Пасынки (СИ) - Горелик Елена Валериевна. Страница 104

Государь вернулся в столицу в конце октября. Мардефельд, званый в Зимний дворец наравне с прочими коллегами на празднество по случаю Крымской победы, особых перемен не заметил. Пётр Алексеевич всё так же был жизнерадостен, как всякий раз в дни триумфа, разве что на палку свою опирался тяжелее, чем обычно. Ну, так возраст ведь, он давно уже не юноша. Правда, возраст не помешал ему снова оставить супругу в деликатном положении. Альвийка, несмотря ни на что, и не подумала отказываться от участия в празднестве. Она быстро утомлялась, беседовала с гостями, сидя в обтянутом бархатом кресле, но цвела счастливой улыбкой, будучи одинаково любезна и с ним, послом Пруссии, и с маркизом де Шетарди, и с редкой в Европе диковинкой — персидским посланником Салех-беем. Этот, насколько знал Мардефельд, был воином, а не дипломатом, но сейчас в Персии все назначения делаются не попавшим в полную зависимость шахиншахом, тем более не его сыном-младенцем, а полководцем Надиром. Впрочем, Салех-бей прекрасно понимал свою роль — быть живым символом союза России и Персии — и предпочитал обсуждать что угодно, только не политику. К тому же, из европейских языков он с горем пополам изучил только русский. Но императрица с удовольствием беседовала с ним на фарси, пока её царственный супруг принимал поздравления от имперского посланника фон Вратислава.

Две головы. Одна на запад, другая на восток. Всё верно. Прогноз Мардефельда начал сбываться куда быстрее, чем он думал.

— Я сожалею, ваше императорское величество, — француз не фиглярствовал, он был действительно был мрачен и раздражён. — Но инструкции, полученные мною из Версаля, притом не от кардинала де Флёри, а лично от его королевского величества…

— Ты кончай хвостом крутить, маркиз, — крайне грубо перебил его Пётр Алексеевич, зная, что де Шетарди за семь лет прекрасно изучил русский язык со всеми его оттенками. — Коли воевать за османов желаете, так прямо и скажи. Будет вам война.

— Но корпус вашего генерала де Ласси уже воюет с нашими войсками на стороне австрийцев.

— Не мы ту войну затеяли, а вы. Что, дороговато встала? Ну, так не обессудьте, военное счастие переменчиво… Головой надо было думать, прежде чем в драку лезть!

— Ваше императорское величество, — видно было, как этот разговор неприятен и тягостен маркизу. — Дипломатию люди для того и выдумали, чтобы предотвращать войны. Мой король хотел бы стать посредником в переговорах между вашим величеством и султаном Махмудом.

— Мне с султаном пока что не о чем говорить.

— Мой король полагает, что, по меньшей мере, одна тема для обсуждения имеется. А именно — возвращение Крыма его законному владетелю, хану Каплан-Гирею. Разумеется, вам, как победителю, должна быть выплачена солидная контрибуция. Поверьте, это выгодное предложение.

— Тавриду снова татарам отдать? — взъярился император. — Чтобы они каждую зиму людоловством занимались, а ваши галерщики в Кафе себе рабов из числа моих подданных покупали? Не бывать тому!

— Есть вещи поважнее выгоды, маркиз, — в бой вступила невозмутимая императрица. — К примеру, безопасность южных рубежей России. Согласитесь, было бы странным, если бы император всероссийский торговал ею. Хотя история изобилует примерами монархов, что продавали свою страну направо и налево, но следовать оным примерам — не лучшая идея.

Шетарди понял, что, во-первых, скорый на гнев и расправу Пётр ему сегодня рёбра уже не пересчитает, а во-вторых, уйти придётся ни с чем.

— Всецело разделяю мнение ваших императорских величеств, — маркиз, обильно потея и чувствуя себя висельником на эшафоте, изящно поклонился Петру Алексеевичу и его остроухой супруге. — Но я ничего не могу поделать с письмами из Версаля. Я обязан следовать инструкциям, в противном случае… вы знаете, что ждёт дипломата, который дерзнёт пойти наперекор воле своего короля.

