Дом последней надежды - Демина Карина. Страница 11
Только старый дом, нуждавшийся в заботе. И иллюзию покоя.
Почему иллюзию?
Потому что шкатулка, в которой Иоко хранила немногие свои сбережения — справедливости ради стоит сказать, что не только свои, — была почти пуста. Пара золотых лепестков, скромная кучка серебра и вязанка медных монет.
Вот для чего, стало быть, дырочки в них.
Удобно.
Я села и попыталась вспомнить, куда ушли деньги.
Ничего.
Молчание и… ощущение вины? Их не украли, это я знала точно. Быть может, Иоко перепрятала монеты? Но куда? Я сдавила голову руками, с трудом удерживаясь, чтобы не удариться лбом о низкий столик. Столик был красив — полированное дерево и мозаика из разноцветных камней. Тонкая работа.
Дорогой?
Иоко не знала.
Женщины не должны считать деньги, для этого есть мужчины.
Мужчин поблизости не наблюдалось, равно как и свитков, в которых велись бы расходы, и вообще хотя бы бледного подобия учетной книги.
Не было ее.
Женщины не должны…
Ясно.
Денег нет, и куда подевались, выяснить вряд ли получится. В первую декаду месяца мне должны выдать содержание, но его хватит лишь на необходимое, а скоро зима и… зимой холодно.
Это Иоко знала. Даже в том прошлом ее доме, который считался богатым, зимой было прохладно, хотя каждый день разжигали очаг и застилали пол меховыми коврами. Здесь же…
Надо что-то делать.
Сперва разобраться со счетами и ценами, но сама я буду долго возиться, а вот если попросить о помощи…
— Госпожа? — Шину откровенно удивилась. — Простите, госпожа, но вы уверены? Вы и вправду хотите, чтоб я…
— Вы же работали в лавке мужа? Вели его дела, помогали во всем? — Я наклонила голову, хотя и без того Шину была много выше Иоко.
Она кивнула и нахмурилась.
А ведь и она далеко не стара… слегка за тридцать. Лицо круглое. Кожа смуглая, но гладкая, без изъянов. В уголках глаз появились первые морщины, а в волосах — седина, но легкая, несерьезная…
Широкие плечи.
Крепкие руки.
Слишком крупная. Слишком грубая, чтобы считаться красивой, во всяком случае, по меркам этого мира. Мой был куда менее строг…
— Моя болезнь…
— Болезнь? — Шину фыркнула. — Конечно, болезнь…
— Разве нет? Я плохо помню, что было… раньше.
— А то… икшари-корень памяти лишает… его иные используют… по-всякому. — Она пожевала губами и сказала: — Вот что, госпожа Иоко, чем могу, помогу. Мой дом ныне здесь, и иного уже не будет. Да что я умею? Лавку вот держать…
Что за корень?
Я слышала… нет, не я, но Иоко… серый корень, который добывали в болотах, а после сушили и, перетертый, мешали с маковым молочком, получая зелье забвения.
Сладкое.
И горькое.
Оно даровало чудесные сны, но стоило взять больше дозволенного, и сны эти становились кошмарами… ее супруг, помнится, в одну ночь страшно кричал, и бегал по дому, и прятался, уверяя, будто бы демоны-они [16] пришли за ним… Он описывал их, огромных, вооруженных палицами-канабо, столь ярко, что Иоко почти поверила и понадеялась, что они заберут ее супруга.
Не сбылось.
Больше к корню он не прикасался, и Иоко не стала бы. Сама бы не стала… она видела, что зелья делают с разумом человека, тогда как…
Узнаю.
Время и терпение. Терпение и время… а пока — дом.
И кухня, где отыскался мешок белого риса, который Шину пересыпала с ладони в ладонь, пробовала круглые зерна на зуб и хмурилась.
— Дрянной подсунули…
Масло прогоркло.
Листы сушеных водорослей тоже оказались не лучшего качества. Да и вовсе на кухне огромной, способной прокормить всех обитателей некогда большого дома, ныне было поразительно пусто, как и в самом доме.
С полдюжины ваз, две из которых Шину отставила в сторонку, причем выбрала не самые красивые.
— За эту с полсотни лепестков выручить можно, — она вручила пузатую темную вазу Иоко. — А та — и сотню потянет. Старая… только без меня не ходите, я вас к нужному человеку сведу…
Нашлись и забытые некогда ширмы, одна с дырами, а пяток вполне приличного вида. У драной Шину ходила долго, то приседала, то поднималась.
