Пасынки (СИ) - Горелик Елена Валериевна. Страница 69

— Извольте, ваше высочество.

Судя по всему, он по прежнему не очень понимал, что происходит, и с чего Петру Алексеевичу взбрело в голову приплести к дознанию эту даму. Но с царём не спорят. К тому же, и впрямь интересно, каково у нелюдей следствие ведут.

А княжна, пробежав список небрежным взглядом, села прямо напротив опального князя, баюкавшего истерзанные руки.

— Сергей Григорьевич, — произнесла она, глядя ему прямо в глаза и продолжая улыбаться, — хотите знать, что я думаю по поводу ваших показаний?

Она сделала паузу, чтобы подследственный понял, что от него ждут ответа.

— Ну, скажи, — глухо процедил тот, явно догадываясь, что услышит от неё. — Не веришь ведь.

— Вот, — Раннэиль одним движением с хрустом разорвала оба листа и небрежно швырнула на пол. — Все эти показания не стоят бумаги, на коей написаны. Половина людей, упомянутых вами, не виновна ни в чём. Половина другой половины виновна в таких мелочах, что высечь и забыть. Жену оговорили… Вы не по злобе душевной подставляете их под пытку. Эти люди для вас грязь под ногами, не жалко. У вас иной умысел был — назвать побольше непричастных, чтобы их здесь ободрали до костей, и они, спасаясь от мук, назвали иных непричастных, и так далее. Увести следствие по ложному пути, заставить нас напрасно терять время и силы, а тем временем главный виновник, быть может, и спасётся… Ведь так, Сергей Григорьевич?

Князь одарил её ещё одним злым взглядом, но смолчал.

— Это хорошо, что вы такой преданный брат, — продолжала альвийка, чинно сложив ручки. — Пожалуй, скажу Алексею Григорьевичу, как вы стойко молчали, оберегая его от больших неприятностей. Вот только незадача: вас разом взяли. Всех. Догадываетесь, к чему я клоню?.. Ох, и весело же будет, если вас сейчас собрать в одной комнате, да зачитать, кто, что и о ком наговорил.

— Ошибался Алёшка… — злой взгляд князя Сергея сделался ненавидящим. — Даже жалел тебя, матушка, считая, что безвинно погибнешь. Лес, мол, рубят — щепки летят… Мол, очередная царская забава. Всё одно, говорил, натешится государь, обрюхатит и выгонит, как прочих до тебя. Али замуж приткнёт за кого не жалко. А так хоть нам польза будет. Ан нет. Ошибался брат. Я тоже ошибался… Не везёт царю-батюшке на баб, — добавил он с видом человека, которому уже нечего терять, и с вызовом посмотрел на Петра. — Первая дура была, вторая гулящая, а третья — умная да верная, но сука, каких свет не видывал.

В отличие от своего возлюбленного, Раннэиль прекрасно поняла, чего добивался князь. И едва успела повиснуть на руках Петра Алексеевича, пришедшего в совершеннейшую ярость и вознамерившегося кое-кого убить на месте.

— Уймись, Петруша, он того и хочет.

— Языком бы его поганым, да нужное место чистить! — рявкнул государь, понимая, что не сможет высвободиться, не причинив княжне вреда, ибо вцепилась она в него прочно. — На бабе отыграться решил, сучье племя!

— Ну, что ты, милый, — княжна снова улыбалась, но за его рукава всё же держалась крепко. — Когда князь Долгоруков называет меня эдаким словом, сие следует расценивать как комплимент. Бессильный гнев — признак поражения, не так ли?

Последнее она адресовала, скорее, князю Сергею, и тот это понял.

— Улыбаешься, матушка? — хмыкнул он, кривя разбитые губы. — Улыбайся. Наплачешься ещё. Через царя нашего, батюшку, все плачут. Никого не щадит.

Осознав, наконец, что гнев не лучший советчик, его величество вернулся на свою скамью.

— Ишь, распелся, — зло бросил он, жестом указав княжне сесть рядом. — Соловей наш, разбойничек. А ведь смотри, Андрей Иваныч, альвийская метода действует. Как зацепили стервеца за живое, так и раскололся до самой ж… Не хотел, а братца сдал.

Долгоруков не ответил, глядя вперёд омертвевшим взглядом. Для него уже всё, по сути, закончилось, прочее не имело значения.

— Что с ним делать-то, государь? — спокойно, как ни в чём не бывало, поинтересовался Ушаков, дописав строчку.

— В камеру, — велел Пётр Алексеевич. — Там видно будет, драть его дальше, или для суда уготавливать. Ты, Андрей Иваныч, лучше распорядись, чтобы нас накормили. Мы по милости господ Долгоруких без завтрака остались.

