Пасынки (СИ) - Горелик Елена Валериевна. Страница 99

— Прежде я хотела бы узнать, ждут ли татары и турки нас под Инкерманом, или не верят, что мы способны на такую дерзость.

— Они, ваше величество, похоже, до сих пор не верят, что мы вообще здесь находимся, — не без иронии заметил Миних. — Однако я, кажется, догадываюсь, какую стратегию вы желаете развить… Сколько насчитали греки кораблей в Херсонском лимане?

— Две галеры и две шебеки, — ответила Раннэиль. — Команды на берегу, рабы прикованы к вёслам галерным.

— В таком случае нам следует дождаться, когда казаки расквартируются в городе, и мы увидим здесь атамана Малашевича. Им будет чем заняться в скором времени…

Выслушав черновой план Миниха, государь оживился. Началось обсуждение, внесение поправок и уточнений. Затем явился кошевой атаман войска Запорожского Иван Малашевич, и план снова пришлось редактировать. На всё убили часа три. Зато под конец изрядно повеселевший Пётр Алексеевич подытожил:

— Решено. Совещаний до окончательного взятия Инкермана более не будет, посему каждому надлежит заняться своим делом. Запомните, господа: воевать мы ещё не начинали. Только теперь начинаем, с божьей помощью. С нею же и завершим поход сей — когда возьмём Кафу.

— Слава тебе, господи, — перекрестился Измайлов. — Ты уж прости, Пётр Алексеич, боялся я, что не решишься уничтожить язву сию… Кафа, торжище позорное! Стало быть, мы надолго здесь.

— Надолго, — подтвердил император. — Чёрному морю отныне безраздельно турецким не бывать. А кто Тавридой владеет, тот на нём и хозяином будет.

— Без флота можем не удержать, — усомнился Измайлов.

— Будет флот. Дайте срок, всё будет.

Ночь выдалась пасмурной, и ветер, немного ослабевший к ночи, гнал к берегу невысокую волну. Так что тихий плеск обмотанных тряпками вёсел не смогли бы расслышать и самые чуткие вахтенные. А уж разглядеть что-то по полной темени не под силу было бы и альвам.

На османских галерах-кадиргах альвов не было. Ни среди вахтенных, ни в числе рабов на гребной палубе.

Основная часть команд сошла на берег, чтобы навести порядок в городке, ибо калга-султан, бежавший от русской армии, намеревался проложить маршрут к Порогу Счастья, чтобы просить помощи у повелителя правоверных. Турецкий же капудан-паша надменно отказал Менгли-Гирею в праве занять место на одной из кадирг. Мол, брат оставил Кырым под твоей защитой, а ты в бега? Нет уж, собирай войско и защищай главную жемчужину в короне султана, не то рискуешь вместо помощи дождаться посылки с шёлковым шнурком внутри — приказа умереть. Напрасно ослабевший от потери крови Менгли уверял, умолял, угрожал. Осман был непреклонен, и сумел-таки привести татарского принца во вменяемое состояние. На это понадобилось всего два дня.

Разведка эти дни неизменно доносила, что русские стали огромным лагерем в Бахчисарае и вокруг оного, и ждут подхода корпуса, бравшего Карасубазар. Из этого и турок, и калга сделали вывод, что поход действительно карательный, и русские в самом деле пришли разорить Кырым в отместку за позапрошлогодний набег. В этом случае они наверняка не станут трогать турецкие гавани. Схлёстываться с Блистательной Портой в серьёзной войне Пётр не рискнёт, ему хватит головной боли за разорение Кырыма. Немного воодушевившись и подлечив раны, калга разослал нукеров по городам побережья — с повелением татарам вооружаться и идти под его руку. Хотя самое боеспособное войско ушло с ханом в Персию, Менгли-Гирей рассчитывал собрать не менее ста тысяч сабель. И даже начал понемногу мечтать, как захватит в плен русского царя, как посадит его в клетку и привезёт в Истамбул. Мечтания эти были так приятны, что на исходе третьей ночи после прибытия в Инкерман ему даже сон приснился — соответствующего содержания. Но в тот великолепный момент, когда сам повелитель правоверных на радостях называл его своим братом и назначал ханом вместо ненавистного Каплана, в сон внезапно ворвались заполошные крики…

