На орловском направлении. Отыгрыш (СИ) - Воронков Александр Владимирович. Страница 44

Люди покидали родной город организованно, со сдержанной скорбью, но не теряя присутствия духа. Уезжали, прощаясь с родными, которым через считанные часы предстояло достойно отразить первый удар неумолимо рвущегося к Москве врага. В этот день завершалось формирование ополчения. Оно пополнилось юношами 1923–1924 годов рождения, среди них было более двадцати человек, сдавших нормы ГТО, и мужчинами моложе шестидесяти лет, многие из которых воевали на фронтах Первой мировой войны и защищали молодую Советскую республику в годы Гражданской. Ополченцы и прибывшие из Орла чекисты под командованием старшего лейтенанта погранвойск НКВД Нефёдова патрулировали город и готовили оборонительные рубежи на ближних подступах. Значительная роль в организации минно-стрелковых засад принадлежит М.М. Мартынову, тогда — младшему лейтенанту НКВД, С.Г. Жарикову, директору леспромхоза, и дмитровскому охотнику, инвалиду гражданской войны П.И. Шевлякову, погибшему при обороне родного города.

Как только город опустел, началась подготовка второго рубежа. Мирный город, только недавно радовавший жителей своей тишиной и просторностью, превратился в тесную ловушку для бронированных фашистских зверей и утративших человечность людей.

И к тому моменту, как 2-я танковая группа Гудериана, используя превосходство в танках, авиации и живой силе, вырвалась на оперативный простор, уже был готов русский — дмитровский — ответ зарвавшимся покорителям Европы…

Из книги Матвея Мартынова «С мечтой о грядущем» (Тула: Приокское книжное издательство, 1965)

На центральной площади возрожденного Дмитровска-Орловского в канун двадцатилетия Великой Победы был установлен памятник работы скульптора А.Н. Бурганова и архитектора Р.К. Топуридзе. На невысоком постаменте розового гранита — бронзовая скульптурная группа: молодой боец-чекист, вооружённый знаменитой трёхлинейкой, пожилой ополченец, стиснувший большими, сильными, крестьянскими руками свою верную «тулку» и женщина, напряженно, с тревожным ожиданием вглядывающаяся вдаль и сжимающая будто бы в объятиях — удивительный, пронзительный символ! — ворох осенних листьев. Старожилы говорят: женщина поразительно похожа на учительницу Ефросинью Степановну Агаркову, одну из героинь этих памятных дней.

А в небольшом сквере на западной окраине несколькими годами ранее появился памятник, созданный дмитровцами братьями Родионовыми. В путеводителе можно прочесть: «Памятник летчицам — защитницам Дмитровска-Орловского». Но памятник сразу же получил неофициальные названия, неизменно удивляющие приезжих, — «Валькирия» и «Маринка». Девушка в летном шлеме держит на высоко поднятой раскрытой ладони голубя мира. В этом случае не остаётся места догадкам: при работе над скульптурой художники-монументалисты пользовались фронтовой фотографией Марины Орловой, в девичестве Полыниной, ныне проживающей в городе-герое Мурманск. Марина Алексеевна не смогла прибыть на открытие памятника, но на митинге было зачитано её письмо с благодарностью создателям памятника и такими словами, обращенными к новому поколению дмитровцев: «В дни праздников принято желать друг другу мирного неба над головой. Мирного голубого неба с ярким солнцем и спокойными облаками, со стремительными птицами и неторопливо проплывающими в далекой вышине самолётами. Самолётами, которые несут на своих бортах только хороших людей и полезные грузы. Даже если небо вспыхивает зарницами или полыхает молнией, оно остаётся мирным. И после дождя снова восходит солнце. Желаю вам никогда не знать другого неба».

Глава 18

2 октября 1941 года,

близ Дмитровска

В январе тридцать третьего Клаусу Весселю исполнилось четырнадцать лет. Отец подарил ему набор слесарных инструментов, а старший брат Хельмут — записную книжку в кожаном переплете. Один мечтал видеть Клауса хорошим автомехаником, таким же, как дядя Вилли, — он-то никогда не сидел без куска хлеба, не то что простой работяга! Другой почему-то видел в нескладном рыжеватом подростке, который до сих пор донашивал за ним одежду, а за столом норовил урвать кусок повкуснее, ни много ни мало — нового Шиллера. В будущем, конечно. А в настоящем Клаусу предстояло много и усердно учиться, да так, чтобы не разочаровать ни отца, ни брата. Дядя Вилли тоже племянником был доволен, ставил в пример сыну, толстому Готфриду, и не бранился, когда Клаус отвлекался от работы, чтобы черкнуть строчку-другую в записную книжку. Ту самую, в коричневом кожаном переплете, — он постоянно носил её с собой. На первой странице, потратив целых два вечера, каллиграфически вывел черной тушью слова: «Sturm und Drang» [3], а ниже — стихотворное посвящение великому штюрмеру.

