Куда летит "Эскорт" (СИ) - Губоний Татьяна. Страница 17

— Техник Коршак!

— Капитан…

— Куда же ты? — пропела она тем самым кошачьим голосом, от которого у Степана до сих пор дрожали колени. А Чикита уже обходила его по кругу, держа при этом наготове свои малюсенькие кулачки. Что-то новенькое.

Бац! И пятка капитана, взлетев, прекрасно разместилась в углублении между Степановой скулой и нижней челюстью. Йоу… Больно! Сразу стало интересно, целы ли зубы. А шейные позвонки? Но, несмотря на то, что голова Степана мотнулась в сторону тряпкой, остальной организм с места не сдвинулся. Больше того, он будто врос, впечатался в прорезиненный пол: видимо, сработали какие-то стабилизаторы. Чёртов Берни говорил тогда так быстро, что Степан больше половины не расслышал. Где она? Где эта…?

Хрясь! Ещё больнее! На этот раз удар пришёлся в торс. Ну да, по рукам-ногам лупить незачем, там одно железо. Где-то в желудке перевернулось, и Коршак понял, что инициативу пора перехватывать. Уловив краем глаза направление движения черной тени, он сделал несложный анализ и крутнул рукой навстречу вихрю, стараясь брать пониже.

Наткнувшись на препятствие, клешня техника автоматически сжалась, и у Коршака появилось время оценить ситуацию спокойно. Теперь перехваченная по талии драчунья извивалась и колотила по вытянутой руке Степана, слава богу, не наделённой чувствительностью.

Да, противник ему попался разгорячённый! Но и только.

Чикита тоже умела анализировать, и потому, быстро обмякнув в исполинской ладони, кратко скомандовала: «Отпусти!»

А что Степан? Отпустил, конечно. Как ни хотелось дать мерзавке по заднице за назревающий на скуле синяк.

— Свободен, — добавила она и отвернулась. Разговор был окончен и Коршак мог возвращаться в свой отсек. Он теперь вообще был свободен. Команды больше нет. Они, конечно, останутся друзьями и всё такое, и придумают ещё какое-нибудь совместное предпринимательство, но чем больше Степан знакомился с произошедшими на Земле переменами, тем больше понимал, что думать им придётся крепко.

Земля изменилась. Аркилы открыли перед людьми возможности космических путешествий и приключений, о которых, как оказалось, мечтало несколько миллиардов землян. Так что перенаселение планете больше не грозило.

Кроме того, молодежь преимущественно рождалась изменённой. Мало кто из родителей, даже самых традиционных взглядов, решался лишить своих детей права родиться натурально совместимыми и влиться в общество с детства. Это куда лучше, чем мучиться из-за предрассудков предков до совершеннолетия и проходить потом длительный метаморфоз. К тому же у совместимых и взросление проходило быстрее, насколько понял Степан, хотя с течением времени понятно ему было не всё.

Оборотами вокруг солнца никто больше не интересовался. Все эти сезоны — зимы и лета — были абсолютно сглажены новыми климатологами из аркилов. Стандартные единицы времени отсчитывались теперь иначе и были завязаны на клеточные процессы. А у транспортных станций, и вовсе, была своя собственная шкала, иногда отображающая и минусовые значения.

Валерик-Макс только и делал, что посмеивался над Степаном, когда тот пытался разобраться: «Да какая разница!». А пилот «Эскорта» давно подстроил бортовые часы под новое летоисчисление и подавал на персональные дисплеи всякие коррекции по отношению к привычным стандартным единицам. За целую неделю можно было и привыкнуть, но Степан только ещё больше запутался.

Когда окружающие гостей мавры закончили обмен информацией, почётным пассажирам подали мобиль, при виде которого Степан ужасно расстроился. По сравнению с этим флайером, его собственный раритетный экземпляр антиквариатом ему больше не казался.

Африканский летун располагал огромной, но, казалось, совершенно бесполезной подушкой резонатора. Обычно грузоподъемность зависела именно от размера подушки, но эта только мотыляла брюхом по самой земле и поднимала клубы жёлтой пыли. Степан яростно тёр глаза и ругался, похрустывая песком на зубах. Положим, весил он немало, но такая подушка должна была поднять и слона!