…На то, чтобы, вырезав вахтенных, захватить две кадирги и две шебеки, у запорожцев куреня Малашевича ушло не более получаса. Опыт — великое дело, а казаки были большими мастерами скрадывания, ночных штурмов и абордажей. Кроме того, запорожцы, тайно пробравшись на борта кадирг, успели до поднятия турками тревоги расковать некоторое количество рабов. А галерные рабы так нежно и страстно любили своих хозяев, что набрасывались на них едва ли не с голыми руками. Вскоре после того, как последнего турка — вернее, то, что от него осталось — выкинули за борт, в гавани началось активное движение. Казаки при помощи галерников и товарищей, оставшихся в рыбацких лодочках, любезно предоставленных греками, отверповали кадирги носами к городу. Почти сразу загрохотали орудия галер. Всего по одной шестнадцатифунтовке и по четыре восьмифунтовки на носу каждой, но этого вполне хватало для исполнения главной задачи.

Тем временем турки — именно турки, ибо «татары» и «море» понятия несовместимые — принялись в спешном порядке собираться к гавани. К их услугам были многочисленные шлюпки. Поскольку в город не врывались с гиканьем и завываниями яростные казаки, турецкий капудан-паша заключил, что этих разбойников здесь мало, и они, захватив кадирги, собираются на оных и уплыть. Он ведь знал уже, что собратья этих неверных, донские казаки, с лёту захватили довольно сильно укреплённую Керчь, не ждавшую нападения, а сейчас разоряют побережье вокруг Кафы. Должно быть, им нужны эти кадирги для возможной атаки Кафы с моря. Стало быть, долг правоверного воина — не дать им уйти. А раз их немного — рабы не в счёт, на них попросту не хватит оружия — значит, у воинов ислама есть большой шанс отвоевать суда. Но… Снова это «но». Стоило туркам начать рассаживаться в шлюпки, как с оглушительным грохотом взлетел на воздух склад боеприпасов, находившийся рядом с припортовыми домишками.

Капудан-паше стало окончательно ясно, что гяуры в городе. К великому для него сожалению, это стало ясно и калге, и его татарам. Но если калга нашёл в себе мужество, несмотря на незажившие раны, сесть в седло и взять саблю в руку, то большая часть его воинства начала попросту разбегаться.

Небольшое время спустя, к превеликому удивлению и капудан-паши, и калги, выяснилось, что врага толком никто не видит. А то тут, то там вспыхивают явно подожжённые чьей-то рукой склады — с продовольствием, с деревом, с тканями, и так далее. По улицам, усиливая сумятицу, с воплями бегали местные купцы — армяне и караимы, пытавшиеся спасать своё имущество. Татары, разбегавшиеся из Инкермана, дороги не разбирали, кого-то и задавили в суматохе. Им никто не мешал. Туркам сейчас не нужны были паникёры, а за городом, как ни странно, на них никто не нападал.

Откуда было знать многоопытным, но косным в мышлении капудан-паше и калге Менгли, что на бегущих никто нападать и не собирался. Просто именно их бегство, а не диверсии, устроенные альвами, и было сигналом для драгун, что скрытно выдвинулись к Инкерману ещё вчера вечером. А заварушка в гавани имела главной целью отвлечение турок от происходящего вокруг города.

Солнце ещё не взошло, когда Инкерман был взят. Капудан-паша доблестно сражался и погиб вместе с большей частью своих экипажей, зато Менгли-Гирея взяли живым.

Тишина была тягостной для всех.

Маленькая, по-восточному обставленная комната, в которой чужеродными предметами смотрелись два грубых деревянных стула, невесть как оказавшихся в этой глуши. Ковёр, на котором прежние хозяева за годы протоптали глубокие тропинки. Крохотное оконце, с трудом допускавшее свет внутрь комнаты. Запах специй и женских благовоний, будто навеки въевшийся в стены.

Победитель сидел, неуважительно развалясь, не удосужившись застегнуть кафтан, и хмуро глядел на побеждённого. Тот был снова ранен при штурме, но присесть ему никто не предлагал.

Два старых врага, много лет знавших друг друга заочно и поседевших во вражде, наконец, повстречались. Но только одному из них эта встреча пришлась по душе. И оба делали вид, будто не обращают внимания на скромно сидевшую в уголке женщину в шёлковом зелёном платье.