Вариант "Новгород-1470" (СИ) - Городков Станислав Евгеньевич. Страница 52

На вопрос Дана Хирви кивнул головой, мол, да, умеет. И добавил — на языке чуди, а Хотев перевел — что ему знаком и арбалет, и это для Дана, вообще, оказалось находкой. Поскольку, они с Домашем уже не раз подумывали — а не вооружить ли им ночных стражей арбалетами? Хотя бы одного из троих? Двое будут с копьями, один с арбалетом… А, тут — на тебе, и арбалетчик подвернулся… Как понимал Дан, опытные арбалетчики по улицам Новгорода, вряд ли, гуляют. А, когда Дан узнал, что у Хирви в наличии и свой арбалет есть… сие стало решающим и он, даже, мысленно, возблагодарил бога за то, что тот привел этого с трудом ковыляющего чудина с Сааремаа — так перевел ему «островная земля» все тот же Хотев — к Дану и Домашу в мастерскую. Кстати, и выяснилось — откуда Хирви столь оригинально знает словенский язык. У Хирви женой была пленница, захваченная им на купеческом корабле, когда он пиратствовал с сородичами на Балтике. Она говорила по-словенски, но, вот так, своеобразно. Как понял Дан, жена Хирви была оттуда родом, откуда приплыли и предки значительной части новгородцев, из славян южно-балтийского Поморья… Которые позже, толи в состав польского королевства вошли, сейчас входили, толи оказались «под немцами». То бишь, из дальних родичей Домаша.

Дан повторил чудину все, что до этого говорил, при приеме в должность Микуле и Якуну и, учитывая, что жить Седому Хирви и его племяннику пока негде — долго при монастыре нельзя и скоро, так или иначе, их попросили бы освободить сторожу — Дан разрешил чудину с племянником перебраться в сарай к Лаврину. К себе взять эста с родственником Дан не мог, после Георгия-византийца и нового телохранителя — Хотева, перебравшихся к нему, первый из каморки на Владычьем дворе, второй с постоялого двора бояр Валитов, представлявших интересы Ижорской земли в Новгороде, места у Дана не было. А, что касается сарая в усадьбе Домаша, так это было даже лучше и для мастерской и для самого Домаша — Седой Хирви постоянно будет, как бы, на страже и всегда под рукой. Правда, Лаврину придется потесниться, ну, дак, давно пора ему уже и собственное жилье присмотреть — зарабатывал Лаврин больше всех мастеров. Посуда, расписанная им, расходилась моментально.

Племянника Хирви Дан, мысленно пиная себя за мягкость характера, согласился тоже устроить на работу, но только после того, как сам поговорит с ним и поймет, к чему тот больше предрасположен. Конечно, такие мудрёные слова — «к чему тот больше предрасположен» Дан чудину говорить не стал, как и брать на веру слова самого Седого Хирви о том, что его племяш… — не воин, жаль, — сокрушался эст… — хороший малый и Дан не пожалеет, что возьмет Вайке в мастерскую. Имя Вайке Дану показалось женским, но кто их, чудь, разберет. Однако, что-то мимолетное, нехорошее, в голове у него мелькнуло… Дан только предупредил Седого Хирви, что в жилом уголке сарая всего два топчана-лавки и кому-то придется спать на полу, подстелив рогожу или что там найдется.

Хирви сказал, что переберется в сарай в этот же день, вещей у него с племянником немного, а бедному собраться — только подпоясаться.

А дальше Дан закрутился и почти забыл о едва ковыляющем, но умеющем обаять чудине с острова Эзель или Сааремаа — на языке маакондов, и лишь к вечеру вспомнил о нем. И решил посмотреть, перебрался ли тот в сарай и, если перебрался, то как устроился, а заодно и поговорить с его племянником.

В сарае, перед входом в отгороженный угол, где, после отбытия в собственные хоромы, обитал один Лаврин, Дану преградил путь Вавула.

— Боярин, — начал было гончар, какой-то немного взъерошенный, — боярин… — Вавула всегда, когда был не совсем в «своей тарелке», называл Дана боярином.

— Вавула, — перебил гончара Дан, — сколько раз я тебе говорил…

— Дан, — тут же поправился гончар, — ты бы, это, повременил с гостями. Племяниц… — Вавула запнулся на секунду, но тут же продолжил, — у новенького болеет. Не ходить бы тебе туда.