Вздыхала.
Трогала потускневшие крылья алого дракона.
— Может, гордячка наша и сумеет починить, — вынесла она вердикт. — А за такую больше полусотни не дадут…
— А если починит?
— Тут уж глядеть надо, как починит… подберет нити в тон, залатает дыры, то и с пятьсот просить можно… это ж работа Ичиро, я такую только один раз видела. Не сомневайтесь, госпожа, у меня глаз хороший… меня супруг мой покойный, да будут боги милостивы к душе его, всегда к старьевщику брал…
— А чем вы торговали?
Красный дракон распростерся над морем. Гора. И деревушка на горе. И одинокая сосна, вытянувшая ветви над морем… и вправду сложный рисунок, который местами поблек, а порой и вовсе стерся.
— Сперва-то рыбную лавку держали, — призналась Шина. — А после-то… море всякое приносило. То вазы, то фигуры всякие… он у меня разбирался и меня учил…
Подпольный антиквар?
Что ж, если так, то мне несказанно повезло.
В этом я вскоре убедилась: помимо предметов старины, которых, к удивлению моему, в доме обнаружилось немалое количество, она разбиралась и в вещах сугубо бытовых.
Цены на рис. Масло. Ткани и нитки. Где покупать стоит и надо ли торговаться, кто дает честную цену, а кто рис, перед тем как на весы кинуть, у воды держит… Тысяча и одна мелочь, которые самой Шине казались вполне обыденными, а нам были жизненно важны.
Иоко обманывали. Бесстыдно и не испытывая, полагаю, ни малейших угрызений совести, поскольку, одинокая, отвергнутая обоими родами, она априори являлась изгоем, как и те, кому случилось попасть под крышу ее дома.
Ничего. Все изменится. Я, быть может, не умею находить общий язык с людьми, но деньги… деньги — дело иное… и вот на седьмой день мы с Шину и Араши, которая изъявила желание выбраться за ограду, покинули дом. Серебра, по уверениям Шину, должно было хватить, чтобы закупить самое необходимое из продуктов. А заодно уж пройтись по торговым рядам…
Город…
Иоко почти не видела его, ибо женщине благородного рода — да-да, именно — не пристало разгуливать по городу. Женщины благородного рода благородно восседают на шелковых коврах, занимаясь делами важными и пустыми.
Вышивкой вот, каллиграфией. Или резьбой по сухим косточкам абрикосов, некоторые, правда, предпочитали вишню, но это, как говорится, дело вкуса.
А если вдруг возникала нужда покинуть дом, то женщину благородного рода несли на паланкине или на худой конец она восседала на спине мула, стыдливо прикрывая лицо бумажным зонтиком. Еще допустим был вариант, когда ее, бедняжку, усаживали в тележку рикхи, но тогда помимо зонтика требовалась бумажная маска, дабы нечестивый взглядом своим случайным не оскорбил…
Иоко в городе бывала несколько раз за всю жизнь свою, и память ее сохранила смутное ощущение беспокойства. Недовольства.
Ей было неуютно вне бумажного кокона стен. И чувство это заставляло спешить, подавляя и то слабое любопытство, которое было свойственно ее натуре.
Я другая.
Я отказалась от повозки, чем удивила Шину, еще не потерявшую саму способность удивляться, и заслужила одобрительный хмык Араши. Она, в темном костюме явно мужского кроя, гляделась, к слову, весьма гармонично. И рукоять меча вполне вписывалась в образ. Ножи Араши тоже прихватила, хотя и скрыты они были в широких рукавах рубахи.
— Бесстыжая, — со вздохом произнесла Шину.
— Зато свободная…
Я ничего не сказала.
Я долго выбирала наряд для этого выхода. Не слишком роскошный, хотя таковых у меня имелось лишь одно платье, из бледно-лилового шелка, расшитого серебряной нитью. Стебли тростника и крохотные птички, скрытые в них. За это кимоно я могла бы выручить не менее пятидесяти золотых лепестков, но… его Иоко подарил отец, еще когда был жив.
Я выбрала темно-синее, почти лишенное украшений. Простенький вьюнок по подолу был мил, но не более того. Отказалась от прически и рисовой пудры. От помады — ни к чему мне она. А вот зонт пришлось взять, ибо не пристало…