Белозубый водитель добродушно скалился, а Чикита хмуро отмахивалась от особенно настырных пылевых завихрений и не выходила из задумчивости. Такой «тихой» она была с тех пор, как поняла, что они влипли. Новым грузовикам люди не нужны, старых нет или мало где сохранились. А значит, рассчитывать они могли, разве что, на специальные заказы под знаменитый «Эскорт», который никто у них теперь не отберёт — в историческом масштабе они срослись с ним воедино. О, боги! Неужели им достанутся банкеты и свадьбы… Но даже для этого требовалось сначала убрать с борта кристалл. А аркилы сказали, что «буй ангажирован» и немедленно запретили любые попытки демонтажа. Тогда-то Чикита и вернулась к вопросу, ответа на который, по-прежнему, не было. Кто и зачем доставил к ним на борт этот груз. Пилот выдавал определённые точечные справки из прошлого, но они помогали мало. Никаких погрузочных работ он не зарегистрировал. Выходило, что военные приварили грузовой отсек к «Эскорту» уже гружёным. Был ли буй «ангажирован» уже тогда?

Макс только руками разводил: «Не знаю, не слышал, не интересовался, да и кому это теперь нужно? Ведь, главное — это контакт! И если бы не вы, то мы бы никогда…» и так далее по накатанной. А Зоя вообще утверждала, что буй не их, не аркиловкий. Мол, в космосе их полно, бери — не хочу. Может, и скорее всего, — говорила она, — земляне наткнулись на него случайно. С кем не бывает!

С кем-то, может, и не бывает, но Чикита на этом не успокоилась. Ждала, искала — и через неделю этой тягомотины скомандовала: «Едем к Пекарю!».

Поначалу на станции её не поняли: «Зачем ехать? Сейчас мы вас соединим!». В принципе, это было логично. Земля уже неделю гудела о том, что «Эскорт» вышел из туннеля в целости и сохранности. Генерал Пекарь просто не мог об этом не знать. Странно, что сам он до сих пор не вышел на связь. Но Чикита, как чувствовала — всё, действительно, оказалось сложнее. Поэтому они и летели сегодня в Бенин.

Когда антикварный летун покинул наконец периметр космодрома и взлетел на круизную высоту (ведь может же, когда хочет!), у пассажиров появилась возможность рассмотреть раскинувшиеся вокруг безлюдные просторы. Африка завораживала своим видом сверху гораздо больше, чем песком на зубах. И если бы безжалостное солнце не напекло Коршаку нос, он бы наверняка попросил возницу сделать кружок-другой над попадающимися на глаза то тут, то там стайками диких животных, почти не обращающих внимания на помеху с воздуха.

Вон промелькнули в редкой растительности несущиеся по своим делам антилопы. А вон и никуда не спешащие слоны. Эх, если бы не нос! Но жаловаться было стыдно, тем более что Чикита стояла рядом и, судя по всему, дискомфорта не испытывала, несмотря на то, что ветер хлестал вредину её собственными волосами по прищуренной физиономии.

Откуда именно донёсся странный хлопок, Степан не разобрал — флайер и сам по себе постукивал и потрескивал на лету достаточно богато — но тут над пассажирской платформой, как над кадиллаком, несколькими щелчками сформировался купол из прозрачного пластика, который почти сразу же и затемнился, а система кондиционирования воздуха, судя по свисту, занялась климат-контролем. Вот те раз! И нельзя было этого сделать раньше? Одно слово — Африка. Всё не как у людей.

— Степан, ты пыхтишь, как раненый бык, — резюмировала Чикита, — нос напекло?

— Так точно, то есть какого чёрта?!

Капитан хмыкнула, развернулась и устроилась на одном из пассажирских сидений за спиной у весёлого пилота.

— Расскажи мне, что ты узнал про Сопротивление?

— Так, по мелочи, капитан, — Степан устроился рядом. Чикита поморщилась, она уже неоднократно просила его не называть её капитаном. На борту «Эскорта» ещё куда ни шло, но уж тут-то, в небе над Африкой, это прилично резало слух. Только у Коршака, похоже, язык не поворачивался называть её никак иначе. Придётся терпеть.

— Организация образована у самых истоков Федерации, — охотно начал повествование Степан. — Я так понял, что несогласие с аркилами существовало всегда. Правда, непонятно, почему несогласные называют себя Сопротивлением. Они ведь не сопротивляются. Так, отсиживаются на неподконтрольных Парламенту территориях. Совместимостью не интересуются. Живут себе и живут, причём, никто им не мешает.