Отыгрыш (СИ) - Милешкин Андрей. Страница 32

История авиации никогда не числилась среди главных интересов Годунова; если он что-то и выцепил из читаных книжек, то краешком сознания, не иначе. Смутно припоминалось: знаменитые "ночные ведьмы" станут массовым явлением несколько позже, ну а пока женщины-пилоты — такое же редкое явление, как женщины-танкисты в масштабах всей военной истории.

Правильно припоминалось. Когда на совещании Одинцов сказал: "Самолеты есть, техников худо-бедно найду, в соответствующем количестве — нет, но для выполнения поставленной вами задачи — да", — и повторил: "А вот пилотов у нас нет", пришлось Годунову самому озвучивать лежащую, казалось бы, на поверхности мысль о девушках-аэроклубовках. Сказал — и увидел на лице военкома тень усталости, какой не бывает даже от самой тяжкой работы. Сразу понятно: наступил Одинцову на любимую мозоль. Наверняка те девчонки ещё летом осаждали военкомат, требуя отправить их на фронт. А что они, девчонки, умеют? Взлет-посадка? И небо чистенькое, как нарядное голубенькое платье? А на земле только две неприятности — строгий инструктор и ворчливый механик?

Примерно так Одинцов и ответил, только формулировки были сухие, чеканные. Даже когда новоиспеченный командующий Орловским оборонительным районом вкратце обрисовал свой план, лицо военкома не просветлело. Но в идею Один вцепился со сноровкой истинного профессионала. И у Годунова отлегло от сердца. Во-первых, профи не только не забраковал рискованную идею, но и начал уточнять частности. "Не, ну разве я не молодец? — с усмешкой мысленно похвалил себя Александр Васильевич. — Было бы время, обязательно опочил бы на лаврах, а так придется довольствоваться диваном в кабинете Оболенского". А во-вторых… Просто приказать — иногда тоже очень непросто. Но сейчас не до отвлеченной философии. Начав обсуждать замысел командующего, военком разделил с ним ответственность. И совсем не в том вопрос, что формально разделил, Годунов был не в том положении, чтобы беспокоиться о частностях. Нет, Один разделил с ним моральную ответственность. Такую, какой, черт возьми, злейшему врагу не пожелаешь.

Ладно. Лишь бы только все удалось, как задумано. Одинцов уже действует. Товарищ он, по всему видать, решительный.

И снова нежданно-незванно явился тот самый проклятый вопрос: неужто всем им, деятельным и решительным, нужен был пинок извне, чтобы не сидеть и не ждать у моря погоды, а хотя бы самое очевидное предпринять? Историки, вон, пишут: в первый период войны многие, кого в малодушии и боязни принимать на себя ответственность никак не заподозришь, растерялись. Даже те, кто выше стоял и, как следствие, больше полномочий имел, сплоховали, не использовали в полной мере свои возможности.

А велики ли они, возможности-то твои, а, Александр свет Василич? Вот то-то же. Правильно говорил краевед Овсянников: чтобы судить о таких вещах, надо их на своей шкуре испытать. У тебя ещё и преимущество есть, какого, наверное, ни у кого больше нет: ты знаешь, как все закончится…

…И всё-таки первыми с корабля бегут крысы, а капитан уходит последним, когда волны уже перехлёстывают комингс ходового мостика — и ни минутой ранее. Или не уходит вовсе. Если, конечно, это русский капитан…

Тёмные столбы линии электропередач. А дальше, вглубь, — ещё более тёмные сосны, стволы с лиловатым оттенком, а хвоя почти чёрная. И через двадцать, и через пятьдесят, и через семьдесят лет на этой земле будут расти сосны. Но почему-то именно при взгляде на них острее всего ощущаешь, что ты в другом времени. В своем времени тебе нечего было терять, кроме собственной жизни. Впрочем, ей ничто и не угрожало. Но ты почему-то чувствовал себя обреченным. А здесь… это ж ведь не фантастика и ты, скорее всего, и вправду обречен, но вот нет этого паскудного состояния растерянности потерянности. Тебе есть, что терять, кроме…

А вот и вехи твои, Александр Василич, — столбы линии электропередач.

Годунов сам едва заметил, как принялся их считать… и проснулся, ткнувшись лбом в спину Мартынова.

