Пасынки (СИ) - Горелик Елена Валериевна. Страница 92

Между тем, казаки начали чуть подстёгивать коней, переходя с медленной рысцы на среднюю. Шли они сотнями, впереди каждой — пара альвов-драгун, прекрасно видевших в темноте и обходивших в этом рывке к крепости все опасные для лошадей места. Хотя казаки имели богатый опыт ночных маршей — почему-то никто не спешил делиться с ними зипунами, приходилось регулярно наведываться в гости самым ранним утром — в безлунную ночь слишком велик был риск потерь среди лошадей.

Заметив приближающуюся конную массу, Геллан дал тройной свисток. Почти бесшумно открылись ворота. Впрочем, вскоре приближение врагов заметили с не очищенных от янычар башен. Раздались сначала отдельные выстрелы и довольно испуганные вопли, хотя янычар-то в трусости никто не мог упрекнуть. Но тревога запоздала. Не обращая внимания на усиливающуюся стрельбу, казаки рысью, половодной рекой вливались в Азов, затапливая его, именно как река.

Судьба крепости решилась ещё утром, несмотря на шедшие в нём весь день бои и немалые потери у штурмующих. Агаряне, понимая, с кем связались, сопротивлялись отчаянно: казаки славились тем, что янычар в плен брали нечасто. Наконец одна из зажигательных стрел, которыми альвы не переставали засыпать укрепившихся в арсенале османов, оказалась удачливее своих сестричек, и город потряс оглушительный взрыв. Уцелевшая, было, часть турецкого гарнизона вместе с половиной командования перестала существовать в одно мгновение, рухнуло пять мечетей и десятки домов, а занятые казаками кварталы обильно присыпало обломками камней и окровавленными ошмётками [54] погибших. А сераскир Азова, Мустафа-ага, остался жив только потому, что не успел добежать до своих подчинённых. Казаки справедливо посчитали, что за такого важного гуся можно спросить знатный выкуп, и, полонив его, даже бить не стали, ограничились отнятием дорогой сабли. Взяли живым и казначея. Этого пригрозили повесить, ежели не отдаст ключи от сундука с акче и складов с припасами. Рядовых янычар, кои выжили, побили, повязали и уготовили для отправки на Дон. Персам продать, или царю, коли пожелает. Баб янычарских с детишками согнали на майдан. Молодых и красивых, вестимо, молодые казаки себе заберут. Окрестят и оженятся, не впервой донцам турчанок или черкешенок в дом брать. Прочих в ту же Персию продать, тоже прибыток. Зато бывших своих, кто ранее к агарянам переметнулся и в басурманскую веру обратился, и кого в Азове живыми побрали, щадить не стали. То же относилось к работорговцам, вера которых, независимо от исповедания, была одна — мошна. Верёвок в городе нашлось вдосталь, а за неимением в округе подходящих деревьев на это дело сгодилась крепостная стена.

Утром следующего дня на север, в сторону Изюма, выехал посыльный — альв в мундире славного Ингерманландского драгунского полка. Альвы уже прославились тем, что всегда доставляли важные послания по назначению, успешно не давая себя выбить из седла никому из желающих, будь то турки, татары или прочие шведы. Посланец вёз на север весть: Азов взят, и будет удержан до летней кампании будущего года, как уговаривалось.

Кот улыбался тою тонкой, блуждающе-задумчивой улыбкой, каковая отличала его племя. Доволен, значит. Идёт по стене легко, словно нет на ногах пудовых сапожищ офицерских, да вниз изредка поглядывает. И, коли при мундире, стало быть, имеет что сказать именем царским. Такой манир был у Петра Алексеевича, передавать важные вести после сделанного дела, да с офицером при параде. Ничего не попишешь.

— Я многому у вас научился, Иван Матвеевич, — сказал котяра по-русски, с чеканным столичным выговором. — Нам никогда не доводилось брать крепости подобным образом, потому спасибо за науку.

— Невелика хитрость, — хмуро проговорил атаман, переминаясь с ноги на ногу. — Верно ли я понял, что царь-батюшка надумал будущим летом хана крымского побить?

— О том даже ближним своим не говорите, Иван Матвеевич.

