Еврейские народные сказки (Предания, былички, рассказы, анекдоты, собранные Е.С. Райзе) - Райзе Ефим Самойлович. Страница 25

Притянула Элю к себе, шепчет жарко слова любви и обещания. Тут Эля не устоял… Воля его была сломлена, предался он покорившей его женщине-ведьме.

Через час оба компаньона возвращались домой. Рувн был очень доволен совершенной сделкой: болтал, шутил, смеялся и не сразу заметил, что его компаньон и слова не проронит, сидит в печали, вперил глаза в одну точку и то ли слышит, то ли не слышит своего веселого спутника. Наконец заметил это Рувн, пристал к Эле, расскажи да расскажи, что случилось. Молчит Эля. Понял Рувн, что дело серьезно, стал еще настойчивее. В конце концов признался Эля приятелю:

— Рувн! Я должен признаться тебе в великом грехе, который совершил сегодня.

— Ты совершил грех? Полно тебе. Мы ведь сегодня почти не разлучались, — сказал Рувн.

— И, тем не менее, я успел совершить тяжкий грех, запрещенный седьмой заповедью — «не прелюбодействуй», — печально сказал Эля и рассказал компаньону обо всем, что случилось с ним, когда тот ушел нанимать подводу.

Рувн вначале не поверил, стал подтрунивать над приятелем и, только когда тот вынул из кармана деньги, составлявшие ровно половину того, что было уплачено помещице за купленный товар, убедился, что Эля говорит правду, но вместо того, чтобы сокрушаться о грехопадении компаньона, позавидовал ему. Стал он смеяться над Элей, говорить, что был бы не прочь оказаться на его месте. Видя, что Эля по-прежнему мрачен, Рувн сказал ему так:

— Знаешь что? Я согласен взять твой грех на свою душу в обмен на деньги, которые тебе вернула помещица. Беру грех на себя со всеми последствиями!

— Согласен! — сказал Эля.

Он отдал Рувну деньги, и в знак утверждения сделки оба компаньона скрепили ее торжественным рукопожатием.

Через год Рувн умер. Вскоре Эле приснился покойный компаньон: говорит, что попал в ад за грех, совершенный Элей, требует расторжения сделки. Прошло два дня, и снова приснился Эле его компаньон, снова стал требовать расторжения сделки. После того Рувн стал тревожить своего бывшего компаньона каждую ночь. Пришлось Эле обратиться к раввину.

Раввин позвал двух даянов, собрались они в синагоге, где в углу соорудили занавеску для покойного, и суд приступил к разбору тяжбы живого и мертвого. Рассказал Эля, как все произошло, как Рувн уговорил его продать ему грех, как получил за это деньги. Тогда раввин обратился в сторону занавески и спросил:

— Ты, кто назывался когда-то Рувном! Подтверждаешь ли ты то, что говорит твой бывший компаньон? Если да, то что ты можешь к этому прибавить?

— Да, подтверждаю! — раздался из-за занавески голос Рувна. — Но я не знал, что буду за это наказан.

— Ты был купцом, — сказал раввин, — скажи: ты откупил этот грех у своего компаньона? Ты получил за него деньги?

— Да, купил и деньги получил.

— Ну, а раз так, — сказал раввин, — деньги получил — значит, пропало!

И в этот момент из-за занавески раздался страшный крик: «Ай-а-а-а-а!!!»

С тех пор Рувн перестал сниться Эле.

Жил-был бедный еврей — деревенский корчмарь. Детей у него было много, мал мала меньше, а заработки до того плохие, что приходилось ему с семейством голодать.

Однажды говорит ему помещик, в чьей корчме он шинкарствовал:

— А что, любезный, желал бы ты быть богатым?

— Еще бы, — отвечает корчмарь, — одолела меня нужда, сил нет смотреть, как голодают жена и ребятишки!

— Хорошо, — говорит помещик, — я готов хоть сейчас дать тебе полный мешок червонцев, но с тем уговором, чтобы ты мне за это продал всю свою долю в Будущем мире, всю долю, тобой заслуженную, и всю ту, которую ты еще не заслужил.

Сильно призадумался бедняк. Отказываться добровольно от всех будущих благ в вечной жизни — дело не шуточное, но, с другой стороны, получить мешок золота, да еще при такой нужде, — соблазн не малый. И просит он помещика дать ему срок подумать. Посоветовался еврей со своею женой, а та его и уговорила воспользоваться таким случаем и раз и навсегда избавиться от нужды.

И вот бедняк взял-таки и продал всю свою долю в Будущем мире, но сделку сохранил ото всех в глубокой тайне.

