Святой Грааль (СИ) - Орлов Борис Львович. Страница 15

— Итак, преклоним же колени и воззовем к Господу, дабы он укрепил наши руки и направил наше оружие на врагов наших!..

Под сводами храма залязгала сталь. Альфонсо Кастильский опустился на колени, держа перед собой свой меч наподобие креста. Рядом преклонил колено гигант Маршадье, который изо всех сил постарался придать своей палаческой морде благочестивое выражение. За спинами Маршадье и моего зятя Альфонсо, короля Кастилии, склонили колена бароны и рыцари, составлявшие костяк армии, что вот-вот должна выступить в поход, дабы отомстить за смерть Ричарда и покарать его убийц.

Епископ Бордосский воздел над головой крест и призвал кары небесные на головы гнусного самозванца Робера, неправедной жены Беренгарии, оказавшего себя Каином графа Солсбери и всех жителей Англии, и Уэльса, предавших своего господина, сюзерена и повелителя. Под сводами собора загремел хорал, но мне казалось, что я все же слышу нестройный рёв брабансонов и швабов, которые, собравшись на площади, присоединили свои хриплые, пропитые голоса к молебну о крови, смерти и богатой добыче.

Рядом со мной стоит на коленях мать. Не хватает только Джоанны: на днях она уехала в Фонтевро — хочет до родов пожить там, в монастыре. Странная причуда, на мой взгляд, но… но если ей от этого будет хоть немного легче, почему бы и нет? В последние дни ей было особенно тяжко. Она, конечно, храбрилась, но я-то видел… Бедная моя сестренка, да смилуется над тобой Господь!

Она так серьезно занемогла, что даже маменька сжалилась и разрешила ей уехать. Или просто не захотела выставлять графиню Тулузскую перед всеми в столь беспомощном состоянии? Мы же Плантагенеты, и посему должны внушать гордость и подавать пример отваги и доблести, а не вызывать жалость.

Я чуть скосил глаза, и постарался рассмотреть мать внимательнее. Боже, как же она сейчас похожа на первых христиан! Прижатые к впалой груди сухие ручки, горящие огнем веры глаза, искаженный рот, истово повторяющий проклятия, несущиеся с амвона… Но Бог — это любовь, а не ненависть! Так как же ты можешь смотреть на всё это — ты, что так жестоко пострадал от людской ненависти? Что же ты молчишь, безжизненно повиснув на своем кресте?!! Чем провинились эти бедолаги из Суффолка и Уэссекса, вся вина которых лишь в том, что сейчас они живут лучше, чем при моем покойном брате… да и при мне, потому что я ничего не мог для них сделать. А Ты позволишь этой безумной орде прокатиться по их землям огнем и мечом?!!

Я не заметил, как закончилась месса, и опомнился лишь тогда, когда услышал свистящее шипение матери:

— Вставайте же, вставайте немедленно! Идите и покажитесь войскам! И если в ваших жилах есть хоть капля благородной крови, постарайтесь хотя бы сегодня не опозорить памяти вашего великого брата!..

Словно в беспамятстве я поднялся, и пошел к выходу. Сзади меня раздался приказ Альфонсо:

— Вперёд, благородные доны, и да поможет нам Яго Кампостельский и Святая Дева Мария Кастильская!..

И сразу же вслед грубый рев Маршадье:

— Вперёд, ублюдки! Что, нищеброды, скоро будем есть с серебра, и пить мальвазию с золота! Отомстим за благого и достойного короля Ричарда!..

Как мне удалось удержаться на ногах, не знаю. Вот так, мальчик Джонни! Кому интересно, что на тебя надели царский пурпур и золотой венец? Ты — не король, и никогда не станешь им! Твою державу поделят Альфонсо и Маршадье, раздерут на куски нищие рыцари и жадные бароны, разграбят наемники из Швабии и Брабанта, а людей утащат на веревках неистовые туркополы и продадут как рабов на константинопольских и сицилийских базарах. А тебе, слизняк Джонни, достанется лишь разорённая, ограбленная и проклинающая тебя земля, где уцелевших детей станут пугать не кастильцами или брабансонами, а твоим, Джонни, именем. Твоим! Будь он проклят, этот королевский венец!..

