Государь поневоле (СИ) - Осин Александр Васильевич. Страница 9

Настало время проанализировать ситуацию. Всплеск адреналина у Петра имел воздействие и на мое сознание — всё-таки тело у нас одно на двоих и физиология общая. В чистом виде я, конечно, вряд ли позволил бы себе такую смелость как сопротивление долговязому стрельцу — тем более мне известно, что жизни моей смута вроде как не угрожает. Интересно, мой поступок выбивается из того хода событий "хованщины" как он был предопределен историей? К каким последствиям приведет удар царем стрельца я тогда представить и не мог. Встал вопрос предопределенности для любого попаданца-вселенца. Я не был до конца уверен, что попал в прошлое своего мира. Да и в этом случае у меня не было достаточно точных данных об этом периоде истории. Все свидетельства дошли до 21 века более в литературных зарисовках да весьма тенденциозных свидетельствах очевидцев. И даже сочинения серьезных историков не были на сто процентов достоверны, так как опирались на те же заинтересованные свидетельства. Как дальше поступать я не знал. Должно ли мое вмешательство повлиять на ход событий или нет. Как себя дальше поведет Софья? Уничтожить сейчас и царицу, и Петра (меня) было просто. Верных нам людей в Кремле почти и не осталось.

Софья, Софья… Так похожа оказалась она на мою жену! Конечно, царевна далеко не красавица как у Герасимова, но и не такая уродина, как изобразил её Репин. Темные волосы, выбивающиеся из под венца, тонкий прямой нос и алые губы. На лице белил да румян самый минимум, словно не тереме XVII века она прихорашивалась, а гримировалась у лучших мастеров Мосфильма. Но главное глаза, эти темные глаза в окружении длинных ресниц популярного во время оно чайного цвета, завораживали своим умным взором. Фитнес, немного современной мне косметики, да соответствующий прикид, думаю, смогли бы из неё сделать весьма интересную особу и в моем времени. Знать бы, что она подумала про меня, про мой взгляд на неё. Ишь как кинулась защищать от бунтовщика! Судить о ней непредвзято я теперь мог с очень большим усилием. Да и опасности непосредственно от неё я не ощущал. Сразу подумалось — может стоит полюбовно власть поделить? Поговорить бы с ней наедине. Но когда и как? Меня сопровождают всегда несколько стольников, и если даже оторваться от них, как пробраться в терем Софьи? И как разговор вести?

Разговор… что сказать придумать думаю можно, но вот выразить это на тутошнем наречии… Петра я понимаю практически без перевода, а вот местных персонажей не сразу, и говорить надо учиться заново. Обороты из других времен постоянно крутятся на языке, без помощи носителя ошибиться легче легкого! Когда царь читает мои воспоминания, я чувствую, что мы с ним говорим немного на разных языках и мне невольно приходится "переводить", но перевод этот зело интуитивен и более основан на образах, чем на понятиях. Кстати, возможность буквального воспроизведения носителем читанного когда-то мной текста — довольно приятная неожиданность. Читал я много и всего разного… Улыбнулся про себя: "Даже стандартного рояля попаданца — супер-пупер ноутбука не надо, сразу небольшой оркестрик".

Глава 6

В Благовещенский собор на вечерню, мы не пошли. Службу провел какой-то батюшка в небольшой церковке, примыкавшей к нашему терему. Интересно, в период моего беспамятства Пётр на исповеди что говорил? Ребенок то набожен, по сравнению со мной, до фанатизма, и не сказать правды духовнику для него большой грех. Тем не менее "изгонять" меня из тела царя не пытались. Значит либо Пётр утаился, либо духовник очень умный попался. Но в любом случае я не рисковал с обрядовой частью во дворце, предпочитая передавать управление общим телом своему донору.

Когда не требовалось успокаивать ребенка, я старался максимально закрыться от Петра и сам вспомнить всё что знаю о времени, куда меня занесло. К сожалению, любимый роман Толстого, перечитанный мной в бункере, мог сейчас помочь мало. Граф много добавил для красного словца, а много и упустил по незначительности событий для него. Он даже не потрудился сосчитать, когда в тот год пасха была, что меня неприятно поразило при последнем чтении. Из Соловьева я смог бы вспомнить что-либо только с помощью сканирования Петром моих воспоминаний, чего делать я опасался. Как воздействует на пацана известие о своем великом будущем, мне тогда было трудно представить. Про остальных историков и говорить было нечего.

