На орловском направлении. Отыгрыш (СИ) - Воронков Александр Владимирович. Страница 54

— Да иди ты … в зимний день в трухлявый пень, а коль близко — через коромысло, сто ежей тебе … и паровоз вдогонку! Зашатал уже, сука немецкая!

Резкий хлопок ладонями по ушам и удар коленом в промежность:

— Ай-яй, нехорошо как получилось-то… Больно, наверное? Жаль, жаль… Ну, так сам виноват: нечего лаяться на старшего в чине, унтер…

— Был унтер, да сплыл. Нынче — младший сержант Красной Армии Лапин Константин Александрович. А ты, никак, из «ваш благородиев» будешь?

— Не угадал, сержант. Из «высокоблагородий». В двадцатом произведен в войсковые старшины. И горя бы сейчас не знал, кабы не такие, как ты… мразь краснопузая. Так что, землячок? Говорить станешь, или тебе вторую руку сломать?

— Да чего попусту языком трепать? Всё в бумагах в моих записано…

…Удар… удар… рывок… удар… выверт руки из суставной сумки…

Раздраженный оберст-лейтенант что-то трескуче командует, привстав за столом. Допрос продолжается с прежнего места:

— Номер части?

— Да зашатал, сволочь! Не знаю я номера! И командира не помню: как в полк ополчения забрали, оружие выдали, так через день уже на позиции послали.

Вновь удар под дых.

— Врёшь, сука красная! За два дня в сержанты не производят!

— Сам ты сука… Аттестовали как бывшего командира отделения на ту же должность, ясно тебе… бла-ародие?

— Ага, допустим… Ну, а взводного своего хоть знаешь?

— Чего ж не знать, знаю: сержант Кочетков. Только где он сейчас — не в понятии. Два дня тому по его приказу нам патроны с пайком привозили, был где-то возле перекрёстка с резервом.

— Так, ладно… Давай дальше: сколько солдат в Орле и окрестностях? Чем вооружены? Где стоит артиллерия, танки?

— Тю, да ты, высокоблагородие, дурак совсем… Откуда ж мне все это знать? Приходи сам в Орёл да посчитай… если целым останешься. Хотя оно вряд ли… Зашатал ты меня… помирать мешаешь…

Хорошо спится в селе оккупантам после трудного дня. Все крупышинские избы и овины забиты храпящими и сопящими господами офицерами и солдатами из штабной обслуги. Непрекращающийся дождь шелестит по листве и крышам, легонько постукивает в оконные стекла. Матово поблескивают по дворам мокрые тела автомобилей и мотоциклов, странными великанскими галошами топорщатся бронетранспортёры, лишенные бережливо унесенных под крышу пулемётов. Орднунг: ночь — время для сна. Воинам Германии следует набраться сил перед завтрашним днем.

Выгнанные из своих домов немногие оставшиеся в Крупышино крестьяне притихли в погребах и щелястых сарайчиках…

И только часовые отчаянно борются с подступающей дремотой. Вот постен приткнулся под навесом крыльца сельпо, сунул руки в карманы пропитанной влагой шинели, под сгибом локтя — блестящий от дождя карабин, с края каски срываются запоздалые капли. Вот сейчас передохнет немного — благо, до появления разводящего со сменой ещё больше часа — и вновь примется вышагивать туда и обратно вдоль улицы…

Постен упорно борется с дремотой, но шорох дождевых капель так непреклонно перекрывает все остальные звуки, что веки сами собой то и дело смежаются. Так что чавканье копыт по раскисшей земле немец услыхал слишком поздно: одновременно с высверком винтовочного выстрела.

И тут же улицы села наполнились движением. Скрытые ночным мраком всадники, как мстительное и крылатое небесное воинство, проносились мимо заборов, швыряя в силуэты вражеской техники кувыркающиеся в воздухе бутылки — и за их спинами вспыхивали костры пылающей КС. Влетая во дворы, бойцы в синих гимнастерках выбивали прикладами рамы со стёклами и вкатывали в забитые немецкими штабистами горницы ребристые гранаты. Успевших выскочить в панике немцев встречали хлёсткие выстрелы винтовок и наганов. Где-то на околице короткими лающими очередями закричал дегтярёвский пулемёт, возле захваченного сельпо ему отозвался второй…

