Последние километры (Роман) - Дмитерко Любомир. Страница 35

— Не понимаю.

— Не прикидывайся наивным, мой милый мальчик. Каждый день проливается кровь. Христианская кровь! Какими должны быть деяния божьего пастыря? Мир! Мир во имя спасения душ христианских! К этому нужно призывать обе стороны. Быть может, не вердиктами и буллами, а конкретнее, действеннее. Скажем, тайные встречи, переговоры… Для начала повлиять на Кессельринга, Вольфа и всю гитлеровскую камарилью в Италии. Им легче всего создать инициативную группу государственного переворота. Пий XII старый друг фюрера, ему поверят…

— А если нет?

— Он ничего не теряет. Судить его может только бог, да и доказательств никаких не будет. Такие разговоры проводятся с глазу на глаз. Тем временем понемногу, день за днем, готовить к этому и общественное мнение. У папы могучий аппарат по всему миру. Где не проложит дороги божьим словом, пускай сыпанет золотом. Впрочем, зная скаредность римского владыки, я не уверен, что он раскошелится даже ради такой благородной цели. Поэтому передай его святейшеству вот это. На нужды святой церкви.

Дядюшка достал из кармана чековую книжку. На чистом бланке позолоченным «паркером» поставил солидную шестизначную сумму и подписался.

— Кстати, на аудиенции у его святейшества не забудь намекнуть: земля горит под ногами не у нас, американцев, а у него, божьего наместника. Хотя, признаюсь, нам тоже нелегко. Наш либеральный президент слишком уж цацкается с красными…

— Разве президенту не известно о вашей миссии, дядюшка?

— Возможно, и известно. Однако это не тот человек, который нужен сейчас в Белом доме.

Мистер Булл подошел к окну, долго слушал шум бурной Ааре. Казалось, что нить разговора прервалась. Но он снова связал ее.

— Однако, как видишь, мы свой долг выполняем.

Отец Бартоломео задумался. Божий слуга, ватиканский викарий не имел желания вмешиваться в печальные дела земной юдоли. В его представлении возник юркий остроносый человечишко, подвижные и недоверчивые глаза которого загадочно сверкают за стеклышками старомодных очков в металлической оправе. Какие бы грехи ни числились за изворотливым дельцом Эудженио Пачелли или за папским нунцием, который откровенно афишировал свои симпатии к мюнхенским путчистам, их обоих давно уже нет, они не существуют. Вместо этого появилось другое лицо — божий наместник, его святейшество папа римский. И не ему, юному янки, который взобрался лишь на первые ступеньки ватиканской иерархической лестницы, представать пред святые папские очи с будничными делами мирской суеты!..

Отец Бартоломео намеревался отказаться от поручения своего дядюшки. Но посмотрел на медвежью спину и бычий затылок своего могущественного родственника и понял, что никак не удастся отвертеться. Да и нужно ли? Если красные перейдут Альпы…

Словно бы угадав его сомнения, Аллен Даллес обернулся, заговорил быстро, с заметным нью-йоркским акцентом:

— Ты сам говорил, мой милый, что сегодня Италия напоминает пороховую бочку. Если мы будем так колебаться, красное знамя может взвиться и над Римом. Его поднимут итальянские коммунисты из гаррибальдийских отрядов Сопротивления. То же самое будет и в Париже. А уж советское командование протянет так называемую руку помощи, в этом можешь не сомневаться. Время не ждет! Спасибо провидению хотя бы за это.

Даллес подал племяннику информационную сводку за прошлые сутки. Джон-Фостер, Даллес-младший, прочел:

«Немецкие войска нанесли неожиданный контрудар в районе Штаргарда. Армии Жукова вынуждены отступить на юг на 10–12 км. Акция застигла маршала Жукова врасплох, на его участке как раз началась перегруппировка, вызванная длительным наступлением. Ситуация для красных осложняется тем, что группа армий маршала Рокоссовского тоже активно действовать не способна, ибо ждет пополнения в живой силе и технике. Вполне вероятно, что хорошо укомплектованная вторая немецкая армия ударит по флангу и тылам советских войск, нацеленных на Берлин. Наступление красных фактически приостановилось, они переходят к обороне по всей линии, в том числе и на Одере».

Божий слуга перекрестился и провозгласил:

— Господи, будь с нами!

Дядя Аллен воспринял эти слова как доброе предзнаменование и произнес:

— Фельдмаршал Кессельринг один из немногих, а может и единственный, кто может взять на себя такую ответственность, пока не поздно. Итак, запомни: Германия без Гитлера, но со спасенным вермахтом, который снова обеспечит порядок в Европе. На таких условиях мы немедленно подпишем договор о мире.

— Я сделаю все возможное, дядюшка.

На кафедральном соборе зазвонили к вечерне. Святой отец перекрестился и взял молитвенник.

— Мое место в церкви.

