Когда завтра настанет вновь (СИ) - Сафонова Евгения. Страница 19

— Лучше бы в призрачной форме рядом шёл, — ворчит девушка, с досады пиная ни в чём не повинной камушек под ногами.

— Не так интересно. Лишь в телесной оболочке чувствуешь себя живым в полной мере. — Коул беззаботно улыбается. — Интересные места эти ваши музеи. Впрочем, мне жаль те вещи, что вы скрываете за стеклом.

— Это ещё почему?

— Вещами должны пользоваться, а не просто любоваться на них.

— Обычно мы так и делаем. Но тогда они быстро выходят из строя. А если не сохранить хотя бы по одному экземпляру этих вещей в сохранности, мы не будем знать, чем пользовались наши предки для того или иного…

— И пусть. Вещам тоже хочется чувствовать себя живыми. По меньшей мере — нужными. А в пребывании за стеклом жизни нет. И ваши картины… неужели вам доставляет удовольствие любоваться на застывшее изображение вместо настоящих вещей? На неживые лица давно умерших людей?

— Какие-то вещи теперь и сохранились только на картинах. И эти люди, как ты сам сказал, давно умерли, а это — память о них. Все музеи — дань памяти о прошлом. Разве это неправильно, хранить память о чём-то?

— Мы храним живую память. — Коул касается пальцем своего виска. — Всё, что мы видели, живёт в наших мыслях. То, что отжило свой век, лучше отпускать с миром. Если вещь сломалась, от неё избавляются. Родитель всегда может рассказать своим детям то, о чём помнит сам, и те будут помнить живое слово, а не мёртвые изображения.

— Да, вот только вы бессмертны, в отличие от нас. И, думаю, в вашем мире мало таких вещей, которые старейшие из вас не видели лично.

Коул оглядывается кругом. Позади бегают дети, на лавках сидят влюблённые парочки, а чуть поодаль…

— Это кони?

Фейри явно удивлён; девушка следит за его взглядом — и улыбается.

— Почти. Деревянные. И ездят только по кругу.

— Всё лучше, чем ваши железные повозки. — Коул щурится, явно размышляя о чём-то. — Не сопроводите меня к ним?

Она смеётся.

— Ты что, прокатиться решил? Это же просто карусель! Игрушка, развлечение для детей! Тебе на Эмайне настоящих лошадей не хватило?

— Пока я не ушёл отсюда, хочу познать как можно больше вещей, заинтересовавших меня. Или ощущений, что они даруют.

Лицо фейри серьёзно, и с губ девушки тоже сходит улыбка.

— Ладно, — вздыхает она — и первой направляется к карусели: деревянный круг с резными фигурками лошадей, медленно вращающийся вокруг своей оси, украшенный пёстрой росписью. — Пойдём, что с тобой сделаешь.

На круге — никого. Карусельщик скучает в будке, так что к появлению потенциальных клиентов относится с энтузиазмом. Правда, сначала с любопытством уставляется на Коула, но видит в его глазах нечто такое, что заставляет карусельщика торопливо перевести взгляд на девушку, которая как раз протягивает ему кредитку. Дождавшись оплаты, фейри галантным жестом пропускает спутницу вперёд и следом за ней идёт к ближайшей паре лошадок: белых, в красных попонах, с умильными нарисованными мордочками. Что-то щёлкает, воздух наполняют металлические перезвоны мелодии, словно бы из музыкальной шкатулки, — и карусель медленно делает первый оборот.

Коул долго сидит, молча глядя куда-то перед собой. Его лицо задумчиво, его взгляд — за грань настоящего, его мысли — не здесь. Девушка украдкой разглядывает его из-под длинной чёлки — и тоже молчит; и какое-то время механическую музыку оживляет лишь далёкий детский смех.

— Да, мы бессмертны. Но это не единственное, что лишает нас нужды в музеях, — внезапно произносит фейри. — Наш мир… он не меняется. Не так, как ваш. Сегодня я увидел, как стремительно изменилось ваше общество. За какие-то несколько сотен лет. Технологии… всё дело, верно, в них? Или в вас? — он поворачивает голову, пристально глядя на девушку. — Вы должны безустанно двигаться вперёд, чтобы обеспечить себе комфорт. Ведь жизни ваши коротки, и вы не можете тратить бесценное время на такие мелочи, как ткать себе одежду, нагревать воду, разводить огонь в очагах… охотиться на дичь, а не получать её готовой.