Синие призраки в фуражках с гербами СССР на звёздах хозяйничали в Крупышино до пяти утра, методично обшаривая все здания и канавы и достреливая забившихся в щели, будто тараканы, гитлеровцев. На рассвете же, запалив оставшиеся неповреждёнными три бронетранспортёра, оперативная кавгруппа милиции при Орловском Управлении НКВД, увеличившаяся за счёт захваченных мотоцикла и штабного автобуса фирмы «Шкода», уже отступала в сторону Орла. Прихватить автотранспорт с собой пришлось вынужденно: ни одна лошадь не смогла бы двигаться, загруженная трофейным оружием и боеприпасами: одних только пулемётов было взято восемь штук — и, благодаря внезапности, ни один из них не успел выстрелить! Винтовки же и пистолеты можно было смело считать десятками. Жаль, не удалось всё подобрать — слишком поджимало время.

Однако своих погибших собрали всех, в первую очередь. И теперь на сиденьях «Шкоды» лежали тела шестерых орловских милиционеров и неизвестного младшего сержанта, расстрелянного оккупантами накануне вечером…

Глава 22

Ночь с 3 на 4 октября,

Дмитровск-Орловский

И всё-таки прав был гефрайтер Вессель: камерадам из 17-й чертовски повезло. Их разбудили в положенный час привычные команды. Ну а Клаус, проснувшись неведомо отчего, вообще не понял, где он находится: в полной темноте звучало торжественное многоголосое пение. Это было по-настоящему жутко. Пели не только в доме, но и на улице… не под самыми окнами — где-то в стороне, но пели определенно то же самое. Слов Клаус не разобрал — то ли спросонья, то ли язык был чужой, то ли просто времени не хватило: тускло вспыхнул жёлтым карманный фонарик, в круге света замаячило перекошенное, едва узнаваемое лицо, и лейтенант, пребольно толкнув Весселя в плечо, завопил: «К машине!» До танка — двадцать шагов по щедро освещенной луной дорожке. В другое время Клаус непременно хотя бы мысленно выдал что-то вроде: «Среди всего этого русского безумия благоразумны лишь светила», но сейчас он думал только о том, чтобы поскорее добраться до верного панцера. В нём куда уютнее, чем в чужом городе. Не добежал: на этот раз его ещё больнее толкнула сама земля — так, что на ногах не удержался, ткнулся носом в траву. Кольнуло холодом. А сверху накрыло жгучей — огненной! — волной.

Клаусу показалось, что весь город взлетел на воздух и запылал разом. Сразу стало светло — не как днем, а… кто сказал, что в аду темно? Там просто безысходно страшно.

«Снова?! Как же так?!»

Земля улетала куда-то вниз, все ниже и ниже, небо давило, а между землёй и небом был один только огонь. Клаусу думалось: он вот-вот задохнется, потому что пламя выжгло весь кислород… Механик-водитель PzIII номер 232 35-го танкового полка 4-й танковой дивизии гефрайтер Вессель бежал, хватая ртом раскалённый воздух… бежал так, как никогда в жизни не бегал… бежал, не разбирая дороги, пока его не остановили легоньким толчком приклада и «хендехохом», произнесенным с невероятным акцентом.

Именно этот акцент одновременно привел Клауса в чувство и вверг в жесточайший трепет.

Вессель поднял глаза и признал, почему-то немного успокаиваясь от этой мысли, что на этот раз спятил окончательно: на него наставил винтовку злобно ухмыляющийся чёрт — маленький, черный, с коротенькими острыми рожками.

— Пошел! Ну? — на чистейшем русском языке велел «чёрт», и немец его понял.

…Спустя пятьдесят лет известный американский историк, исследователь Второй мировой войны, профессор Калифорнийского университета Клаус Вессель-Гиршбейн, напишет «исторически достоверные воспоминания», в которых подробнейше расскажет об этих днях. Мемуары будут изданы с трогательным посвящением «Рейчел, супруге, вдохновительнице и верной помощнице во всех начинаниях» (по совместительству — единственной дочери Авраама Гиршбейна, финансиста из Лос-Анджелеса).

Разумеется, автор ни единым словом не упомянет о странном полуночном концерте и тем более о потусторонних сущностях — из боязни повредить заслуженной репутации здравомыслящего человека. Зато рассказ о том, как его обыскивали молодые люди в штатском («наверняка сотрудники органов государственной безопасности») и что именно они забрали при обыске, займёт полторы страницы и будет завершен пространными выводами о традиционном попрании русскими прав человека.