Дан застыл перед рогожей, закрывавшей вход в допрежь свободную обитель старшины художников…

Дан сразу, как только число специалистов одного профиля переваливало за два человека, назначал старших — чтобы эти спецы к нему, Дану, не бегали попусту каждые пять минут и решали мелкие вопросы сами, со старшим. А, учитывая, что мастерская разрасталась, превращаясь медленно, но неотвратимо в маленькую фабрику, и Дану уследить за ее работой было все сложнее, тем более, отлучаясь, при этом, постоянно, по тем или иным делам, именно старшие и выручали его, контролируя, самостоятельно, отдельные участки производства. За гончарным производством присматривал, конечно, Вавула; среди художников старшим был Лаврин, а на печах, само собой разумеется, командовал Семен…

— Ты чего это, Вавула? — спросил Дан. — Запинаться стал, в словах путаться, меня не пускаешь? Да, и вид у тебя… Подвинься-ка, я сам посмотрю… — Дан оттолкнул Вавулу и, сдвинув, закрывающую вход завесу, шагнул в «келью».

На грубом деревянном топчане, на матрасе, набитом соломой, лежал… лежала девчонка! Девчонка, до подбородка укрытая раритетной медвежьей шкурой — во времена оные приобретенной Даном для дополнительного сугрева по ночам. Эту шкуру, вытертую с одного края, но, все равно, хорошо греющую, Дан оставил, в наследство, Лаврину, когда перебирался в свой дом… Девчонка выглядела не старше 12–13 лет и была жутко конопатой, с белесыми ресницами и белыми же бровями. Ее огненно-рыжие волосы, заплетенные в две косы, разметались по разные стороны от головы. Лицо у девчонки было красным и мокрым, рядом с ней суетился Седой Хирви, протирая чистой тряпицей ей лоб и щеки. При виде входящего в жилой угол Дана, чудин встал и уставился на Дана, однако какого-либо смущения, и тем более испуга в его взгляде и близко не было. Словно, все именно так и должно быть.

— Та-акс, — протянул Дан, на мгновение испытав какой-то шок от того, что вместо племянника видит племянницу, — значит это и есть твой племянник, сын твоей сестры… — И добавил: — Интересный, такой, мужичок… Или ты хочешь сказать — это не мужичок?

— Когда бежал от слуг епископа пришлось ее прихватить с собой, — похоже, даже не собираясь оправдываться, обронил чудин. И, не то пояснил — зачем взял сюда девчонку, не то просто констатировал факт: — Вайке подбила глаз сыну фогта… Нельзя было ее оставлять, фогт-управитель руку ей хотел отрубить.

Дану, почему-то, стало интересно, чудин этого фогта убил или нет?

— Седой Хирви, — спросил Дан, — просто так, удовлетвори мое любопытство — ты, естественно, этого фогта убил?

Чудин угрюмо буркнул: — Он бы слуг позвал, если бы я его живым оставил.

— Я так и подумал, — со вздохом, произнес Дан. И продолжил: — Это, конечно, хорошо, что вы с племянницей сбежали от епископа и добрались до Новгорода, притом не только до Новгорода, а аж до самой нашей мастерской… Но мне-то что теперь делать?

— Вайке боевая, — опять, словно это могло как-то решить проблему, произнес Хирви. — Она может и за домом смотреть, и еду готовить, и рыбу сама коптить…

— Ага, — хмыкнул Дан, — здесь, как раз, самое рыбное место… етить-коптить. Ведь, вокруг ее видимо-невидимо… — Но Хирви, абсолютно не обратив внимания на его слова, продолжил: — Только сейчас она немножко заболела и ей нужно несколько дней полежать.

— Немножко заболела, говоришь… — Дан нагнулся к девчонке. Прислушался: — Вроде, ни хрипов, ни трудного дыхания нет… — И мысленно возликовал: — Кажется, воспаления еще нет! — Затем, уже выпрямляясь и оборачиваясь к чудину, жестко, без всяких попыток хоть как-то смягчить тон, приказал… — уж, что-что, а приказывать Дан умел. Психологическое давление на человека и умение командовать было обязательной к изучению дисциплиной — там, где Дан проходил армейскую службу, а, кроме того… У Дана была врожденная способность — если требовалось, мгновенно становиться мрачным и агрессивным «типом», невыполнение требований которого чревато разной тяжести ушибами и даже, возможно, переломами… Кто-то, ведь, рождается с талантом математика, кто-то музыканта или гениального шахматиста, а Дан родился с талантом командовать. Вот, только, к сожалению, этого самого желания командовать у него не было. Разве что по надобности, например, как сейчас или в той же армии…