — и мертвец превратиться в любящего мужа. По крайней мере, я никому и никогда не дам тебя тронуть. Не исполнишь — будешь до конца дней прикована к ходячему мертвецу. Выбор за тобой.

— Я не Бог. Я не умею воскрешать мертвых. Всё, что я могу — просить о помощи. Но вам уже ничем не поможешь.

В каждом ее слове — колкая льдинка. Вот только Эндрю они не причинили боли, лишь задели ошметки живого нутра. В отмиравшем мозгу закопошилась какая-то догадка, но уцепиться за нее, раскрутить не получалось. А следом за ней так же равнодушно подумалось, что даже если выполнить угрозу — мучиться с ним Мари придется не так уж долго. Еще ни один собранный из плоти и металла полицейский не протянул дольше десяти дней с момента высыпаний черной чумы. Эндрю заметил пятна два дня назад, и если бы не подвернувшаяся под руки Мари — сегодня он уже лежал бы в кресле с растекшимися на стене напротив мозгами. Но тогда он еще помнил жизнь, помнил ее вкус. А сегодня всё это утратило смысл, потонуло в черной жиже бульона. И только один человек способен был остановить время.

— Два дня назад сэр Лори Пинчер умер в гостинице на Грин-стрит, я нашел у него в кармане пиджака кое-что. Это кое-что и твои бумаги находятся у меня. Подумай, прежде чем прыгать из окна.

Не говоря больше ни слова, Эндрю вышел из комнаты.

До Тауэра пришлось добираться пешком — кучера отказывались везти Эндрю. Может, доверяли настороженно фыркавшим лошадям? Только дойдя до угрюмых высоких башен, он понял, в чем дело. Провел по щеке рукой, вытирая липкую морось, и нащупал язвы — похоже, чума не желала скрываться и, захватив тело, полезла на лицо. Прикрыв червивую скулу воротом плаща, Эндрю побрел ко входу — поскорее очутиться в полутьме коридоров, смешать свою вонь с сотней таких же «ароматов».

В этот раз отец оказался в кабинете, вернее — в небольшой комнатенке-лаборатории, отгороженной металлическими шкафами. Одетый в серый запятнанный бурым фартук он, близоруко щурясь, листал чертежи у окна. На столе перед ним трепыхался кусок тела. Именно кусок — часть руки, примыкавшая к левой грудине, шея и голова, судя по выражению лица которой — ничего не соображавшая. Эндрю внутренне передернуло и вместе с тем словно озарение окутало сознание, выпотрошило то, отчего он так рьяно отгораживался после смерти. Он никогда не станет живым. И никто из тех, кого отец вытащил из могил, не станет. Не потому, что после смерти они лишились души — Эндрю не верил в это. Просто потому, что их создал тот, кто сам был живым мертвецом.

Тем временем, отец оторвался от бумаг и бросил на него беглый взгляд. На мгновение их взгляды встретились — одинаково пустые. Что-то щелкнуло в мозгу — расплывшись в идиотической улыбке, Эндрю скинул на пол плащ, потянулся к рубашке, отстегивая пуговицу за пуговицей. Вот когда лицо отца исказилось. Только непонятно было — расстроен он или зол, что кто-то посмел нарушить его уединение.

— Ничего, — выдавил он, наконец, отводя глаза в сторону. — Сегодня привезли отличный материал… Не каких-нибудь изъеденных туберкулезом каторжников — молодых солдат… Мы всё поправим.

— Другим это не помогло, — отрезал Эндрю, устремляя взор к крохотному зарешеченному окну. На миг показалось, что по серому небу рассыпались трупные пятна. Сморгнул — но они так и остались, словно кто-то одел ему на нос очки с черными разводами. Стены, пол, потолок, полки с книгами, трепыхающееся на столе тело, бледное худощавое лицо отца — всё гнило, расцвечиваясь слизистыми язвами.

— Ты — не другие, — севшим голосом ответил отец.

— Ты меня когда-нибудь любил? — спросил Эндрю неожиданно для себя самого, заранее зная, что ответ не вызовет ни радости, ни гнева.

— Что за вопрос! Стал бы я тебя возвращать, если бы не хотел? — раздраженно выпалил мистер Феллери-Скотт.

— Я больше не помню ее… Почти не помню тебя, ничего! Зачем ты вдохнул в меня эту жизнь? Твое дыхание смрадно, а твои творения — исчадья преисподней! Я больше не хочу быть тварью, отец! Я хочу, чтобы ты вернул мне забвение! Мне и всем, кто превратился в набитых дерьмом кукол! — Эндрю не заметил, как перешел на крик. И от этого крика отец скукоживался, словно сморчок. — Ты сам хочешь этого! Дай нам покой! Мне и себе! Отпусти нас!

Нет. Отец не ответил, но в его глазах читалось именно это. Нет.

— Ты можешь уходить, — отвернувшись, произнес он, наконец. — Я обещал Кейт, что она будет жить вечно…

— Она мертва.

— Ты знаешь, что и оттуда возвращаются.

— И ты хочешь, чтобы она была чудовищем вроде меня?

Он не ответил. Рука отца поползла в карман пиджака, скорее всего — сжать медальон. Эндрю следил за этим движением, чувствуя, как собственные его пальцы шарят по карманам брюк. Носовой платок, пропитанный приторным одеколоном, пара монет, складной нож… Пальцы сжались, глаза заволокло пеленой, в голове гудело — прерывисто, тягуче. Перекошенное лицо отца, кровавые брызги, хрипы — всё, что задержалось в памяти, пока Эндрю вытирал лезвие об рукав. Спрятав оружие во внутренний карман пиджака, он незряче окинул лабораторию взглядом и поспешил к двери…

«Это еще не всё, надо потерпеть еще немного…» — отстукивало в голове, вторя отзвуку деревянных подошв. Поворот, еще один — и в пустоте коридора, наконец-то, появилась заветная дверь с лупоглазым стражем у порога.

— Господин Норвад отдыхает, — пискнул механический слуга, не давая подойти к двери и сверля Эндрю злобными глазками.

— Дело не требует отлагательств, — проговорил он, разглядывая обрамленные слоновой костью портреты.

Механический слуга застыл на пару минут, оглашая коридор размеренным щелканьем, а потом, крутанувшись на заменявших ноги колесиках, направился к двери. Проследив, как мазутный след тянется за ним в кабинет господина Норварда, Эндрю запустил руку во внутренний карман и отвернулся к окну.

Глава 46

Виктория не ждала гостей так рано. Фредди с Освальдом, наверняка, отправились на общую кухню — за слипшейся кашей и хлебом. Вызывавший у нее только страх сторож взялся повсюду таскать мальчишку с собой. Хотя, это даже было на руку — никто не путался под ногами, не протирал окна глазами до дыр. Да и Освальд стал пореже терзать ее своим присутствием. Генри же приходил не раньше обеда, правда, далеко не каждый день. Хорошо, если заглядывал раз в неделю, но Виктория и этому была ужасно рада: бросалась ему на шею, не стесняясь свою охрану, утыкалась носом в пряно пахнущую шею и замирала, прислушиваясь к нутру. Что-то творилось с ней, но она не позволяла себе поддаться ложным надеждам, просто ловила каждую черточку любимого лица, впитывала слова и жесты Генри, чтобы потом сократить ожидание новой встречи воспоминаниями.