Пасынки (СИ) - Горелик Елена Валериевна. Страница 13

Зачем видеть, как у него вытягивается лицо и отвисает челюсть? Да, ей известно, что люди не допускают женщин к лекарскому искусству. Но если они приняли альвов, то следует считаться и с альвийскими обычаями, прямо противоположными людским в смысле врачевания.

— Вашему сиятельству угодно было пошутить? — не голос — шипение змеиное. — Даже по протекции государевой вас не допустят к испытаниям, ибо вы — дама.

— На нашей родине к испытаниям не допустили бы вас, Иван Лаврентиевич, — мягко улыбнувшись, княгиня обернулась. — Но не будем об этом. Мы с вами в России. И вы, и я для русских чужие. Но если для вас здоровье государя суть вопрос карьерный, то для меня это — жизнь и будущность моего народа. Чем дольше проживёт и будет править Пётр Алексеевич, тем лучше… для нас обоих, согласитесь. Посему о спорных моментах пока стоит забыть. Вспомним о них после, когда государю станет легче.

Лекарь закусил губу. Смолчал. Это хорошо. Значит, неглуп, хоть и зашорен.

— Прежде, чем допустить вас к государю, я сам должен убедиться… — начал было он. Но княгиня не дала его сомнениям ни единого шанса.

— Убедиться? — она неуловимым, странно быстрым для сморщенной старухи движением ухватила лекаря за руку, и, глядя ему в глаза, продолжала: — Что ж, будьте любезны, убедитесь. Пробуждение даётся вам тяжело из-за головных болей, кои вы принимаете за мигрень, однако дело в ином — в малокровии. Вам трудно подниматься по лестнице, вас при этом мучает одышка. В последнее время появились боли в колене, кажется, в правом. Пальцы ваши по-прежнему ловки, однако перед ненастьем начинают ныть суставы… Всё верно, Иван Лаврентиевич? Может, стоит упомянуть ещё тяжесть в желудке и редкие, но досадные несварения?

— Это возраст, ваше сиятельство, — ошарашенный лекарь сделал попытку отступить на шаг назад, но альвийка крепко вцепилась в его руку. — Я давно уже не мальчик. Есть лекарства от различных болезней, но нет лекарства от старости.

— От старости лекарства нет, — согласилась княгиня, смилостивившись над напуганным человеком и выпустив его руку. — Но есть средства смягчить её проявления в достаточной степени, чтобы не мучиться от досаднейших хворей, и в конце уйти достойно.

— Насколько мне известно, ваш супруг…

— Именно, Иван Лаврентиевич, — княгиня постаралась не показать, что эти слова ударили её по самому больному месту. — Дни моего высокородного супруга сочтены. Однако проведёт он их не в боли и грязи немощного тела, а спокойно отдавая последние распоряжения и беседуя с близкими. Он… уйдёт без мучений и при полном разуме, я ему обещала.

— Что вы пообещаете государю, ваше сиятельство?

— Десять лет жизни. Или больше, если он станет в точности исполнять наши с вами предписания, Иван Лаврентиевич.

— На последнее я бы не рассчитывал, — криво усмехнулся лекарь, и княгиня поняла, что победила.

Союзник так себе — ограниченный человек, немец к тому же — но лучше такой, чем никакого.

Государь позволил себя осмотреть.

Правда, и выглядел он не блестяще, и дух его явно находился в смятении. Старая княгиня догадывалась о причинах, но была достаточно искушена в придворной жизни, чтобы и виду не подать о своей…догадливости. Когда она сама царствовала, тоже не любила слишком догадливых и болтливых фрейлин.

Измена государыни — вот что омрачило дух императора. Кто бы мог подумать, что он так сильно привязан к жене. Сам ведь тоже не образец добродетельного супруга, но люди такие странные. Верность требуется почему-то исключительно от женщины. У альвов не так. За измену одинаково казнят и жену, и мужа, позор ложится на оба семейства. Разлучник или разлучница разделяют судьбу неверных супругов. А если от предосудительной связи случилось потомство, ребёнка ждала судьба раба. Альвийская знать строго хранила чистоту крови, способов уличить в неверности хватало, и потому драмы, подобных случившейся в семействе государя, за всю долгую альвийскую историю, можно пересчитать по пальцам. Одной руки. Может, и бывали любовники, которым удавалось скрыть свою страсть от окружающих, но о них княгине ничего не было известно.