— А как же вы? Всё делаете руками? Даже знать?

— У нас нет знати и бедняков. Главный наш слуга — магия. И духи, что похожи на мерцающие тени, отражённые в воде. Но даже Благая Королева не считает зазорным ткать рубашки своему королю и обращать мягкую паутину в шёлк своих платьев. А прислуживать ей за столом или приготовить её обед… для любого из её свиты — не тяжёлая обязанность, а величайшая честь. Нам достаточно спеть дереву, чтобы оно загорелось, и попросить воду, чтобы она стала тёплой. — Фейри улыбается. — Но в вашем мире такое, должно быть, всё равно бы не вышло. В нём работает лишь ваша магия.

— Почему?

— Железо. Вы окружили себя железом.

— Но у нас очень мало железа! И чугуна, и стали… по крайней мере, там, где их можно коснуться. Я думала, вам только они вредят. — Девушка смущена, словно ей вдруг стало неудобно за свой мир, негостеприимный к гостю. — В основном медь, алюминий, свинец… Низших фейри железо ведь тоже обжигает, а они здесь повсюду. Не будешь же делать всё только для людей.

— Железо жжёт нас огнём, это верно. Но дело не в этом. Для нас весь мир звучит, поёт, как музыка, и у каждой стихии — своя песня. Достаточно подхватить её мотив, и она подчинится тебе. Такова наша магия. Истинная магия. — Фейри прикрывает глаза. — И лишь железо молчит. Не просто молчит — даже примесь его, невидимая глазу, обрывает чужую песню. Его бесполезно о чём-либо просить: оно глухо и безжалостно. А потому ваш мир — как та музыка, которая звучит сейчас. Искусственный. И петь в нём бесполезно. — Он кивает куда-то наверх, будто там можно увидеть механическую мелодию карусели. — Впрочем, низшие фейри ведь тоже не владеют истинной магией, и для вас технологии и правда — единственное спасение.

Девушка сидит, притихнув, держась ладонями за шею деревянной лошадки. Размышляет о чём-то своём, задумчиво глядя на тонкий, словно карандашный росчерк, профиль фейри.

— Да, странный он, ваш мир. Чужой, непривычный, неудобный. Не для нас. Но я не жалею, что выбрался сюда. — Не глядя на свою спутницу, Коул чуть щурится, глядя вдаль. — Его жители… вы… вы меня восхитили.

Когда девушка отвечает, она кажется растерянной.

— Это почему?

— Вы… такие хрупкие. Ваш век так недолог. Вы пролетаете от рождения до смерти, словно падающие звёзды. И дорожите каждым мгновением, что вы проживаете — за свою короткую жизнь свершая столько, сколько иные фейри и представить не могут. И память предков, что вы так бережёте, творения, что вы оставляете после себя, знания, что вы передаёте из поколения в поколение, желая узреть всё своими глазами… Всё это живёт в вас, таким образом не умирая. И вы открыли свой способ бессмертия. — Коул наконец поворачивается к ней. — Ваш мир столь же удивителен, как вы сами. Может, потому люди, которые отплывали на Эмайн Аблах, иногда возвращаются в Харлер много позже? Мы застыли в вечном безвременье, а вы… время здесь никогда не стоит на месте. Оно без устали идёт вперёд вместе с вами.

Она невесело улыбается в ответ: одновременно с тем, как затихает музыка, а карусель медленно замирает.

— А я всегда думала, вы считаете нас ничтожествами.

— О, нет. Только не я, Вэрани. — Коул спрыгивает со своей лошади, глядя на свою спутницу прямым улыбчивым взглядом. — И если б кто-то из моих сородичей осмелился назвать вас ничтожеством, я бы лично заставил его поплатиться за это.

Девушка усмехается краешком губ. Спрыгивает с карусели, оставляя фейри смотреть ей в спину.

— Странное чувство… ты всего три дни как мне на голову свалился. Мы с тобой из абсолютно разных миров. — Она идёт к широкой центральной аллее парка, и голос её тих и задумчив. — Но мне иногда кажется, что я тебя всю жизнь знаю. Будто ты — старый друг, с которым мы ещё в одной песочнице играли. — Девушка оборачивается на Коула, который неслышно ступает следом. — Вот видишь: я даже говорю тебе это, хотя должна бы свои мысли держать при себе. И с чего вдруг?

Коул молчит. Только улыбается спокойно и загадочно.