И занавес опускается (ЛП) - Пинтофф Стефани. Страница 8

— Это оригинал письма, найденного у тела мисс Даунс. Прочитай его и скажи, что не разделяешь моей обеспокоенности.

Я быстро просмотрел письмо, отмечая, что написано оно тем же неразборчивым почерком без нажима, что и записка, найденная в театре «Гаррик».

Какой же красотой я наделил её, сыграв для неё роль Пигмалиона.

Галатея! Как писал мудрый поэт:

«В тот миг она была моя —

Свежа, чиста. Я протянул

Ладонь — и, волосы ея

Собравши в длинную струну,

Вкруг тонкой шеи обернул

И задушил. Всё! Умерла

Она с улыбкой на устах.

Как хрупкой бабочки крыла,

Я поднял веки ей. А там —

Всё та же синь и чистота».

Малвани был прав.

Здесь тоже присутствовали отсылки к Пигмалиону и Галатее, но стихотворные строки существенно отличались.

Мои бывший напарник тем временем наливал молоко в чашку свежего кофе и насыпал сахар.

Когда я дочитал, он предложил одну чашку мне, и когда я согласился, сделал вид, что поражён до глубины души.

— Думал, ты слишком разборчив, когда дело касается кофе, — пробурчал он.

— А ты называешь кофе ту бурду, что вы здесь пьёте? — с усмешкой уточнил я.

Малвани был прав: обычно я пил лишь тот кофе, что предлагали в кофейнях в городе. А в участке заваривали слабое подобие этого напитка, разбавленные помои, которые обычно я считал непригодными для питья.

Но после сегодняшних событий у меня целое утро шумело в голове, я не завтракал и надеялся, что чашка даже такого кофе сможет мне помочь.

Малвани отхлебнул из своей чашки, и мы продолжили обсуждение.

— Письмо к Даунс написано тем же почерком, что и найденное сегодня утром в театре «Гаррик». Написано на такой же голубой бумаге. У нас имеются две отсылки к «роли Пигмалиона». Кто ещё играл в городе Пигмалиона, кроме Тимоти По? Естественно, за последние пару лет. Я получил подтверждение тому, что у По была главная роль в спектакле, поставленном прошлой осенью. — Малвани был явно доволен своей работой. — Все остальные актёры из постановок последних лет находятся за пределами города. В Нью-Йорке остался только мистер По.

— Стой, — прервал я Деклана, вытаскивая свою записную книжку и показывая ему оставленные Тимоти записи. — У них разный почерк. Отличается и размер, и форма букв; они по-разному пишут буквы «п» и «и».

Малвани пару секунд рассматривал строки в моей книжке.

— Это ничего не значит, — заключил он. — Он мог просто изменить почерк, вот и всё. И в обоих случаях слова написаны без нажима, лёгкой рукой.

В этом он был прав, но я продолжал не соглашаться.

— В записях По нет наклона. И его буквы маленькие и округлые, а не острые и вытянутые. Было бы сложно подделывать всё это в целом письме.

Пару секунд мы помолчали.

— Вернёмся к Пигмалиону, — произнёс я. — Сколько людей видело спектакль? Наверно, тысячи, ведь шёл он несколько недель. Нет никакого смысла подозревать ведущего актёра, а других — нет. Любой, видевший пьесу, достаточно знаком с сюжетом, чтобы написать эти письма и убить женщин.

Я попытался донести до Малвани свою точку зрения и повернул к нему письмо.

— «Какой же красотой я наделил её, сыграв для неё роль Пигмалиона». Что это значит?

Я разочарованно постучал пальцами по столу.

— Чёрт бы меня побрал, если я знаю! — взорвался Малвани. — Пока ещё рано, Зиль. Ты не можешь узнать всё и сразу. Вот, кстати, посмотри на фотографии Элизы Даунс.

Он пролистал ещё одну папку и протянул мне три снимка.

— Они не такие, как наши обычные посмертные фотографии. Да ты и сам видишь. Семья попросила их сделать до того, как тело перенесли из театра.

Он поморщил нос.

— Сентиментально, не так ли? Фотографировать мёртвых в их последних позах. До сих пор ещё остаются семьи, которые хотят оставлять подобные снимки на память, — скривился он.