— А мое — в баре. Ты помолишься всевышнему, а я выпью бутылочку холодного ирландского эля. Как видишь, по своим вкусам я настоящий интернационалист, — как бы в подтверждение этих слов, сэр Аллен вынул из верхнего кармана элегантного темно-синего пиджака гладенькую английскую трубку и с наслаждением закурил.

Они вышли из гостиницы вместе, миновали несколько кварталов, а потом каждый пошел своей дорогой.

Фрау Дитман, дождавшись, пока их шаги удалятся, подошла к телефону и набрала номер немецкого посольства. Разговаривала она не с вице-консулом Гизевиусом, а со вторым секретарем посольства, поддерживавшим непосредственную связь с ведомством Гиммлера. Гелена Дитман информировала его о беседе между мистером Буллом и миссионером из Рима. С особенным презрением произносила она имена Вольфа и Кессельринга, как возможных предателей тысячелетнего рейха. Фанатичная немка швейцарского происхождения не знала лишь одного: обергруппенфюрер Карл Вольф искал контактов с американским эмиссаром не по своей инициативе, а во исполнение поручения рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера и его ближайшего помощника бригаденфюрера Вальтера Шелленберга.

Фрау Гелена не могла знать также и того, что поданные ею сведения второй секретарь немедленно закодировал и в следующую ночь по агентурному радиоканалу передал своему начальнику.

Отдельная танковая бригада полковника Березовского получила приказ достичь левобережного притока Одера — судоходной реки Нейсе, с ходу овладеть городом Котценау и закрепиться там.

Группа прорыва состояла из шести «коробок» гвардии капитана Барамия. Комбат 3 приник к стеклышкам стереотрубы, включил передатчик и еще крепче зажал в потной ладони микрофон.

— Внимание! — произнес он почти автоматически, всматриваясь в дым и пламя, надвигавшиеся на его танк. — Внимание! — повторил он еще раз. — Иду на мост! Когда буду на том берегу, идти за мной. По одному! — И сержанту Солохе, своему механику-водителю, приказал: — Впере-ед!

«Сволочи! Все-таки подожгли мост… Успели. Лишь бы только не перегорел деревянный настил… Чтобы гусеницы не провалились… Не взорвались бы баки с горючим…» — подумал комбат.

А траки гусениц уже выбивали чечетку по пылающим доскам: та-та-та, та-та-та, та-та-та… Хищно вырывается из-под них черный шлейф с мириадами искр. Комбат Барамия этого не видит. Он чуть не задыхается от чада и дыма. Видно ли хоть что-нибудь Солохе, не идет ли он вслепую? Еще миг, один только миг!.. Вдруг машина резко останавливается и начинает крениться назад. Настил провалился, не выдержав тяжести. Танк повис над пропастью. Комбат приказывает: «На мост не идти — опасно!» Сержант Солоха нечеловеческими усилиями продвигает машину вперед. Тридцатьчетверка вибрирует, будто железная лихорадка бьет ее. Еще усилие, еще миллиметр… Наконец гусеницы зацепились за металлическое перекрытие моста. Водитель прибавляет газ, вибрация уменьшается. Под гусеницами грунт.

— Ищите брод! Прикрою ваш переход огнем!

Перед тридцатьчетверкой вырастает батарея противотанковых «кобр». Набрав скорость, машина мчится на ближайшее орудие. Остается не более десяти — пятнадцати метров, когда из ствола «кобры» вырвался клубок дыма. Т-34 замирает на месте. Барамия падает вниз, на твердое днище, на острые грани стреляных гильз. В танке все измяты, поцарапаны, но боеспособны. Комбат поднимается, нащупывает Фау-1, высовывается из верхнего люка и швыряет гранату. Очень своевременно. Второй снаряд попадает в систему управления. Но экипаж живой! За первой гранатой летит вторая, третья… Наводчик Коля Арбузов и заряжающий Мазуренко на своих местах. Башня не повреждена. Замерший танк огрызался орудийными выстрелами, пулеметными очередями. Под прикрытием огня своей «коробки» Барамия и Солоха, перебегая с места на место, швыряют гранаты в расположение врага. Расчет первой «кобры» уничтожен, но орудие цело. Комбат и механик-водитель поворачивают его и открывают огонь по позициям врага. Солоха, смахивая с лица пот, торопливо подает снаряды, запас которых весьма изрядный. «Кобра» бьет прямой наводкой по оторопевшим расчетам соседних орудий. Кое-кто уже поднял вверх руки. Но на помощь им прибыл батальон фольксштурма. Над советскими танкистами нависла опасность. Все пятеро собрались возле «кобры». «Коробка» вот-вот взорвется. «Шрапнельный, давай шрапнельный!» — кричит комбат. Шрапнель расстилает по земле смертоносный веер, Пугливые фольксштурмовские фрицы залегают, но ненадолго. Кто-то вскакивает, бежит, за ним еще и еще, секут из пулеметов. «Шрапнельный, шрапнельный», — кричит Барамия, но Солоха уже не слышит, он тяжело ранен.