Авантюрист и любовник Сидней Рейли - Семенова Юлия Георгиевна. Страница 28
(Из поэмы X. Н. Билика «Сказание о погроме».)
«Попытки вызвать сферы на какое-нибудь проявление осуждения погромов или хотя бы на выражение жалости к пострадавшим дарованием им денежной помощи потерпели полную неудачу. Между тем авторитетное слово или действие в этом направлении… уничтожили бы прочно засевшее у многих и утвердившееся после погрома убеждение, что такого рода расправа населения с его исконными врагами — дело полезное с государственной точки зрения и угодное властям».
(Из воспоминаний С. Урусова, кишиневского губернатора.)
«Еврейская улица до Кишинева и после Кишинева — далеко не одно и то же… Позор Кишинева был последним позором. Затем Гомель… Скорбь еврейская повторилась еще беспощадней прежней — но срам не повторился».
(Из статьи В. Жаботинского о создании еврейских отрядов самообороны.)
— Я окончу свои дни здесь, — Григорий Яковлевич снял и протер пенсне, — но ты… Ты должен уехать отсюда, пока не поздно!
— Ах, папа! — Зигмунд с грустью заметил, как постарел отец. — Погромы — это, конечно, ужасно, но какое отношение они имеют ко мне?
— Ты думаешь, если ты взял фамилию матери и женился на русской женщине, то перестал быть евреем?! — на морщинистой шее доктора дернулся кадык. — Они, — он потыкал пальцем куда-то в стену кабинета, — они до всего докопаются, они узнают, чей ты сын… И тогда… Уезжай, на другой конец света уезжай!
— Но, папа, как я могу уехать? Митя и Маша учатся в Киеве, Ольга ни за что не бросит родной город, мои деловые интересы не позволяют отлучиться даже ненадолго…
— Вот видишь, — не удержался от упрека Розенблюм-старший, — не изменил бы ты медицине, мог бы в любой момент собрать манатки и сняться с места. Лекари, знаешь ли, всюду нужны — и в Европе, и в Америке. А чем ты сейчас занимаешься, если не секрет?
— Лесом, — не слишком охотно ответил Зигмунд.
— Откуда в Киеве лес? — удивился Григорий Яковлевич.
— Ах, папа, — сын не удержался от улыбки, — я всего лишь посредничаю в экспортных операциях.
— Гм, лес, — доктор пожевал губами. — У меня есть один давний пациент и старый друг… Так вот, он служит в фирме у самого Грюнберга и недавно говорил мне, что они ищут человека, который представлял бы фирму на Дальнем Востоке. Он мог бы составить тебе протекцию…
— А что, это любопытно, — после некоторой паузы отозвался сын. — Не близко, правда, но Грюнберг — это имя!
— Так ты согласен? — обрадовался Григорий Яковлевич. — Тогда я сегодня же отправлюсь с визитом к Карлу Ивановичу!
Зигмунд не мог, да и не хотел открывать отцу всей правды. Он согласен был уехать куда угодно. И не от погромов, а от жены. Ольгина истерия с годами развилась в самую настоящую болезнь. Хорошо бы передохнуть от нее хоть недолго. Разумеется, при условии, что его примут в фирму Грюнберга. На Дальний Восток жена за ним определенно не последует. Отказалась же она когда-то переехать в Одессу!
— Отшень карашо, што фы флатеете ясыками, — строго сказал Карл Иванович, принимая Розенблюмов на следующий день. — К тому ше у фас есть опыт ф нашем деле. Заполните фот эти бумаки. Я не-метленно снесусь с каспотином Грюнбергом.
«С годами все больше убеждаешься, как немного нужно человеку для счастья. Вот я смотрю из окна во двор — там мужики «забивают козла», соседка вешает свежевыстиранное белье… Самая обычная картина. Как сужается мир к старости! А в юности, помнится, я мечтал о дальних странах, об опасностях и приключениях. Сейчас так ноет нога, что прогулка в сквер для меня — романтическое путешествие. А когда случается выбраться за город, на дачу Петровича… Ах, проклятый возраст! Было, было время, когда я был легок на подъем, и пересечь половину земного шара казалось много проще, чем терпеть ревнивые сцены жены. Где я только не побывал, чего не видывал! Тогда можно было позволить себе отмахать враз сотню километров — мне и тридцати не исполнилось. Сколько человеческих лиц я перевидал за свою долгую жизнь! И кого только среди них не было… Помню одного карточного шулера, который страшно берег свои руки. Иначе, утверждал К., надо менять профессию, не сможешь почувствовать карту, ее масть и достоинство. Пальцы у него были белые, длинные, нежные, кисти гибкие и подвижные, как у хирурга или пианиста.
