Пасынки (СИ) - Горелик Елена Валериевна. Страница 25

В конце концов, он ей ровня, или нет? Светлейший князь, не хрен собачий.

Ладно, бабы опосля дела. А дело у него к князю Таннарилу имеется, и немаловажное. Ведь только утром получил известие, что вернулся в Петербург немец Бурхард Христофор Миних, что приставлен государем к строительству Ладожского канала. Толковый немец, почитай, мёртвое дело оживил… поганец. Денежка-то оттуда, с канала недостроенного, шла, хоть и невеликая, но верная. А теперь нету той денежки… Да только один он такой, а работы невпроворот. Михайла Петрович как-то говорил, будто один из князей, что с ним на Русь явился, горазд каналы строить. Свести бы этого альва с Минихом, да объяснить остроухому для начала, что немец немцу рознь. Глядишь, и толк для государства выйдет, и некая прибыль тому, кто эту встречу устроит.

От альвов, как и от немцев, и польза великая проистечь может, и вред. Тут что главное? Тут главное — с умом к делу подойти, а не рубить с плеча.

Кликнув денщика, светлейший князь Меншиков принялся облачаться в чёрный голландский камзол. Аккурат к случаю. Печальную рожу, кстати, тоже не мешает скорчить, вон и зеркало висит.

А покойника он всё же помянёт искренне. Большой души был… альв.

Погибших полагалось провожать вином.

Глоток — и вылить почти полный кубок драгоценного напитка в прогоревший костёр.

У людей бытовало представление, будто бог создал их из «праха земного». И ничего удивительного, что умерший должен был вернуться в ту стихию, из которой был изъят. То есть в землю. Покойного альвийского князя похоронили с соблюдением христианских традиций — провели молебен и помянули чарочкой. Коль уж приняли веру людей, приходится принимать и обычаи, с этой верой связанные. Это же касалось и девятого дня, когда, по преданию, душа умершего покидает дом и своих близких. Существовал ещё один памятный день, сороковой. Тогда семья окончательно сменяла траурные одежды на обычные.

Посмертие души для народа альвов всегда было загадкой. Никто из ушедших не возвратился, чтобы описать свои странствия по ту сторону. Люди, кстати, тоже оттуда не возвращаются, но отчего-то во всех их вероучениях — а альвы с удивлением обнаружили, что вероучений у людей много — имеются представления о потусторонних мирах. Относиться к этому как к обычным фантазиям не позволял альвийский мистический рационализм. Если боги их родного мира являли себя лично, то бог людей предпочитал общаться со своими детьми посредством пророков и святых. Следовательно, таковых среди людей должно было быть больше, чем среди альвов. Нужно было всего лишь отличить подлинных пророков от ложных, и тут уже всё зависело от того, к чему оные пророки призывают. Здесь тоже мог бы пригодиться рационализм альвов, но пока им ещё не встретился ни один пророк или святой.

Выпив за помин души по бокалу красного виноградного вина, присутствующие молча сидели, избегая встречаться взглядами друг с другом. Хотя обычай предписывал произносить короткие хвалебные речи в адрес покойного, все молчали. Семейство Таннарил — потому что никак не могли подобрать нужные слова и не разрыдаться, а двое гостей, государь и его приближённый — недостаточно хорошо знали старика князя. Молчание затянулось. Тишина сделалась тягостной, и это ощутили все.

— Что ж мы молчим? — проговорил государь. — Неужто доброго слова для князя покойного ни у кого не найдётся? Алексашка, налей-ка всем понемножку.

Пока царедворец исполнял повеление, государь обвёл альвов хмурым взглядом.

Это был взгляд человека, понимающего, что, быть может, скоро завершится его жизнь, но не смирившегося с этим фактом. Так, по крайней мере, показалось княжне, смотревшей на застолье сквозь траурную вуаль. Она не понимала по-русски, обучение едва началось. Слова государя тихонечко перевёл брат. Но она очень хорошо умела читать по лицам. В этом ей переводчики были не нужны.