Впрочем, обстоятельства изменились. Сын уже советовался с главами уцелевших знатных семейств и с военачальником Баннатом. Выжило слишком мало мужчин. Высшие уже выдали замуж за людей нескольких вдовых рабынь, хотят узнать, какими уродятся дети смешанной крови. Если выяснится, что потомство получит больше от отцов, чем от матерей, тогда народ обречён раствориться среди людей, словно капля в озере. Если наоборот, то альвы через несколько поколений полностью растворят в себе местную знать, и это было бы совсем неплохо. Но княгиня должна была учитывать и третий, самый неприятный вариант — что потомство от смешанных браков либо вовсе не появится, либо будет бесплодным. В этом случае альвам придётся забыть старые обычаи. Каждому выжившему альву нужно будет уподобиться южным и восточным людям, имеющим несколько жён. Христианство запрещает многожёнство, но связи господ с холопками никого здесь не удивляют.

Наказанием же провинившейся государыне стала всего лишь опала. Супруг более не допускал её к себе, и уничтожил завещание, составленное в пользу жены. И всё. Ни дочерей не отнял, ни в ссылку не отправил, ни в монастырь, грех замаливать. Должно быть, действительно любил.

Странно было ей, княгине из Первосотворённых, применять к людям чисто альвийские понятия, такие, как «любовь», «дружба», «вражда», «ненависть». Древний обычай повелевал отказывать людям в наличии каких-либо чувств, кроме голода, страха и инстинкта размножения, присущих любым животным. Но чем дольше она общалась с семейством императора и его окружением, тем большим смятением наполнялась уже её собственная душа. То ли люди этого мира изначально было сотворены здешним богом едва ли не равными альвам, то ли забитое, запуганное и загнанное в холодные северные леса человечество родного мира было крепко недооценено её сородичами.

Броня альвийской гордыни медленно, но верно бралась глубокими трещинами.

Наверное, она счастливица, ибо не доживёт до того дня, когда её дети и внуки отбросят эту броню, как непригодную. Ей слишком поздно меняться. Милостив бог людей, она уйдёт к нему, не познав полного крушения своего внутреннего мира. А молодые… Им проще. Они ещё не успели отрастить гордыню смертельно опасной для жизни в этом мире толщины. И уже не успеют.

Заключение Блюментроста она слушала вполуха, и так было известно, что он скажет. Примочки, мази, тошнотворное питьё, сваренное из какой-то гадости. Княгиня уже знала — от неугомонной царевны Елизаветы, между прочим — что государь потихоньку выливает эту дрянь за окошко. Может, и зря. Если верить собственному обонянию, отвар содержит и целебные травы. Блюметрост по меркам своего народа неплохо образован, и действительно кое-что понимает в травах. Правда, его увлечение препаратами на основе минералов может всё испортить.

— Марья Даниловна, извольте.

Княгиня так задумалась, что едва не прозевала слова государя, обращённые к ней самой. Тонко улыбнувшись, она учтиво склонила голову.

— Иван Лаврентиевич совершенно верно описал ваши недуги, ваше величество, — любезным тоном произнесла она. — Однако прежде, чем изгонять болезнь, нужно укрепить тело… и не одними лишь молитвами. Простите, государь, но вы сейчас слишком слабы, чтобы пережить обыкновенную простуду.

— Что вы предлагаете?

— Добавить в ваш рацион изрядную долю…простите, забыла слово…плодов, что растут на деревьях.

— Фруктаж, — подсказал лейб-медик.

— Благодарю, Иван Лаврентиевич, именно это, — княгиня милостиво кивнула немцу. — Яблоки, вишня, померанцы, что в оранжереях растят.

— Зима на носу, а яблони под стеклом никто выращивать не додумался, — криво усмехнулся государь. — Ладно, повелю, так вырастят. Что ещё?

— Ещё отвар из плодов шиповника, ваше величество. Хорошо укрепляет силы и возводит преграду перед болезнями, присущими холодному времени года. Также хорош мёд с горячим питьём. После я намерена использовать… как это слово, Иван Леонтиевич? Пре… препа…