Обман (СИ) - Субботина Айя. Страница 15

Ну, конечно, мистер Крутой мужик не ходит в заведения для простых смертных.

Я отмахиваюсь от Марика, поправляю прическу и, на ходу застегивая пальто, иду вниз по улице. Поужинать могу и в полном одиночестве, для усвоения оно даже лучше, и никто не будет покушаться на мою картошку-фри.

Но Марик догоняет меня: его «Порше» обгоняет меня, прилипает к тротуару и из гостеприимно распахнувшейся дверцы выглядывает довольная рожа.

— Поехали в Мак, я разрешаю тебе есть эту дрянь только потому, что ты еще пока не моя жена.

— Кто-то слишком вжился в роль, — отвечаю я, и забираюсь в теплый салон автомобиля.

В «МакДональдсе» как всегда забито, но я привыкла, так что нагло напрашиваюсь подсесть за большой стол, где, судя по всему, романтический вечер у парочки студентов.

Парень заинтересовано косится в мою сторону, но тут же снова «весь влюблен» в свою подружке, когда Червинский возвращается с заказом: на большом подносе огромный гамбургер, большая порция картошки, молочный коктейль, булочки. Себе Червинский демонстративно берет только кофе, и то морщится после первого же глотка.

— Ты правда все это съешь, Молька? — Марик чуть отклоняется за пределы стола, изучая мои ноги. Вернее, то немного, что есть в просвете между юбкой и сапогами.

— Помолчи, а то у меня будет несварение.

Марик на минуту затихает, а потом вдруг поворачивается к студентке и в лоб спрашивает:

— Я урод?

Лицо бедняжки нужно видеть: уверена, она готова прямо тут вручить ему трусики и себя в довесок. А ее бедный парень даже ничего не может сказать, потому что… Да потому что Червинский правда выглядит угрожающе, особенно сейчас: в просто м тонком свитере, натянутом на все его мышцы, словно вторая кожа. И еще этот вырез широкой «лодочкой», откуда открывается прекрасней вид на ключицы и…

Я вгрызаюсь в гамбургер и нарочно выразительно его пережевываю.

Что хотел Егор? И как он посмел сбежать?!

— На днях приезжает моя тетя, — говорю я, когда от гамбургера остаются рожки да ножки.

— Мне нужно, чтобы ты еще раз притворился моим женихом. И имей в виду — я снова пущу в ход колени, если надумаешь распускать руки.

— Разве жених не должен обнимать и тискать свою невесту? — Червинский откидывается на спинку диванчика, закладывает ногу на ногу и…

Подмигивает этой осоловелой от аромата тестостерона соплячке!

Я даже не буду пытаться понять, почему меня это так задевает, но делаю трагическое лицо и со всей грустью мира в голосе выдаю:

— У него герпес. — А потом прикладываю ладонь к губам и уже шепотом добавляю: — Это передается половым путем.

В наше время такая необразованная молодежь, что не лишним будет объяснить, а то блаженная, чего доброго, подумает, что это марка автомобиля.

Парочку как ветром уносит через пять минут. И почему я раньше до этого не додумалась?

Только вот Червинский делает такое лицо, словно его раскатало масляным блином. Я хватаю коробку с картофельными палочками и начинаю быстро-быстро набивать ими рот.

Нужно срочно подбросить дровишек в голову, пока мои мысли не перетекли в неправильное русло.

— Обожаю, когда у женщины здоровый аппетит, но будь поосторожней с задницей — не хотелось бы, чтобы метр заноса помешал мне прикладываться к ней ладонью.

Я чуть не давлюсь картошкой, но быстро выставляю вперед руку, когда бабник пытается встать, чтобы похлопать меня по спине. Нет, он точно что-то принял, потому что даже раньше, когда издевался надо мной, не выглядел таким болваном.

— На мою задницу, Марк Червинский, мужчинам, не обремененным интеллектом, можно только смотреть, но не трогать. Заруби это себе на носу.

— Я закончил экономический с красным дипломом, — хвастается он.

— Уверена, он висит в рамке на почетном месте в доме твоих родителей.

— Неа, валяется где-то в коробке, — небрежно бросает Бабник. — А еще у меня красный диплом по маркетингу.

— И золотой член, — говорю первое, что приходит в голову… и снова экстренно набиваю рот картошкой.

