Обман (СИ) - Субботина Айя. Страница 36

Лицо Кукушки перекашивает набок и это — лучший приз за все нервотрепки сегодняшнего дня.

Как я люблю обламывать бестолковых красоток — кто бы знал!

Излишним будет описывать выражение ее лица, но оно просто идеально описывает лисью морду, которая в последний момент зазевалась и выпустила из лап жирную куропатку.

Триумф медленно стекает ей за воротник, и под ним хорошо видно разочарование, от которого лицо красотки становится зеленым, как у болотной кикиморы. Хотя, нет, кикиморы — крайне симпатичные тетки, зловредные, но веселые и что-то не помню сказок, где они подкидывают своих детей потенциальным жертвам в мужья. И даже Шрека обижать не хочется.

В общем, итальянка просто зеленеет: по-змеиному сбрасывает шкуру, под которой есть хоть что-то живое и настоящее.

Правда, все это длится лишь несколько секунд и, конечно, проскальзывает мимо Марика, потому что пока я разыгрываю спектакль, мой жених снова превращается в самого верного зрителя, и разве что не растекается в довольной улыбке.

— Мне не нужны подачки, — вдруг заявляет Кукушка. — Я никуда не поеду.

— Что значит «никуда не поедешь»? — переспрашивает Червинский. — Нет, не так. А кто сказал, что меня вообще интересует твое мнение? Я забираю ребенка, а ты едешь только в качестве прицепа, потому что пока…

Я крепко щипаю его за внутреннюю часть локтя, и Марик морщится, поворачиваясь в мою сторону с немым вопросом. Никак с ним каши не сварить. Не умеет держать тузы в рукаве, но при этом отлично справляется с работой. Даже интересно, как ему это удается.

Не на одной же сумасшедшей харизме он выбивает каждую удачную сделку?

— Марик хочет сказать, что у тебя нет выбора, — елейным тоном подхватываю я. — Завтра здесь будут люди из социальной службы, и ты потеряешь ребенка, потому что невооруженным взглядом видно, что эта конюшня не пригодна для проживания. И тем более не подходит для маленького ребенка. Ты потеряешь дочь из-за гордости?

Это еще один хитрый ход. Если она и дальше будет упираться, то это станет еще одной монетой в копилку ее «истиной и бескорыстной материнской любви». Если на кону жизнь и удобства твоего ребенка — о гордости будешь думать в последнюю очередь. Я бы точно не думала вообще.

— Ты же не станешь забирать у меня ребенка? — накидывается на Марика итальянка. — Никто не отвезет меня в лес?

— Что за хрень ты несешь? — Червинский запросто отбирает у нее сверток с ребенком, и девица громко шипит, словно змея под подошвой. — Я подержу Лизу. Тебе явно лучше прийти в себя, прежде чем брать ребенка на руки.

Ну надо же.

Сегодня мой будущий муж просто полон сюрпризов. В особенности тех, которые раскрывают его с самых неожиданных сторон. Кто бы мог подумать, что под шкурой насмешника и гуляки, есть вполне человеческие эмоции, и слово «ответственность» ему тоже не чуждо.

Глава тридцать третья: Марик

Пока мы едем домой, я даю себе мысленное общение больше никогда не связываться с сомнительными женщинами, хранить верность моей Мольке и быть образцовым мужем.

Как мой отец. В коне концов, именно моя семья всегда была примером того, что я хотел бы для себя в том далеком будущем, где решусь остепениться и стать примерным семьянином. Правда, заглядывать так далеко я думал не раньше, чем лет в сорок, но когда на голову в один день падает ребенок и огромная ошибка прошлого, поневоле начнешь пересматривать приоритеты.

Но самое неприятное — мой дом больше не моя крепость. Я нормально мирился с присутствием Веры и даже радовался тому, что она перевезла ко мне часть вещей, но присутствие Изабель слегка… раздражает. Мягко говоря. Потому что когда она переступает порог, первое, что мне хочется сделать — громко выматериться, потому что она даже не снимает обувь, вытаптывая мой белоснежный ковролин. Между прочим, я тот еще зануда, когда дело касается чистоты.

— Может ты… — пытаюсь вставить своих пять копеек, но Верочка справляется намного лучше.

