Последние километры (Роман) - Дмитерко Любомир. Страница 54

Когда в этот спланированный хаос прибыли свежие силы, чтобы занять свое место и выполнить задание, от действующих батальонов Чижова, Бакулина, Осадчего мало что осталось.

Петр Бакулин свирепствовал:

— Гады! Воевать по-человечески не умеют. Залезли в щели и швыряют фаустами. Разве это война?

Он почернел с ног до головы: сапоги, комбинезон, бинты на руках, лицо, шлем — все в копоти, в саже, в пыли. Бакулин сердился, но и радовался одновременно: пришла подмога.

Уже давно рассвело, хотя смену ночи и дня в этом мраке трудно было определить. До окончания срока, отведенного на выполнение задачи, осталось около трех часов. Эсэсовцы превратили свою центральную казарму в настоящую крепость. Все подступы к ней простреливались из огневых точек, расположенных в подвалах, на балконах, в дверях и окнах, на чердаке и на крыше. С обоих боков плотно прижались жилые кварталы, узкие улицы между ними и казармой забаррикадированы и заминированы. Взять казарму можно только обходным маневром, как и предусмотрел комбриг. Он повторил Полундину свое прежнее приказание:

— Пробить коридор через здание.

— Невозможно, товарищ комбриг, — возразил Полундин, — через дома невозможно.

— Почему? — спросил Березовский.

— Посмотрите.

Иван Гаврилович взглянул на здание и все понял: в окнах мелькали тени перепуганных людей.

— Кто эти люди? Откуда они здесь?

Осика уже собрал информацию.

— Это жильцы, товарищ комбриг. Им запрещено выселяться отсюда.

— Кто запретил?

— Комендант казармы.

— Живой заслон?

— Да.

— Сволочи! — ругался Бакулин.

За короткий миг нужно переосмыслить обстановку, окончательно решить, что делать. Взрывать дома с женщинами и детьми? Нет, отпадает. Эвакуировать мирное население… Куда? Под огонь эсэсовских пулеметов? Те не помилуют, будут стрелять. Да и времени нет. Посоветовавшись с Терпуговым, Никольским и комбатами, комбриг решился на единственно возможное: при помощи бога войны таранить казарму в лоб.

Командир артиллерии Журба за эти дни казался совсем миниатюрным, будто высох, стал ниже ростом. Однако энергии в нем не уменьшилось. Задачу понял: бить прямой наводкой главным образом болванками. Сделать пролом. Завершат дело танкисты и автоматчики.

Внешне ничто не изменилось. Ни грохот не усилился, ни дыму и копоти не стало больше. Артподготовка, штурм, прорыв, бой… К этому привыкли, это была работа. Тяжелая, кровавая работа. Прошло два, три, четыре часа. В полдень начало затихать. На месте казармы возвышался гигантский обгоревший скелет. Ни один эсэсовец не сдался.

С нашей стороны в бою пали:

девять танкистов;

тридцать автоматчиков;

гвардии старший лейтенант Горошко;

гвардии майор Бакулин.

Петр Бакулин не особенно надеялся, что в этой войне он выживет. Предчувствие, фатализм, малодушие? Нет, все что угодно, только не последнее! Скорее всего — простой расчет: со смертью невозможно играть без конца.

Все в его действиях было закономерным. Не закрыл люк, ибо в этом мраке через смотровые щели и оптику не увидел бы ничего. А он вел бой и отвечал за батальон. Снаряд разорвался на броне, танк лишь встряхнуло, он шел дальше, но комбат больше не подавал команды. Красная струйка на виске. Осколочек весом в несколько граммов. Меньше револьверной пули…

Яков Горошко, наоборот, надеялся выжить. Конечно, погибали и инструкторы политотделов, работники политуправлений, но за день-два до финала?.. Он уже планировал свою послевоенную жизнь. Но вот нужно было брать штурмом наиболее укрепленный сектор казармы. Эсэсовцы вели такой плотный огонь, что автоматчики не выдержали, залегли. Старший лейтенант держал в руках Знамя бригады. Ни секунды не колеблясь, он понес его вперед, повел бойцов за собой. Упал, скошенный автоматной очередью. Знамя из его рук подхватил командир отделения автоматчиков Иван Барских.