В это время по улицам маршировали парни из Sturmabteilung и звучала «Die Fahne hoch», написанная легендарным человеком, носившим ту же фамилию, что и Клаус. Толстый Готфрид надел коричневую форму — и Клаус вдруг понял, что кузен никакой не толстый, а просто атлетически сложенный. И принялся тайно, но отчаянно завидовать. И трудиться в автомастерской за двоих.

Под натиском новых впечатлений незнаменитый и пока ни к чему великому не причастный Вессель, как умел, начертал карандашом на форзаце своей записной книжки Войну в образе прекрасной юной женщины. По замыслу она воздетым мечом должна была указывать нации путь ввысь, к свободе и процветанию. Но рисовальщику Клаусу было далеко до Клауса-стихотворца, и Война получилась похожей не столько на истинную арийку Лоттхен — дочь дантиста, сколько на кривую Луизу из бакалейной лавки. Да и меч, совестно признаться, больше напоминал зубило, а нация — полудюжину человекоподобных чурбачков. Они тянули вверх корявые ветки, будто норовя зацепиться за край мантии девы. Мантия вышла, пожалуй, лучше всего, складка к складке… Только глупцы и трусы видят в войне хаос, на самом же деле она — порядок.

Клаус написал об этом целый цикл из пяти стихотворений — как раз к очередной встрече с собратьями по перу. Они без затей именовали себя «богемой», собирались в одном замечательном погребке, и Вессель сразу стал в этом кружке кем-то вроде вождя… о, это горделивое, величественное слово — «фюрер»! Но в этот раз Клаусу восторженно внимал только верный малыш Кляйн, прочие задумчиво хлебали пиво, а насмешник Краузе (вполне вероятно, наполовину еврей) нацарапал на клочке бумаги весьма обидную эпиграмму. Должно быть, такая серьёзная тема требовала шнапса, но дядя Вилли крепких напитков сам не пил и своим работникам не позволял. Не поглядел бы, что племянник, мигом выставил за ворота. Терять место было жаль. А богема… на то она и богема. Вроде бы, у французов это слово как-то связано с цыганами… бр-р-р! Клаус до сих пор нервически передергивал плечами, воображая, куда его мог бы привести этот путь. И написал стихотворение «Покаяние», в котором в символической форме рассказал о том, как мудрая судьба в лице то ли дяди Вилли, то ли великого фюрера предотвратила его падение в пропасть с предательски осыпающейся горной тропинки и указала надёжную, твердую дорогу.

Дорогу, которая привела не куда-нибудь, а в ту самую богемную Францию. И начало лета близ Бордо, как вдруг выяснилось, было ничем не хуже, чем близ Файхингена. И война оказалась похожа пусть не на красавицу Лоттхен, но и не на анархичную старуху из страшных сказок, которая жутко хохочет и не глядя размахивает косой. Нет, она походила на бакалейщицу Луизу, у которой все посчитано и твердой рукой занесено в гроссбух, а то, чему только предстоит случиться, старательно спланировано и нацелено на строго определенный результат. Непоэтично, но… движение нации к величию и процветанию не может подчиняться романтическим порывам.

Все шло так, как надо. Гулкие щелчки пуль по броне были подобны ударам капель дождя в перевернутое ведро. Взрывы… что-то отдалённо похожее Клаус переживал в детстве, когда здоровяк-сосед, подкравшись со спины, со всего маху бил его по ушам… да если бы только бил! ещё и в воздух приподнимал, и тряс… В глазах темнеет, мир ходит ходуном, больно и противно до тошноты! Но все это не может длиться бесконечно. Тогда заканчивалось, закончится и теперь. Раньше у юного Весселя было только собственное терпение, сейчас — ещё и броня верного панцера. Клаус знал, что он не трус. Настоящий ариец всегда преодолевает страх. Французы… ну что ж, французы сопротивлялись ровно столько, сколько нужно было, чтобы заслужить уважение и не обесценить победу германского оружия. По крайней мере, Клаусу с его места механика-водителя виделось именно так.