Постепенно я стал прислушиваться к службе. Размеренная речь священника действовала на мое сознание убаюкивающе. Я опять стал проваливаться в воспоминания о семье и сам не заметил, как тихо стал молиться. Я уже не молил Господа вернуть меня в свой мир, а просто просил Его не оставить заботой моих близких и дать им сил пережить мой уход. Так же я просил Его не оставить своей заботой и Петра, и всех кого он любит. Сохранить жизнь этому мальчику не потому, что я не верил, что сам не умру с его смертью, но потому что он в какой-то мере стал казаться мне моим Андрейкой. Тихая молитва моя плавно стала сном, где я увидел Андрея и Настю. Они играли в нашем саду, катались с горы и лепили снеговика. Я почувствовал, что это так и было на самом деле в этот момент в оставленном мной мире.

Очнулся я от этого сладкого забытья, услышав громкий шепот Петра. Молодой царь молился перед иконой Богородицы. Молился обо мне, чтобы не оставила Она меня в тревоге и не изгоняла меня из души Петра. Молился Пётр, чтобы Она и Сын Её дали мне успокоение и позаботились о семье моей. Молился он о здоровье матушки и дядьев, и Никиты Зотова и прочих ближних бояр. Просил покарать бунтовщиков и образумить сестру. Молился Пётр истово, постоянно крестясь и делая поясные поклоны. Я даже почувствовал легкую боль в нашем общем теле от этой истовости.

Мне стало стыдно за свою слабость и депрессию. Я понял, как сильно не хватало моей поддержки Петру, пока я пытался "сбежать из реальности". Стыд этот прогнал последние сомнения и самоедство в правильности моего влияния на мир. Раз уж я здесь и осознаю себя — то это теперь и мой мир и моя жизнь.

После вечерни вся семья Петра разошлась по своим палатам. Меня провожал грустный юноша — спальник Андрей, сын убитого бунтовщиками Артамона Матвеева. На нашей половине дворца стрельцы больше не появлялись. Хотя, как я услышал из тихого разговора Бориса Голицына и еще одного придворного, караулы от Стременного полка были заменены на караулы, участвующих в смуте полков и этим распоряжался какой-то Таратуй. Дорогу до покоев мне любезно подсказывал естественно Петр. Он уже почти отошел от переживаний и теперь с охотой рассказывал мне, как вовремя он попросил дядьку Ивана прицепить ему кинжал. Они в два голоса с утра и до прихода стрельцов уговаривали царицу сделать это изменение в царском наряде. Только когда стало понятным, что придется выйти и общаться с бунтовщиками, Наталья Кирилловна дала себя уговорить. Мальчишка в моей голове был совершенно уверен, что убил бунтовщика, и это доставляло ему какую-то особую радость. Я, помня, что в нашем мире Петр сам с удовольствием пытал и убивал, решил поговорить с ним о человеколюбии. Наивно полагая, что мне удаться привить ему отвращение к убийству. Вот такой у меня случился либерастический заскок.

Дойдя до покоев царя, я сел на ближайшую лавку в прихожей. Андрей устроился поодаль. Я закрыл глаза. "Ну как, Петя, тяжело сегодня было?" Спросил я мысленно Петра. "Тяжело, дядь Дим" — отвечал мальчишка. Его внутренний цвет для мне казался темно лиловым, почти синим. "Ты сегодня первого человека порезал Пётр. И я с тобой тоже". "То не человек, то вор и бунтовщик был!" — отвечал царь яростно — цвет личности стал моментально краснеть. "Хоть бунтовщик, да у него тоже может дети были, мож и сын, такой как ты". "Мне с того что? Смерда жалеть не буду!". — Пётр для меня почти почернел. Я понял, что мне не будет так просто изменить характер царя, не убивая его как личность. Придется смириться с этим и попытаться действовать не настолько прямо. "Ты Петя, не думай, что я корю тебя за это" — дал я обратный ход. "Стрелец и вправду мог матушке плохо сделать. Но всё-таки постарайся и его понять и простить… Так нам Господь говорит, и церковь православная учит. У того стрельца может дети дома голодные сидят, жить семье не на что, а полковники его обманули с деньгами, вот и не выдержал он". "Так что ж, матушка в том виновата, коли стрельцам серебра не дали? Они челобитную носили и я новым полковникам сказал с ними быть. Неужто мало сего?" "А вот тут, государь мой, надо видеть, кто стрельца направлял. Тот вор и есть, а стрелец лишь орудие вора". Пётр не ответил. Казалось, он задумался над моими словами. "Всё одно! Я верно сделал!" воскликнул внутри меня Пётр так сильно, что этот крик вырвался наружу.