Были раненые. Много раненых. Их нужно было выносить из боя, спасать. Это делали батальонные фельдшеры, ротные санитары, медсестры, к которым добровольно присоединилась Катерина. На санитарном пункте, разместившемся в одном из жилых домов, хозяйничала Аглая Дмитриевна Барвинская и ее небольшой штат. Сначала несмело, а потом все активнее ей помогали жители домов, среди которых оказался и профессор медицины с мировым именем.

Катерина падала от изнеможения. Долго подавляла в себе и усталость, и слабость, но больше уже не было сил на это. Вышла на улицу, вдохнула едкий запах гари, и ей стало совсем плохо. Схватилась обеими руками за иссеченную пулями водосточную трубу, прижалась щекой к жесткому, ржавому железу. Но не удержалась. Сползла вниз на каменный выступ под стеной. Не могла толком сообразить, что с ней происходит: слепнет, глохнет или засыпает.

Вдруг услышала песню. Услышала, или это только померещилось? Мыслями девушка перенеслась в зеленое село над Росью, в мглистый летний вечер, когда песня, словно бы сама по себе, возникает из тихой рощи, зеленых лугов, белого облачка, подсвеченного заходящим солнцем.

Теплый сочный бас красиво начинал эту песню, — видно, жила она в его сердце с давних пор, с материнской колыбели.

Нет, это не грезы. Громкий бас заводит, а к нему неумело, искажая слова, присоединяется тенорок.

Басок четко и ясно произносит «відра», а тенорок явно выводит «ведра», однако это не портит впечатления. Песня плывет протяжно и искренне, кажется, даже заглушает грохот затихающего боя, торжествует над пожарами и смертью.

Последним усилием воли Катерина превозмогает усталость и сон. Видит двух певцов, идущих в обнимку, — обожженные, задымленные, в пыли. Это — Григорий Непейвода и Леонид Лихобаб. То ли хлопцы хлебнули трофейного шнапса, то ли опьянели от счастья: сколько тропинок исходили они в разведку, сколько минных полей миновали, сколько колючих заграждений перерезали, «языков» взяли, тысячи раз залегали под пулеметным огнем, спасались от снайперских пуль и вот — живы и здоровы, дошли до Берлина!

Всех очаровал их не очень стройный, однако трогательный дуэт. Их песня придавала бодрости и уверенности. А Катерину это задело за живое, наверное, больше всех.

Подвиг и смерть Яши Горошко потрясли девушку. Невольно она упрекала себя за невнимание к юноше, за то, что его беззаботность и неопытность воспринимала как легкомыслие. Да, внешне он казался балагуром, а на самом деле под юношеской бравадой крылось нечто большее, значительно большее, чего она не сумела разгадать.

Руки Катерины, забрызганные кровью, гимнастерка в шершавых темных пятнах. Вверху над нею, на крыше противоположного дома под серым, мутным небом, наспех оборудуют наблюдательный пункт комбрига. Там со стереотрубой в руках Иван Гаврилович, рядом с ним полковник Терпугов с биноклем и неотступный Сашко Чубчик с бригадным Знаменем.

Березовский стоит у самой кромки крыши, над пропастью, прекрасная мишень для снайперов и пулеметчиков. Катерина знает, что он пренебрегает опасностью, как это всегда делал Петр Бакулин, как это в решительную минуту сделал Яков Горошко. Ей становится страшно. Этой утраты она не переживет.

Катерина вспомнила свою печальную одиссею, свою девичью Голгофу, упала на камни и зарыдала.

Знамя бригады развевалось на сильном ветру. Сейчас рядовой Александр Платонов понесет его дальше, бой не закончился, он лишь перебросился в следующий квартал. Здесь, на плоской крыше двенадцатиэтажного дома, где в мирное время был лечебный солярий, идеальное место для наблюдательного пункта. Юркие связисты уже протянули сюда нитку, и запыленный бородач привычно проверяет линию: «„Волга“, я — „Волга“, слышишь меня?» Вот так, через битвы, пожары, зарева, кровь, сотни рек и тысячи километров пришла Волга в гости к Шпрее.