Становится на пути грязнули, уперев кулаки в бедра, и выразительно смотрит на ее обувь.

Бель пытается обойти ее, но Молька умеет становиться безразмерной, когда хочется — я успел убедиться в этом на собственном опыте.

— Знаешь, красавица, даже свиньи не гадят там, где спят, — улыбается Вера, оттесняя соперницу обратно к двери. — Или, конечно, можешь проявить характер и заночевать на коврике. Мы с Мариком не против, если тебе здесь будет комфортно. В любом случае, даже уголок около обувной полки чище, чем помойка, в которой ты жила с маленьким ребенком.

А ведь мы не пробыли в одних стенах и пары минут.

Если эти кошки сцепяться — одной из них точно придется вызывать ветеринара.

Бель нарочно медленно снимает обувь, а потом так же медленно снимает верхнюю одежду. Даже спрашивает, может ли помыть руки и принять ванну. Я жестами показываю, где и что, и мы с Верой переглядываемся, когда она скрывается за дверью.

— Я не правильная женщина, наверное, но чихать мне было бы на то, как выглядят мои волосы, пока я понятия не имею, где и в чем будет спать мой ребенок.

Вера забирает у меня малышку и начинает ворковать с ней, потому что девочка уже открыла глаза и смотрит на мою адскую козочку как мне кажется, с любопытством. Или это слишком рано для двухнедельного младенца?

— Завтра придется ехать за мебелью, — говорит Вера, распеленывая девочку.

Когда моих ноздрей касается знакомый «аромат», я ретируюсь в дальний угол комнаты.

Вера быстро снимает подгузник, вытирает девочку салфетками и заявляет:

— Вынеси это в мусор, Червинский.

— Ты издеваешься? Я лучше поцелую Чужого, чем притронусь… к этому.

Вера вздыхает, быстро заканчивает с Лизой и передает мне девочку, чтобы через секунду подсунуть под нос грязный детский подгузник. Наверное, когда святой Сульпиций плевал на Сатану[1], у последнего было такое же жалкое и полное отчаяния лицо, как у меня сейчас.

— Червинский, завтра я поеду покупать малышке кроватку и прочую мебель, а ты останешься здесь, потому что кто-то должен присматривать за мамашей, чтобы она не натворила дел. И тебе придется переодевать девочку самому. Я, знаешь ли, сомневаюсь, что она умеет это делать.

— Ну как-то же она справлялась с ней пару недель, — неуверенно говорю я.

— Ты забываешь о Наташе.

— Я вообще не думаю, что она существует.

Вера забирает ребенка и теснит меня к выходу, посмеиваясь над тем, что я несу подгузник перед собой на вытянутой руке.

— Знаешь что, адская козочка, — я переступаю порог, — не все мужчины умирают от умиления на детские… неожиданности.

А про себя добавляю, что пока совсем не уверен, что это вообще «неожиданности» моего ребенка.

Сказать, что ночь проходит плохо — значит, не сказать ничего.

Бель и девочка разместились в третьей комнате, где обычно ночуют мои друзья, когда остаются после наших холостяцких посиделок. Мы с Верой в моей спальне через стенку, и примерно через час начинается сущий кошмар, потому Лиза громко плачет, а в ответ на ее крик нет и намека на шевеление. Хорошо, что мы с Верой так вымотаны новостями и событиями прошедшего дня, что я даже не пытаюсь еще разок заявить на нее постельные права, иначе точно покрыл бы матом всех. Кроме невинного ребенка.

Несколько минут мы просто лежим в постели, надеясь, что у мамаши все-таки проснется инстинкт. Ну или банальная совесть. А потом адская козочка все-таки выбирается из постели.

— Знаешь, я ее за хвост и на солнце вышвырну, если только это… женоподобное существо спит.

И она таки спит.

Девочка разрывается чуть ли не до красного цвета, а Бель просто спит, как ни в чем не бывало. Причем даже благой ор Веры не производит никакого эффекта. Только когда грубо трясу ее за плечо, замечаю причину внезапной глухоты: она заткнула себе уши!

Бля, такие бабы реально существуют?!

Как можно? Даже у меня — черствого мужика, сердце дрогнуло, когда услышал детский плач.