— Руки, — любил он говаривать, — это мой хлеб.
Я смотрел на него и думал: «Господи, это надо быть безумцем, чтобы тратить жизнь на подобные глупости». Мне нравилось работать до одурения, чтобы видеть результаты своего труда. Конечно, приходилось иной раз лукавить и даже обманывать людей, но только в интересах дела. Но передергивать в игре… К. плохо кончил — его поймали на мухлеже и жестоко избили партнеры. Он чуть не умер от побоев, но больше всего горевал, что остались искалеченными руки — жизнь лишилась смысла…»
Англичанин сдал.
— Пас, — сказал Зигмунд.
— Раз, — пророкотал Базиль.
— Тоже пас, — фальцетом пропел Ханс Ханссон.
— И я пас, — деловито кивнул англичанин. — Играйте, сэр Бэзил.
— Черви козыри…
Зигмунд играл не ради денег и не из азарта. Он зарабатывал достаточно, слава Богу, за этим сюда и приехал. А игрецкий азарт — штука опасная, легко увлечься и потерять голову. Видел он заядлых картежников: жалкое зрелище. Среди его партнеров нет таких, все играют ровно и сильно. Прекрасное времяпрепровождение: одновременно отдых и тренировка ума. К тому же где, как не за карточным столом, завязываются перспективные деловые отношения?
Взять, к примеру, Базиля Захарова. Толстый смуглый грек откуда-то из Балаклавы. Но на сколько каратов тянет бриллиант у него на пальце? Говорят, его дед, Захаропулос, был простым рыбаком. А сэр Бэзил, британский подданный, оказывающий услуги королевскому дому, ворочает миллионами, строит военные корабли. Стоит ему шевельнуть бровью — и сотни людей в разных странах с ног сбиваются, выполняя его распоряжения. Что привело его сюда, на задворки мира? Неужели слухи о предстоящей войне?
Ханс Ханссон тоже не последняя фигура в Порт-Артуре. Представитель датской западно-азиатской компании, которая чем только не занимается! Он не раз уже намекал, что такого опытного специалиста, как Зелинский, датчане не прочь переманить к себе, но Зигмунд предпочитал отшучиваться. Ханссон-то и свел его с Захаровым.
Четвертый, англичанин, был темной лошадкой. Здесь, в Порт-Артуре, все знали друг друга наперечет, но кто такой этот Джордж Рейли и зачем прибыл на Квантунский полуостров, не было известно никому. Скорее всего, военный, так почему-то решил Зигмунд. Даже в штатском выправку не спрячешь. Наверно, войны все-таки не миновать…
— Не везет мне сегодня, — пропыхтел Базиль. Вынул бумажник и тщательно отсчитал купюры. На оливковом лице — детское выражение обиды. Наверно, потому и стал миллионером, что знает счет каждой копейке.
Джордж невозмутимо принял деньги. Спрятал их во внутренний карман пиджака, откланялся и ушел.
— Странный тип, — заметил Ханссон, как только за англичанином закрылась дверь. — Играет так, будто испытывает нестерпимую скуку. Мне зевать хотелось, на него глядя. А потом смотрю — я в минусах. Может быть, это шулер-гастролер?
— Мне так не показалось, — покачал головой Зелинский. — Игра была чистая. Этот Джордж — великолепный психолог. И очень наблюдателен. Скорее всего, он и выигрывал все время за счет проницательности и хорошо развитой интуиции.
— Бросьте гадать попусту, — Захаров смирился с проигрышем и снова впал в привычное добродушие. — Рейли — разведчик. Профессионал высокого класса. И здесь он находится по делам службы. Уж я-то в курсе, можете мне поверить. Затевается бо-о-льшая игра, и ставки в ней будут самыми высокими.
Заговорили о предстоящей войне.
— Азиаты коварны, — высказался датчанин. — Они ловко используют разногласия, существующие между крупнейшими европейскими державами, и под шумок обделывают свои делишки. Когда-нибудь, господа, если их не остановить, желтая зараза распространится по всему миру.