— И хорошо, что моя Бриджет не такая сентиментальная, — продолжил он. — Я бы точно не хотел, чтобы меня помнили таким, когда я уйду.

Я согласно кивнул и принялся рассматривать снимки. Я понимал, что это распространённая практика, но мне всегда было некомфортно рассматривать посмертные фотографии.

Хотя Элиза Даунс выглядела так, словно просто уснула, откинувшись в огромном мягком кресле.

— Как и Анни Жермен, — произнёс Малвани. — Она была хористкой, но нашли её в наряде ведущей актрисы. Ничто на той сцене не было пущено на самотёк. Ни одежда. Ни макияж. Ни то, как она была расположена посередине и чуть впереди на сцене. Ни это письмо.

Деклан был прав. Юная девушка на снимках была прекрасна: изящно откинувшаяся назад, элегантно сидящая в шелках и бриллиантах.

— А снимков крупным планом нет? — спросил я.

Малвани отрицательно покачал головой.

— Я же говорил, эти фотографии сделаны для родственников. В то время никто и не думал, что её смерть — не простое трагическое самоубийство.

Я поднёс последнюю фотографию к свету. На ней можно было лучше всего и ближе всего рассмотреть лицо и шею девушки.

Хоть по чёрно-белому снимку и сложно было сказать с уверенностью, но я не заметил ни единого синяка — и сразу сообщил об этом Малвани.

— Кем бы он ни был, он хочет, чтобы умерли они красивыми. Это точно. Завтра я получу от Уилкокса отчёт о вскрытии, и мы будем знать больше.

— И тебе стóит запросить ордер на эксгумацию тела Элизы Даунс, — напомнил я Деклану.

Он кивнул и положил письмо обратно в папку с документами.

— А что по поводу Тимоти По? — спросил я. — То, что он играл главную роль Пигмалиона в пьесе, а теперь это упоминается в письмах, не даёт тебе веских оснований его удерживать. И это не объясняет его мотив. Всё это — лишь стечение обстоятельств. Ты упускаешь наличие и мотива, и средств, и возможности.

— Ты что, его адвокат? — удивился Малвани, помолчал полминуты и продолжил:

— Ты прав. Конечно, мы отпустим его вечером и предупредим, чтобы он никуда не уезжал из города. Но я всё же намерен изучить парня более пристально.

Малвани отодвинул в сторону пустую чашку из-под кофе и начал надевать пальто и завязывать шарф.

— Идём со мной в офис «Таймс». Я хочу, чтобы ты был рядом, когда мы увидим новое письмо и поговорим с получившим его репортёром.

Но я, не двигаясь с места, посмотрел на Малвани.

— Есть ещё кое-что.

— Что? — он уже прошёл половину расстояния до двери.

— Ты не можешь понять истинную суть этих писем. И я не могу. Здесь сплошная поэтическая чепуха. Но я с тобой согласен: они — наш первый и главный ключ к раскрытию этого преступления.

Я сделал глубокий вдох и продолжил:

— Думаю, я знаю человека, который сможет нам помочь.

Эта мысль крутилась в моей голове весь день, и я всё сильнее осознавал необходимость встречи с ним. С другой стороны, мне было очень неудобно с ним связываться. Прошло уже более трёх месяцев с тех пор, как я последний раз с ним разговаривал. И после двух-трёх моих отказов присоединится к нему за ужином, его дальнейшие попытки со мной связаться прекратились. И именно этого я и хотел.

— Выкладывай, дружище! — Малвани уже полностью застегнул пальто и нетерпеливо притопывал ногой, собираясь отправиться в здание «Таймс».

— Помнишь Алистера Синклера?

Я видел, как на лице Малвани сменяли друг друга эмоции — сначала недоверие и удивление, затем озабоченность и, наконец, неодобрение.

Алистер был профессором права и криминологом, который помогал мне с расследованием дела об убийстве прошлой осенью. Несмотря на наши неоднократные разногласия, он открыл мне глаза на новые, нетрадиционные методы понимания поведения преступника.

В области знаний, эрудиции и интеллекта ему не было равных.

Но у Алистера были свои недостатки, и его эгоистичное самолюбование чуть не стоило нам раскрытия дела.