И занавес опускается (ЛП) - Пинтофф Стефани. Страница 29

С этого момента я больше не буду чувствовать вину за утаивание неприятной информации о личной жизни актёра. Если бы Малвани узнал правду, то сразу бы бросился вновь арестовывать По; может даже, и не столько из-за убеждённости в его причастности к преступлению, сколько из-за того, что По в качестве козла отпущения удовлетворит любую влиятельную верхушку.

А это никому и ничего хорошего не принесёт. Особенно двум несчастным девушкам, чьи смерти мне поручено расследовать.

На часах было 21:25.

Зная, что с минуты на минуту придёт мой поезд, я поднялся со скамьи, взял шляпу, поношенный коричневый портфель и газету.

Сегодняшние заголовки были посвящены празднованию в городе дня Святого Патрика, в том числе и параду на Пятой Авеню. Я хотел почитать что-нибудь лёгкое, чтобы отвлечься от расследования убийств и тёмных мыслей, которые вызывала такая работа.

Я засунул газету в портфель.

И не заметил мужчину, стоящего всего в паре метров передо мной.

Поэтому его голос совершенно застал меня врасплох.

Но в подсознании я узнал этот хриплый, глубокий баритон ещё до того, как поднял глаза и смог подтвердить свою догадку.

Всего два слова.

«Здравствуй, сынок».

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Здание Центрального вокзала.

Прошло больше десяти лет с тех пор, как я его видел в последний раз.

Он даже не попрощался.

Вообще-то, тут почти нечего рассказывать.

Отец попросил Ника Скарпетту — владельца игрового дома, где мой отец просаживал деньги — сообщить матери, что он уехал.

Никки был грубоватым, но добросердечным немногословным человеком, и я до сих пор не могу понять, как он смог сообщать матери эти ужасные новости: отец не только проиграл все их сбережения, но и уехал из города с другой женщиной.

Как и у большинства мошенников, у моего отца был прекрасно подвешен язык. И хотя обычно он использовал свой дар для игры в карты или для того, чтобы выпутаться из передряги, но я всегда считал, что он задолжал нам с матерью последнее «прощайте».

Конечно, всё, что он сказал бы, было бы ложью. И всё же слова прощания помогли бы моей матери лучше переварить горькую правду.

Он прислонился к спинке скамьи, и фонарь над головой осветил его точёные, безошибочно узнаваемые черты.

Он, как и всегда, прекрасно выглядел и был одет с иголочки. Несмотря на то, что его туфли были слегка поношенными и не чищенными, а пальто из дорогой тёмной шерсти было явно куплено в деньки, когда он был на коне.

Такие лица, как у него, женщины всегда считали симпатичными: умные карие глаза, мужественные, решительные черты лица и очаровательная улыбка.

Он был выше меня и шире в плечах.

Но теперь, когда я стал старше, я заметил, насколько моё лицо поразительно похоже на его, пусть и без такой очаровательной улыбки и возрастных морщин.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я.

Как же странно и непривычно было видеть его перед собой спустя столько лет!

— Эх, Саймон, — непринуждённо произнёс отец, широко улыбаясь. — И никакого намёка на радость от встречи со своим стариком? Только не говори, что ты уже знал, что я в городе!

Он закашлялся, прижимая ко рту платок в мнимом смущении.

— Не знал, — холодно ответил я.

Но, уже произнося это, вспомнил, как последние несколько дней меня не отпускало чувство, будто кто-то следит за мной.

Теперь я осознал, что это, скорей всего, был он.

— Конечно, нет.

Он легко скользнул на сидение рядом со мной и скрестил ноги. Постукивая пальцем по подбородку, отец оценивающе взглянул на меня.

— Выглядишь уставшим, Саймон, — произнёс он. — Ты работаешь слишком много. Я за тобой наблюдал.

На несколько секунд повисла тишина.

— Зачем ты вернулся?

— Разве отец не может захотеть снова увидеть сына?

Он пристально смотрел мне в глаза, произнося фразы сладким, льстивым тоном, и я сразу вспомнил, как ему удавалось убалтывать мать наутро после крупных проигрышей.