Сержант Дёмин стоял рядом и вид у него был виноватый. Годунов приоткрыл дверь и выглянул, уже интуитивно догадавшись, что увидит. Ну, так и есть: "эмка" на добрых две трети колеса погрузилась в лужу… А на горизонте маячат какие-то строения. Дежавюха, однако!

— Никак, приехали?

— Так точно, товарищ старший майор, — ответствовал Мартынов и со сдержанным вздохом осторожно выбрался из машины.

Только тут Александр Васильевич сообразил, что фраза получилась многозначительная, и уточнил:

— В Дмитровск, говорю, въезжаем?

— Так точно, — повторил чекист.

На этот раз потрудиться не пришлось: машину в два счета вытолкали из лужи живо подоспевшие бойцы. "Вот оно, преимущество служебного положения", — Годунов усмехнулся. Впереди ждал город, где предстояло испытать тяготы возложенной на себя должности.

Дмитровск сорок первого показался Годунову таким же, как Дмитровск рубежа семидесятых-восьмидесятых. Конечно, будь Александр Васильевич местным, он без труда нашел бы и традиционные десять отличий, а может и больше, и с печалью либо радостью констатировал отсутствие или наличие дорогих сердцу примет. Однако же для постороннего этот город был похож на бессчетное множество небольших населенных пунктов, в которых, как написали бы в путеводителе, век девятнадцатый соседствовал с двадцатым. Соседствовал, но не так, как в городах Золотого Кольца, которые Годунов как-то объехал во время отпуска. Там соседство продуманное, как выкладка экспонатов в музее. Здесь — как Бог на душу положит. Наверное, в этом тоже есть своя прелесть, вот только думать о ней совсем не хочется. И, увы, совсем не из-за каких-то эстетических пристрастий. Если все пойдет так, как надо, скоро здесь мало что останется. Лишь бы местная власть не заартачилась. Дело-то — оно в любом случае сделано будет, но проблем в процессе огребёшь несоизмеримо больше.

А местная власть тут, по всему видать, бедовая. Разговаривая с Федосюткиным по телефону, Годунов почему-то нарисовал в воображении немолодого, но скорого на слово и дело мужика, кого-то вроде Ковпака. Спасибо связи: трубка сипела и гудела, надежно маскируя возраст собеседника. И Александр Васильевич был немало удивлен, когда Федосюткиным назвался крепкого телосложения парень лет двадцати пяти во френче без знаков различия и штатского покроя чёрных брюках с щегольским напуском заправленных в чуть запылившиеся комсоставские сапоги. Глаза покрасневшие от недосыпа, но взгляд цепкий — по-хорошему цепкий. И манера изложения информации больше похожа на рапорт, нежели на обыкновение гражданских озвучивать суть вперемешку с собственными мыслями и кучей совершенно не нужных сейчас соображений. Через полчаса жители города соберутся на центральной площади. Для оповещения привлекли комсомольцев и пионеров. В МТС района направлены телефонограммы, горючее следует ждать с часа на час. Железнодорожный состав подготовлен, график движения согласован. Бойцы ополчения направлены на расчистку и инженерное оборудование поля к северо-востоку от города. Доложил — и поглядел прямо, вопрошающе: к чему, мол, все это?

А к тому, уважаемый товарищ Федосюткин, что в той истории, которая известна ему, Годунову, танки Гудериана должны войти в Дмитровск к завтрашнему вечеру.

Если же разговор с Ерёменко резонирует так, как нужно, то у них в запасе прорва времени. Чуть ли не целые сутки. Это много — без всякой иронии и прочего сарказма. В нынешних условиях, когда ситуация развивается прямо по классику "нам бы только ночь простоять да день продержаться", — очень много. Классик, кстати, явно знал, о чем говорил. И Лелюшенко с Катуковым сопоставимого отрезка времени хватило, чтобы развернуть оборону в районе Мценска. Однако ж это не тот пример, которым сейчас можно воспользоваться. А отвечать надо. Коротко, четко и, по возможности, воодушевляюще.

— Скажу без околичностей, товарищ Федосюткин. Кутузов во времена оны отдал Москву, чтобы спасти Россию. Нам предстоит отдать Дмитровск, чтобы спасти Москву.