— Само собою.

— Оружие и провиант прибудут с обозом. Вышлют, как только мой рапорт получат. Перезимуете, даст бог, без происшествий, а по весне ждите подмоги. Два полка государь даёт, чтоб город удержали.

— Сами-то ногаев паситесь, — предупредил атаман, зная, что альвы в Азове не задержатся, им надлежит в Белгород ехать, где драгунский полк ещё в конце лета расквартировали. — Калмыки Дондукины их грабить пошли, так те злы будут больно. А сколь вас тут? Сотня всего.

— Ногаи не страшнее орков, справимся, — кот улыбался уже до ушей. Что за орки ещё? Небось, враги их старинные? — А вам, Иван Матвеевич, государь велел передать кое-что.

Геллан отстегнул пуговицы, вынул из кармана свёрнутый трубкой пергамент с печатью.

— Вам чин бригадирский, дающий потомственное дворянство, за взятие Азова жалован, — произнёс остроухий, почтительно, как равный равному, подавая свиток атаману. — Ещё дюжина патентов лейтенантских, коими вы отличившихся казаков по своему разумению наградите. Передам, как только вниз спустимся. Имена вписать недолго. Добыча с крепости и так ваша. О прочем в будущем году с самим императором поговорите.

— А тебе-то за Азов что, Андрей Осипович? — наконец-то в памяти всплыло отчество, что котяра вместе с именем при крещении получил.

— А меня, Иван Матвеевич, переводят в лейб-гвардию, в Преображенский полк, — вздохнул остроухий, не скрывая ироничного тона. — Часть моих подчинённых — в Семёновский. Разжалуют из конницы в пехоту.

— Зато и в чине, небось, повысят, — атаману не было чуждо честолюбие, бригадирский патент тешил душу. Но к возвышению прочих он был ревнив.

— Поручик [55] лейб-гвардии — это не чин, это должность, — уточнил альв, хотя атаман, далёкий от столичных перипетий, не совсем понял, в чём различие. — Всяко иным делом буду заниматься, нежели сейчас… Бог с ними со всеми, Иван Матвеевич. Главное мы с вами сделали, а там кому каких сластей за то отсыплют, не суть важно.

— Главное, друг мой Андрей Осипович, мы не сделали, — проговорил атаман, глядя со стены на полуразрушенный город, где уже копошились люди, разбиравшие завалы. — Главное мы токмо учали делать. Много ещё кровушки прольётся за эти берега…

Альв спорить не стал, видать, о том же подумал.

— Планы у тебя, мин херц, занятные… Откуда ж денег взять?

— Раньше находились.

— Раньше, Пётр Алексеич, подушная подать была семьдесят четыре копейки. Ныне ты сам снизил до семидесяти, а ревизских душ больше не стало. Из иных местностей пишут — до половины мужичков в бегах.

— Чему вы удивляетесь?

Серебристый голос альвийки, до сих пор тихонько сидевшей с раскрытой книгой в уютном кресле у камина, заставил их прервать разговор и обернуться.

— И правда, чему вы удивляетесь? — повторила женщина, откладывая книгу на низкий восточный столик. — Поставьте себя на место этих мужиков, и поймёте, что тоже бежали бы без оглядки.

Разъяснений не требовалось: все прекрасно знали, каким образом взимаются нынче подати. По три месяца каждые полгода стон над Русью: воинские команды становятся на постой в деревни. Кормятся, само собой, за счёт местных жителей, безобразия учиняют. Дошло до того, что не только крестьяне — помещики разбегаться начали. О каком росте доходов казны может идти речь?

— Бегство надобно пресекать, — хмуро изрёк Пётр Алексеевич. — Окружать деревни и ловить беглых [56].

— Да ты, Петруша, никак, воевать собрался? — улыбнулась жена, прикрыв высоко торчащий живот концами большого нарядного платка, наброшенного для пущего тепла на плечи. — С кем? Мужик не швед, его терзать — выгоды никакой, один убыток… Алексея Долгорукова забыл? Я-то помню.

— Ты, Аннушка, в делах коммерции смыслишь менее, чем я в вышивании, — неожиданно смягчил тон государь. — Что читаешь?