Он умел заставить человека чувствовать себя важным, ценимым высоко, сосредоточив всё своё внимание на нём. И для объекта его внимания это чувство было опьяняющим.

Но я знал, что это обычное подхалимство.

— Снова? — скептически приподнял я бровь. — Десять лет спустя?

— Туше, — отец усмехнулся краем рта. — Понимаешь, обстоятельства так сложились… Я задолжал здесь крупные суммы очень сомнительным людям. И за мою голову назначали солидную цену.

Я поднял на него взгляд.

— Сколько я себя помню, ты всегда был в долгу у ростовщиков. И за твою голову всегда назначали плату. И, как правило, ты решал эти проблемы, просто уходя в подполья и вылезая только тогда, когда считал, что опасность миновала. Что изменилось в тот раз? Дело было в женщине?

Но прежде чем мужчина смог ответить, его прихватил приступ кашля, который длился целую минуту.

— Подожди минутку, мой мальчик. Мне нужно попить, — сказал он виновато.

Я покорно поднялся и купил ему у продавца неподалёку стакан воды. На его тележке можно было найти всё, что потребуется поздним пассажирам — от ореховых смесей до газет.

К тому времени, как я вернулся с водой, на нашу скамейку подсела дама. Она сидела рядом с двумя яркими белыми шляпным коробками и аккуратно ела сандвич.

Я протиснулся мимо неё, посмотрел на отца; тот молча кивнул, и мы передвинулись на другой конец скамьи.

Он сделал глоток воды; ему, похоже, полегчало, и он продолжил наш разговор с того самого места, на котором мы остановились.

— Нет, Саймон, я уехал из Нью-Йорка не из-за женщины, — он бросил на меня странный взгляд. — Я знаю, что ты вряд ли поймёшь, но… Мне нужно было начать всё с чистого листа.

— А мать? — мой голос был холоден, как лёд.

— Твоя мать была прекрасной женщиной, — твёрдо сказал он. — Не думай, что я не понимал, что она заслуживает кого-то лучше, чем я.

— А вот здесь я с тобой согласен. Но тебя это не остановило, и ты решил найти себе новую даму сердца. Ты всё ещё с ней?

— Нет, не с ней, — закашлялся он.

— Но и не один, — резко заметил я.

Он никогда не оставался один.

Отец замялся на долю секунды, но продолжил:

— Я слышал, твоя мать умерла в прошлом году, — он был непривычно серьёзен. — Мне жаль.

— Она так больше и не стала прежней после твоего ухода.

— А ещё ты потерял свою любимую.

Он побарабанил пальцами по скамье.

— Красивая юная леди. Как её звали?

— Ханна, — сухо ответил я.

— Ну да, ну да…

Он постучал пальцем по виску и снова улыбнулся мне.

— Я не молодею, Саймон. Мой разум уже не тот, что прежде.

Да он никогда не помнил того, что не касалось его лично!

Отец тем временем продолжал:

— Она была очаровательна. И стала бы тебе прекрасной женой.

Мужчина кашлянул.

— Столько людей погибло в тот день. До сих пор тяжело представить, что один горящий пароход мог стоить стольким жизни. Я слышал об Ангерах и о Фельцке…

Я перебил его:

— Слишком много… Слишком много погибло в тот день.

Около тысячи людей умерли, когда пароход «Генерал Слокам» загорелся и утонул. И многие из них были моими друзьями и соседями.

Как только я услышал о катастрофе, я сразу же отправился на одну из спасательных лодок.

Да, кого-то мы спасли.

Но я был свидетелем того, как люди в отчаянии встречали свои смерти: одни были обречены из-за неисправности спасательных кругов и жилетов, а другие — из-за пассажиров, которые прыгали с палубы в воду слишком близко к ним, из-за чего первые теряли сознание и тонули.

Иногда мой разум играл со мной дурную шутку, и мне казалось, что я видел тогда Ханну, прыгающую прямо в лапы смерти.

Но чаще всего мне удавалось убедить себя, что я ошибался.

Отец вновь закашлялся.

— Саймон, я не могу изменить то, что уже произошло. Но сейчас я здесь, чтобы загладить свою вину, если смогу.