Раннэиль при дворе отца ведала «миром и покоем Дома». То есть контрразведкой, противодействуя проискам конкурирующих Домов. Тех, кто знал об этом, можно было сосчитать по пальцам одной руки: номинально главой «ведомства мира и покоя» числился благородный Эарфинор, погибший здесь в первые же дни. На такой должности самообладание — как бы не самое важное качество. Будь ты хоть трижды гениален в этом деликатном деле, но если не умеешь владеть лицом и держать себя под полнейшим контролем, ищи другое занятие. Княжна Таннарил могла похвастать железным самообладанием, стальной выдержкой и мифриловыми нервами, и, должно быть, только это помогло ей в тот миг, когда она рискнула встретиться взглядом с государем. С его мрачным, тяжёлым взглядом.

На мгновение ей показалось, будто нет никакой вуали, и он видит её. Видит, и не сводит глаз. Конечно, это не так. Он видит лишь складки ткани, скрывающей её лицо. Но почему не отводит взгляд? И почему она сама так распереживалась? Ведь государь — всего лишь человек.

Всего лишь человек, да. Но княжна Таннарил, словом и делом утверждавшая ненависть к людям, почему-то сама не в силах отвести взгляд от лица этого немолодого и очень больного человека.

«Боги, помогите мне преодолеть это…»

Родные боги молчали. Они не были властны над этим миром, а богу людей она ещё никаких клятв не давала. Вряд ли он услышит её молитву.

Ты всего лишь женщина. С железным самообладанием, стальной выдержкой и мифриловыми нервами, но даже ты подвержена нашей древней слабости. Айаниэ. Проклятие, с которым невозможно бороться.

В немецком языке, который освоила княжна, не существовало такого понятия. Айаниэ — это одна жизнь на двоих, это беззаветная преданность друг другу. Оно могло означать как всепоглощающую любовь, так и преданнейшую дружбу. Или — в совсем уж редких случаях — верное, до последнего вздоха, служение своему государю. Айаниэ — странный дар богов, их непреклонная воля, почти кара. Оно редко кого настигало, и бороться с ним было бессмысленно.

Неужели она теперь до смертного часа привязана…к человеку?

К человеку!!!

Раннэиль поняла, что её ненависть обречена на поражение.

Айаниэ — проклятие и слабость. Но она, княжна Таннарил, ведавшая миром и покоем своего Дома, давно научилась обращать собственную слабость в силу.

Если айаниэ невозможно победить, его нужно использовать. Это было первой здравой мыслью, посетившей голову княжны после пережитого шока. А второй её мыслью было совсем другое…

«Интересно, он тоже это испытал?»

Айаниэ никогда не приходит к одному. Только к двоим.

К двум друзьям.

К государю и его слуге.

К мужчине и женщине, наконец.

Но никогда оно не приходило к альву и человеку.

Здесь и правда другой мир. Совсем другой.

Самое интересное, что, наверное, никто этого не заметил. Ни матушка, поглощённая скорбью и мыслями о предстоящих заботах, ни жена, молча досадовавшая на приезд Раннэиль — не вернись сестра, первой дамой Дома стала бы молодая княгиня — ни сыновья, искренне и тяжело переживавшие уход деда.

С любимой сестрой творилось что-то настолько не то, что брат не мог не встревожиться. Всегда выдержанная, невозмутимая, собранная, готовая решительно действовать в любой момент… Сейчас от неё исходила волна растерянности. Словно Раннэиль столкнулась с чем-то, о чём понятия не имеет. Или чего никак не ждала от себя самой. И в том, и в другом случае ничего хорошего не предвиделось. Князь Аэгронэль из Дома Таннарил, в крещении Михаил Петрович, унаследовал от отца не только верховную власть над уцелевшими Домами альвов. В качестве довеска к княжеским регалиям полагалась изрядная головная боль в виде неизбежного собрания глав Домов. Власть Высшего из Высших абсолютна и неоспорима, но для начала прочие альвийские князья должны были подтвердить свою готовность подчиняться. Или не подтвердить. Если учесть, что в последний раз собрание глав Домов, поднимавших эту тему, проводилось ещё на заре истории альвов, то сейчас, надо думать, будет интересно.