Иногда лучше жевать, чем говорить.

— Самый обычный член, чуть больше среднего, обрезанный. — Червинский нарочно садится так, чтобы мой взгляд невольно уперся в выглядывающую из-под свитера бляху ремня, и немного ниже. — Никто не жаловался, Молька.

Он явно собой доволен. Это откровенное самолюбование просто злит, потому что как только я начинаю думать, что и Червинскому не чуждо ничто человеческое, он тут же убеждает меня в обратном. Но оно и к лучшему: последнее, что мне нужно — проникнуться симпатией к человеку, который даже не в состоянии запомнить мое имя.

Поэтому я приподнимаюсь, цепляю на лицо фирменную приветливо-бестолковую улыбку и, глядя прямо на ширинку Червинского, говорю:

— Рада знакомству Семен! Голова не болит?

Марик, который как раз сделал глоток, громко закашливается и выплевывает на свитер не выпитый кофе. Сначала матерится, а потом, давясь смехом, говорит:

— Вообще-то иногда я зову член Мариком-младшим, но сгодится и Семен!

Сказать ему, что он только что проорал это на весь зал?

Марик все еще вопросительно ждет моего ответа, когда начинает понимать, что сидящие за соседними столами люди очень пристально смотрят в нашу сторону, а некоторые даже расчехляют телефоны для прямой трансляции в ютуб. А что поделать, Червинский, это тебе не модный ресторан, где у посетителей есть понимание о такте. Да и то не всегда.

Здесь собирается публика, которая за годный стрим продаст душу дьяволу. Ну а мужик, орущий, что поименовал свой член, точно получит много-много «больших пальцев».

— Черт, — ругается Бабник, и пытается сесть боком, чтобы его лицо не очень попадало в объектив телефона сидящего напротив парня. — Молька, ты уже наелась?

Вообще-то да, но не могу отказать себе в удовольствии еще немного полюбоваться на полет подстреленного альбатроса. Червинский такой забавный, когда ему неловко. И это даже странно, потому что таким толстокожим должно быть наплевать на всех, а мачо ведет себя так, словно пара коротких видео могут испортить ему жизнь.

— У меня еще коктейль, — говорю я, размахивая перед носом Червинского большим и наполовину пустым стаканом.

Что-то ты скрываешь, толстокожий красавчик…

Что-то такое, что делает тебя простым смертным, и ты очень боишься, что и другие это увидят.

— Что? — Бабник сразу реагирует на мой прищур, и я не успеваю замаскировать мысли под что-то нейтральное. Видимо, не такой уж он дурачок, раз неплохо читает по лицам. — Думаешь, почему мне не срать на всех этих недоделанных Спилбергов и Джексонов?

— Типа того, — не отпираюсь я. Если уж пойман на вранье, то лучше не отнекиваться.

Ситуацию это уже не спасет, а вот усугубить очень даже может. Я и так слишком открылась перед чурбаном, и до сих пор не понимаю, как это вышло. — Ну так почему тебя это так задевает?

Марик минуту колеблется, а потом открывает рот… чтобы спросить:

— Ну и кого я должен корчить перед твоей теткой?

— Так и запишем: «Ну умеет филигранно уходить от ответов». — Я делаю вид, что пишу по невидимому пергаменту, а потом прячу его же в несуществующий карман на груди.

Что поделать — иногда меня тянет на театральность.

— А еще запиши, что ты от него без ума, — предлагает Червинский, и теперь уже я чуть не давлюсь напитком.

— Ты совсем берегов не видишь?

— Что за пошлый сленг, — он довольно улыбается, празднуя заслуженный триумф: все-таки не каждый день с меня вот так запросто сдергивают маску. К счастью, под ней у меня еще много всяких личин, и вряд ли Червинский так пристально следит за маленькой страшной серой мышью, чтобы заметить секундный проблеск настоящей меня. — Уговорила, Молька, беру тебя замуж. С Клейманом все решу. Скажу, что в ближайшие пару лет его помощница будет помогать мне обеспечивать продолжение рода Червинских.

— Да я лучше удавлюсь, чем рожу ребенка с такой фамилией, — огрызаюсь я и быстро поднимаюсь из-за стола. — Отвези меня домой, Казанова. На сегодня у меня передоз твоих глупостей.