— А ты дерзни, — в своей обычной грубоватой манере ответствовал слегка поостывший император. — Они тебе глупости пишут, так сам дураком не будь. Войны ведь не желаешь?

— Избави нас бог от сего несчастья, ваше императорское величество.

— Я тоже воевать с вами не хочу. Нападёте — отделаю так, что едва кости свои до Парижа дотащите. В том деле не побрезгую и с Англией купно соединиться, дабы колотушки сии вы хорошенько запомнили. Но по доброй воле вас бить не стану. Далеко шагать, да и Париж ваш вонюч больно. Станете турка на меня натравливать? Бог с вами. Будет ещё один повод отобрать у агарян весь южный берег. Посему давай договоримся, маркиз. Прилюдно ты из себя послушного недоумка корчить будешь, читая мне версальские кляузы, а здесь, в этом кабинете, иные разговоры будут. Настоящие. Понял ли, маркиз?

— То есть ваше величество, я и… ея величество станем обсуждать некий проект? Но, ваше величество… — ужаснулся Шетарди. — Это бессмысленно хотя бы потому, что в Версале не примут ни один проект, идущий вразрез с политикой короля!

— Да брось ты дурака уже валять, глядеть тошно. Мы здесь не на краю света живём, лаптем щи не хлебаем. Ведомо нам, что нет единой политики у Версаля. Король гнёт своё, кардинал — своё, дука Бурбонский, мечтая ко двору вернуться, ковы строит, в землях заморских с англичанами да людишками местными ваши задрались. Лещинский, курва старая, сперва отнекивался, а нынче рад на штыках французских в Польше воцариться. Дочерью своей, королевой, разве только не понукает… Неладно у вас там, маркиз. Водица мутная-премутная. Нешто ловкий человек в той водице рыбки не наловит?

Маркиз, предчувствуя нехорошее, в бессилии перевёл взгляд на императрицу. Красавица-альвийка ответила ему тонкой, почти нежной улыбкой. Той самой, что запечатлел придворный художник Петра — Луи Каравакк.

— Увы, маркиз, — серебристо проговорила она, типичным жестом будущей матери скрестив руки на животе. — Как любите повторять вы, французы, такова жизнь. Вы ведь не станете отрицать, что точное исполнение инструкций Версаля приведёт к войне, и ни к чему иному. Если проблема такова, что её возможно преодолеть без войны, давайте искать компромисс. В конце концов, — тут улыбка императрицы сделалась чуточку веселее, — лучше пролить бочку чернил, чем реки крови. И… проявить капельку сообразительности. Ведь вам, как французу, куда ближе должны быть интересы Франции, чем амбиции отдельных персон.

Де Шетарди не вчера на свет родился, и прекрасно понимал, что означает этот приватный разговор с императорской четой. Вербовка. Но на каком уровне! Правда, и он не последняя персона во Франции, но всё же — сам император! То ли он никому не доверяет, то ли считает, что только ему под силу сломить волю маркиза. Не так уж он и неправ… Мардефельд не ошибся, утверждая, что Пётр гораздо умнее, чем кажется. И жена ему под стать, умная и подлая. Что делать? Согласиться — значит, подписать самому себе смертный приговор. Двурушников нигде не любят. Не согласиться — то же самое, но по иной причине. Он сейчас услышал достаточно, чтобы с ним ненароком произошёл досадный несчастный случай. Камень со строящегося здания упадёт, лошади понесут, или помрёт сегодня же вечером от употребления несвежих овощей — уже неважно. Важен результат, а он во всех вариантах будет одинаков. Конечно, можно, не заезжая на Посольское подворье, ринуться из города, из страны, но его гарантированно перехватят на границе. Курьеры скачут быстрее, чем едут кареты. И тогда — Шлиссельбург. В лучшем случае.

Какая из смертей ближе?

— Я… готов принять предложение ваших императорских величеств, — собственный голос он услышал словно со стороны. Удивительное ощущение. — Что я должен… делать далее?

Императрица изящным жестом извлекла из початой пачки на столе лист хорошей, дорогой бумаги, и пододвинула к нему вместе с серебряной чернильницей.

— Садись и пиши, — император властным жестом указал ему на простой, обитый кожей стул. — Ты ведь и впрямь не дурак, понимаешь, чего писать-то.