Прошло много лет. Умер наш еврей. Как водится, предали его земле. Но не успели еще толком положить мертвеца в могилу, как — о ужас! — она выбросила его! Члены погребального братства совершенно растерялись. Но, придя немного в себя, немедля поспешили к местному раввину, рассказали ему о страшном происшествии и спросили, как им поступить с мертвецом.

Раввин догадался, что над покойником тяготеет какое-то заслуженное проклятье или тяжелое преступление, и тотчас обратился к жене умершего за разъяснением. Только теперь она поняла, как наказан ее покойный муж, имевший несчастье в свое время отказаться от всех загробных благ. Обливаясь горькими слезами и ломая руки в отчаянии, рассказала она раввину в присутствии всего сбежавшегося народа о несчастной продаже ее мужем своей доли в Будущем мире. Все так и ахнули от ужаса. Стало ясно, отчего земля не принимает мертвеца в свое лоно. Преисполненные жалости к злополучному покойнику, евреи от мала до велика отправились на кладбище и стали молиться за упокой души корчмаря, потом вырыли новую могилу и опустили туда покойника. Но и в этот раз случилось то же самое: могила снова извергла его.

Тут раввин прибегнул к следующему средству: он посоветовал собравшимся евреям, чтобы каждый подарил несчастному мертвецу по одной исполненной ими заповеди. Все с радостью согласились. Только благодаря этому земля приняла покойника в свое лоно, и евреи с легким сердцем разошлись по домам, довольные тем, что своими подарками помогли мертвецу обрести покой.

У одного хазана состоял певчим юноша по имени Мойше-Хаим, единственный сын набожной старушки вдовы. Мойше-Хаим, бойкий, веселый юноша с прекрасным голосом, был, к сожалению, повесой и, как большинство певчих и музыкантских учеников, вечно отирался на свадебных пирах и семейных вечеринках. Однажды летним вечером с Мойше-Хаимом приключилось большое несчастье. Поужинав, вышел он на улицу прогуляться, и вдруг ни с того ни с сего появилась у него на верхней губе опухоль, которая с каждой минутой, не будь ни про кого сказано, стала расти все больше и больше. На следующий день губу раздуло так, что она уже закрывала несчастному чуть ли не все лицо и причиняла нестерпимую боль. Через несколько дней дошло уже до того, что больной с трудом открывал рот, куда ему вливали только жидкую пищу. После того как заговоры и нашептывания ни к чему не привели, обратились ко всем местным и окрестным докторам, но никто из них не мог найти средства против опухоли и ужасной боли. Все врачи решили в один голос, что больному необходима трудная и опасная операция — надо отрезать губу и при этом захватить часть лица. Операция им не по силам, они впервые видят такой редкий случай, так что больному надо безотлагательно ехать в Вильно. Перед отъездом в Вильно убитая горем мать постилась, наделила бедных щедрой милостыней, обошла все синагоги и бес-медреши, чтоб излить сердце в рыданьях перед открытыми орн койдешами, «встревожила в гробах» на местных кладбищах всех покойников, начиная со своего мужа и кончая самыми дальними родственникам, чтобы были они заступниками перед престолом Всевышнего за жизнь и исцеление ее «зеницы ока» — единственного ее кадиша, бедного Мойше-Хаимки.

В Вильно профессора, осмотрев больного, никак не могли найти подходящего названия для его болезни, до того она была необычна, но решили, что операция неизбежна, и чем скорее ее сделать, тем лучше, в противном случае опухоль может распространиться по всему телу, с головы до ног, и кончится все это для больного неизбежной и мучительной смертью. Но и за благополучный исход операции они тоже не ручались. С согласия больного и его матери установили недальний срок для совершения опасной операции. Накануне рокового дня бедная мать отправилась на кладбище рыдать и плакать над могилами «добрых и благочестивых» виленских евреев, а бедный Мойше-Хаим лежал измученный, изнуренный в своей печальной каморке и покорно, как приговоренный к смерти, ждал своей участи, предаваясь грустным размышлениям. Горько покинуть мир в молодые годы, но еще горше покинуть его с мучительным сознанием, что жизнь прошла даром. Выбившись из сил от долгой бессонницы, истощения и горьких дум, бедный Мойше-Хаим к вечеру крепко заснул и не слышал, как возвратилась с кладбища измученная мать. Она же, найдя сына спящим, обрадовалась и, чтобы больной немного отдохнул перед предстоящей операцией, конечно, не стала его будить, а тихонько присела в другом углу. Вскоре сон одолел и ее. Вот в полночь чудится больному Мойше-Хаиму не то во сне, не то наяву, что дверь тихо скрипнула, отворилась и в комнату вошла какая-то бледная фигура, вся в белом. Больной хотел было закричать, но вошедший сделал ему рукой знак: молчи и не шевелись. Медленно подошел к кровати, уселся на краю, тяжело переводя дух, как бы от усталости, и, вытирая пот со лба, сказал: