Последние километры (Роман) - Дмитерко Любомир. Страница 26

В это же время по дорогам, отмеченным на оперативной карте зеленой и синей стрелами, двинулись основные подразделения дивизии «Рейх». Пробиваясь сквозь огневые заслоны Отдельной танковой бригады, они направлялись к перекрестку. Этот узел дорог, перерезанный «тиграми», открыл бы им выход в тылы советских войск.

Иван Гаврилович тревожно наблюдал за боем, который, едва начавшись, разгорался с фантастической быстротой. Тьма скрадывала от глаз детали, но общая картина вырисовывалась четко и ярко. Комбриг стоял на броне танка гвардии капитана Барамия, батальон которого в бой пока не вступал, ожидая своей очереди. Еще миг — и ведущий «тигр» раздавит огневую точку Полундина. Хотелось крикнуть в мегафон, предостеречь, дать совет, но кто сейчас его услышит…

Полундин заговорил сам. Подпустив фашиста совсем близко, он прицельно ударил по гусеницам и смотровым щелям. Удар был точный. «Тигр» утратил зрение и ход. Но он еще был страшен в своем слепом гневе. Медленно поворачивая тупую голову-башню, он извергал огненную смерть, пока снаряд противотанковой пушки не заклинил ему башню.

Подбитый танк загородил путь остальным четырем, Не задумываясь, они пошли в обход — первые два через подворье фольварка, остальные — через придорожные заросли. После короткой огневой стычки с ними покончили Качан, Мефодиев и самоходки Журбы.

Неожиданно драматично сложилась ситуация в фольварке. Замаскированные тридцатьчетверки Бакулина и Белокаменя ничем не обнаруживали себя, немцы двигались вслепую. Этим и хотел воспользоваться Бакулин, чтобы пропустить их и ударить сзади по двигателю и бакам с горючим. Но Белокамень не понял его замысла. То ли изменила фронтовая выдержка, то ли погорячился наводчик Шульга, только они преждевременно открыли огонь и демаскировали себя. «Тигры» расстреляли их в упор.

Бакулин мгновенно оценил обстановку: «тигры» вырываются на промежуточную асфальтированную дорогу, ведущую к перекрестку. Но вот на перехват им спешат «коробки» Мефодиева и Качана, самоходки Журбы. Значит, комбриг заметил опасность. Взглянув на наводчика, Голубец понял его без слов и ударил по ближайшему «тигру». Мимо. Еще раз! На этот раз удачно: извилистой змейкой по вражеской броне побежал голубой огонек.

Бакулин спрыгнул на черную, покрытую лужами землю и побежал к расстрелянной «коробке» Белокаменя. На ходу сорвал с себя кожанку, макнул ее в лужу и начал сбивать пламя с тридцатьчетверки. Кожанка уже дымилась, а огонь не унимался. Вдруг Петро уловил характерный едкий запах — из переднего люка клубился черный дым. Там метался механик-водитель Степура, Облитый дизельным маслом, он горел, как живой факел. Комбат вытащил его и толкнул в лужу. Придя немного в себя, Степура начал кататься в холодной воде. Бакулин полез в танк. Среди стреляных гильз съежились наводчик Шульга и заряжающий Седых. Дым выедал Бакулину глаза…

— Товарищ комбат, они убиты, — услышал шепот пулеметчика Кочеряна.

— А ты ранен?

— Не знаю. Ударило в живот, кровь… Не знаю.

— А Белокамень? Где командир танка?

— Я тут, товарищ майор, — сквозь стон отозвался тот.

— Что у тебя?

— Нога…

Белокамень мог выбраться через верхний люк, но, видимо, надеялся чем-то помочь своим товарищам. Его израненная левая нога безвольно повисла.

— Знамя бригады у нас… — простонал Белокамень.

— У вас?

«Ах да, это же машина Соханя, принадлежавшая ранее Самсонову…»

— Где знамя?

Белокамень молчал. Наверное, потерял сознание.

— Знамя у меня… — задыхаясь, прошептал Кочерян.

Было невыносимо душно, угарно. Бакулин боялся угореть. К тому же в любую секунду мог произойти взрыв. Проверил пульс у Шульги, у Седых. Пульса не было.

— Кочерян, немедленно выбирайтесь наружу.

Ответа не было.

Бакулин взял из рук погибшего воина свернутое бархатное полотнище, взвалил себе на спину Белокаменя и сквозь пламя, которое уже охватило люк, вывалился на мокрую землю. Там ему помог Степура.

Едва успели они отползти за какое-то здание, сизый рассвет потрясло взрывом. Будто из вулканического кратера, метнулось вверх багровое знамя, перевитое траурными лентами маслянистого дыма.

Комбриг Березовский стоял на обгоревшем «тигре», подбитом взводом Полундина на скрещении дорог. Это была удобная позиция для наблюдения.

Бой не прекращался, растекаясь узкими ручьями по проселкам. Наткнувшись на сопротивление, бронированные полки генерала Брукнера не выполнили сурового приказа о компактности ударов — их расчленили удары танковых батальонов и артиллеристов Журбы. Невысокий энергичный подполковник Журба, командир артиллерии, в солдатской каске, в опаленном комбинезоне, доложил комбригу об успехах и нуждах артиллеристов.

Иван Гаврилович, несмотря на огорчительные потери, понесенные его подразделениями, в целом был доволен ходом боя. Теперь он ждал того переломного момента, который трудно предвидеть заранее, но который можно уловить интуитивно, благодаря опыту командира. Когда этот момент, по его мнению, наступил, комбриг ограничился одним коротким словом:

— Пора!

Давид Барамия, нервничая не меньше комбрига, мгновенно вскочил на броню своей тридцатьчетверки. Срываясь на фальцет, крикнул в мегафон:

— Вперед, орлы-ы-ы!!!

…В тот же самый день, под вечер, передовой отряд советских танков достиг шахтерского поселка Мациола Дольная. В поселке царил образцовый порядок. Его установила рабочая милиция, которую возглавил вырванный из гестаповских застенков Болеслав Офярек и его помощники товарищ Збигнев и Рудольф Шульц. Под их надзором был оставлен пленный Эдмунд Фогель для передачи армейской разведке. Осику, Непейводу и Лихобаба капитан Барамия принял на броню танков.

Танки держали курс на Глейвиц.

Галя Мартынова прибыла в Москву. С шумного Белорусского вокзала вышла на площадь, от которой начиналась улица Горького. По этой улице нужно было пройти к Садовому кольцу, здесь, неподалеку, проживала семья Самсонова.

В столице еще держалась зима, ночью выпал свежий снег, придав городу торжественную нарядность. Снег весело поскрипывал под сапогами, это подбадривало, настраивало на радужный лад. Все было здесь необыкновенным: и спокойный ритм города, и огромное множество людей, и их преимущественно гражданская одежда. Галя засматривалась на причудливые женские шляпки, на меховые шубки, о существовании которых, казалось, давно уже забыла. Однако в городе было много и военных. Где-то на полпути, между вокзалом и площадью Маяковского, она увидела на стройном гвардейце темную танкистскую шинель, и сердце ее вздрогнуло. Но нет, не он! Далеко отсюда Петр Бакулин!..

Галя шла медленно. Вещевые мешки, особенно тот, который с гостинцами для Самсоновых, врезались в плечи.

Натренированное ухо следило за воздухом — фронтовая привычка. Но небо было спокойно, в нем еле заметно покачивались аэростаты заграждения. Но вот неподалеку от площади Маяковского прохожие вдруг засуетились, началась толчея, как во время воздушной тревоги. Чтобы сориентироваться в обстановке, Галина опустила свою ношу на ступеньки крыльца невысокого старомодного здания и прислушалась. Нет, это не тревога!

Вооруженные автоматами конвоиры вели пленных фашистов. Бесконечная грязно-зеленая река текла по Садовому кольцу, сворачивая на улицу Горького, мимо Галины Мартыновой, очевидно на Белорусский вокзал.

Не только разношерстная толпа, в оцепенении застывшая по обочинам улицы, но и она, фронтовичка, впервые в жизни видела такое множество фрицев. Длинная немая колонна двигалась понурым позорным маршем, который отнюдь не напоминал тех напыщенных парадов из трофейной кинохроники, которые сержант Мартынова видела на экране полевой кинопередвижки. Безликие, худые и грязные, в обшарпанных, измятых, заляпанных грязью шинелях, в изорванных кожанках, с наброшенными на плечи замусоленными одеялами. Вот вам и высшая арийская раса!

Прошел час, полтора, два. А колонна двигалась без конца и края, будто что-то фантастическое, нереальное… Утомленная, измученная длинной дорогой, Галина присела на вещевой мешок, другой зажала в руке и сидела так с закрытыми глазами. Однообразный шорох изорванных сапожищ по истолченному снегу доносился до ее ушей, будто из очень далеких воспоминаний.