«Утренний приём лекарств он тоже пропустил, — подумала княжна, с тревогой глядя на него. — Хоть бы обошлось».

— Не побрезгуйте, государь, разделить со мною трапезу, — любезно предложил Ушаков, блеснув перстнем. — Мне только свистнуть, вмиг наверху стол накроют.

Трапеза у господина Ушакова была простая, но сытная и здоровая: Андрей Иванович старательно придерживался советов лекарей и берёг желудок. Супчик с отварным мясом и мелко нарезанной зеленью, да свежий хлебушек. Но не успела княжна поблагодарить гостеприимного хозяина всея Тайной канцелярии, как в комнату, где они обедали, ввалились один за другим два денщика. Первый принёс корзинку с лекарствами, которую Раннэиль тут же у него забрала — вроде бы подготовить нужные флакончики, а на самом деле проверить, не изменился ли запах. Шутка ли — корзинка эта полдня была без её присмотра. А второй, едва не столкнувшись в дверях с первым, подскочил к государю и что-то зашептал ему на ухо. Так тихо, что даже альвийка с трудом могла разобрать отдельные слова.

— Обоих? — император, обрадовавшись принесенной вести, в отличие от солдата, не церемонился, заговорил в полный голос.

— Обоих, ваше императорское величество, — кивнул солдат. — Сейчас привезут. А в Зимний дворец прибыл его императорское высочество великий князь Пётр Алексеевич. Просит о личной аудиенции.

— Петрушка-то тут что позабыл? — поморщился суровый дедушка. — Нешто за дружка своего просить примчался?

— Не могу знать, государь.

— Передай сопляку, чтобы ждал. Приеду — поговорю. Ступай.

— Их взяли, — княжна, едва за солдатом закрылась дверь, извлекла самое главное из услышанного. — Отца и сына Долгоруких.

— В Петергофе взяли, — хмуро проговорил Пётр Алексеевич, дожёвывая вкусную хлебную корочку, которую обмакнул в суп. — Как я и думал, они собирались за внука моего спрятаться. А коли тонуть, так вместе с ним. Чтоб уж наверняка…

Она поняла недосказанное: чтобы уж наверняка не оставить царю ни единого законного наследника. А кандидатуру любого, кого он укажет в завещании, кто-то другой мог после опротестовать. Назови царь хоть кого из своей женской родни, и быть смуте после его смерти.

А смута — последнее, что сейчас хотели бы видеть альвы на Руси.

— Чую я, государь, не Голицына теперь в подвал тащить надобно, а Алёшку Долгорукова, — приободрился Ушаков. — Коли главный заговорщик пойман, так и допросить его надобно тут же.

— Ивана, — тоном, не допускающим возражений, приказал Пётр Алексеевич. — Говорить с ним не ты будешь — Аннушка. А мы с тобою в щёлочку поглядим, каково она из него признание вытянет.

Раннэиль усмехнувшись, только головой покачала.

— Сперва кое-кто примет свои порошки и капли, — не без иронии сказала она, подавая на маленьком оловянном подносе бумажки с порошочками и стакан с водой, в которой только что развела крепкий настой сбора трав. — А потом уже можно будет заняться делом… Знаю, Петруша: порошки — мерзость, а от капель скулы сводит. Ничего. Болеть намного хуже.

— Видал, каково меня тиранят? — развеселился Пётр Алексеевич, кивнув Ушакову. — Спасу нет. У всех бабы как бабы…

— …а у тебя принцесса. Терпи, — с нежной улыбкой произнесла альвийка.

Он зашипел сквозь зубы, но по глазам было видно — веселился вовсю. С чего бы грустить царю-батюшке? Заговор разгромлен, дело шло наилучшим для него образом. Дворянская фронда подавлена, его личная власть усилилась. Теперь для закрепления достигнутого следовало провести показательный суд над заговорщиками. Кого-то казнить, прочих сослать подальше вместе с семействами. А под этот шум можно провернуть несколько иных дел и делишек, из тех, о которых не принято кричать на каждом углу. Княжна либо знала в общих чертах о его планах, либо догадывалась о том, о чём он умолчал. Знала — и понимала, что ей тоже отведена в них некая роль. И вряд ли это роль царицы, о чём он прямо сказал ей вчера вечером. Это — видимость, ширма, за которой должно происходить нечто другое. Раннэиль могла лишь догадываться, что для неё придумал коронованный возлюбленный, но на всякий случай не торопилась снимать маску тихой скромницы, изучающей языки и читающей книги.