К счастью, выступление войска задержалось. Еще не подошли все тяжелые всадники Кастилии, и Маршадье ещё собрал не всех своих наймитов. На пиру, который устроили мои "союзники" и "верные поданные" мной никто не интересовался, и я ускользнул из-за стола, сославшись на лёгкое недомогание. Мне было даже наплевать на те грубые шутки, что отпускали при виде моего ухода. Хоть и вполголоса, но я же слышал…

— Животик у бедняги схватило… Не иначе — от избытка смелости…

— Нет, это он торопится планы сражений разработать… А как же: это нам только мечами звенеть, а он за всех думать должен…

Да подавитесь своими тупыми остротами, вы — тупые мясники! У меня остался один верный и преданный человек: юный паж Квентин Лесли из Шотландии. Он не предаст и не продаст. И именно он мне сейчас нужен…

— Квентин?

— Да, мой государь…

— Прикажи седлать себе коня. Вот, возьми, — я подал ему свой тощий кошелёк, затем стянул с пальцев два перстня покрупнее. — Это пригодится тебе в дороге.

Он стоит, преданно глядя мне в глаза…

— Ты единственный человек, Квентин, кто остался верен мне, несмотря ни на что. Но сегодня тебе придётся выполнить трудное и опасное поручение…

Мальчик цветет:

— Прикажите, государь! Я клянусь, что исполню или умру…

— Пока ты будешь седлать коня, я напишу письмо. Ты должен тайно пробраться в Лондон и передать его моей свояченице Беренгарии. Надеюсь, что она вознаградит тебя по заслугам…

Он кивает и убегает, а я берусь за перо…

Дорогая свояченица. Позвольте выразить Вам свои соболезнования по поводу безвременной кончины Вашего возлюбленного супруга, а моего горячо любимого брата Ричарда.

К дьяволу! Сколько можно лгать! Начну сначала:

Дорогая свояченица. Я должен был бы выразить Вам свои соболезнования по поводу безвременной кончины Вашего возлюбленного супруга, моего горячо любимого брата Ричарда. Но мы с Вами оба знаем, что он был таким же горячо любимым братом, как и возлюбленным супругом, а потому прошу Вас считать, что я выразил Вам свои соболезнования, а Вы их приняли и оценили.

Я никогда не питал вражды ни к Вам, ни к Вашему сыну — моему племяннику, а потому прошу — умоляю, заклинаю Вас всем, что только есть святого! — поверьте тому, что Вы прочтете далее.

Моя мать — Ваша свекровь, сжигаемая жаждой мести, открыла свою казну, заложила чуть не половину своих владений у тосканцев и ломбардцев и собрала денег на содержание той армии, что готовил Ричард для похода в Святую Землю. Возглавляют её известный Вам Эд Маршадье и Ваш и мой зять — Альфонсо Кастильский, который привел и своих воинов. Они готовятся высадиться в Англии, якобы для того, чтобы покарать Вашего сына, моего племянника, коего они обвиняют в смерти Ричарда.

Ну, вот и все. Я сделал, что мог. Но где же Квентин? Пора бы ему уже быть здесь. Господи, но почему все так?! Как я устал быть один… Как получилось, что ни разу рядом не оказалось почти никого, кто хотя бы попытался выслушать и понять меня… Вот Джоанна — да, она слушала. Я и сам удивился, сколько вечеров мы провели с ней в последнее время вместе. Иногда даже не говорили, а молча сидели и смотрели на огонь. Но мы с ней — словно зеркальные отражения друг друга, у нас одна несчастливая доля на двоих, и даже высказанные да и, подозреваю, невысказанные, жалобы у нас — по сути были общими…

А я снова совсем один. Неужели так будет всегда? О, как хочется выговориться перед тем, кто поймет, каково мне, кто поймет, какой груз я несу изо дня в день!

А Беренгария смогла бы? Ну, если просто представить… Ведь ей тоже пришлось несладко. Нет, я понимаю, что это глупо, но…

Квентин задерживался, а пергамент искушал. Если подумать, то я написал уже столько, что терять мне нечего. Если письмо перехватят… Так почему бы и нет? Хуже-то все равно уже некуда. И я решился…

… Они заявляют, будто лишь желают посадить на престол меня, но Вы же понимаете: они жаждут только военной добычи. Что им до меня? До Вас? До Робера? Наконец, до государства? Их заботит лишь собственная выгода.

Я прошу Вас, Беренгария, и надеюсь на Ваш ум, которым всегда восхищался: убедите моего племянника Робера, что я — не враг ему! Если он найдёт возможным принять меня при своем дворе — я буду верно служить ему. Если же нет — я готов был бы удалиться в свои ирландские владения и ничем не напоминать ему о своем существовании. Но как ни горько это признать, я не волен распоряжаться собой, и отсюда меня никто никуда не отпустит, ибо моя мать прекрасно знает: я не желаю этой войны! Я бы хотел быть теперь рядом с вами, а не здесь.