Отдельное поручение (Повесть) - Двоеглазов Владимир Петрович. Страница 24

На полпути он сильнее сгорбился и выглядел на белой равнине снежным человеком, раздобывшим где-то странный тяжелый предмет непонятного назначения.

36

«Прокурору города товарищу Сомову В. Ф. от гражданки Кобенковой И. А., проживающей по ул. Авиаторов, 7, кв. 12.

Прошу разобраться в моем заявлении и немедленно принять меры. В настоящее время мой муж Кобенков Анатолий Викторович, пилот 1-го класса, командир вертолета Ми-4, отстранен от полетов. Командир авиаотряда Дергачев А. А. сказал, что он отстранен временно, до окончания дела в прокуратуре, а там будет видно. Я прошу вас, товарищ прокурор, прямо сообщить мне: виновен мой муж Кобенков А. В. или не виновен, потому что я безотлагательно должна решить, оставаться ли мне здесь или улетать к маме. Если мой муж виновен и у него отберут пилотское свидетельство, то он не сможет прокормить меня и ребенка, и я вынуждена буду уехать от него, так как меня согласны содержать с ребенком родители, пока я опять не устрою мою жизнь. А если он не виновен, тогда прикажите командованию авиаотряда не самовольничать и немедленно допустить моего мужа к полетам, иначе он, за малым налетом часов, получит в этом месяце ничтожную сумму, где-то не более 200–250 рублей, и нам не на что будет жить и кормить нашего ребенка. Прошу не отказать мне и срочно сообщить ответ, иначе я буду писать Генеральному прокурору СССР».

37

Зима наступала широким фронтом: всюду по берегам лежал снег.

Справа и слева проплывали сосновые боры, смешанные частины, белые пространства болот и пойменных террас; то и дело взлетали, близко подпустив шлюпку с ревущим мотором, глухари и копалухи, порхали из тальниковых зарослей белые куропатки, и Пятаков, скосившись на свое ружье, лежавшее на дне шлюпки, вздыхал и вопросительно глядел на участкового инспектора. Но тот не хотел замечать ни дичь, ни выразительных взглядов Пятакова и лишь прибавлял газу, если позволяло русло.

Шлюпка оказалась не такой уж и перегруженной и шла ходко. На поворотах — при среднем газе — буль со стороны крена лишь наполовину погружался в воду, и не опасайся лейтенант плавника, он бы вообще не сбавлял хода, шел на полном. Лось, вернее, то, что осталось от него, тянул немного. Голову с рогами лейтенант выгрузил, пройдя от сплавучастка плёсов десять, а мяса было не более тридцати килограммов — из-за него угробили такого быка!.. Цветков мог выгрузить и мясо, и так он и поступил бы, если б шлюпка перегрузилась до опасных пределов; но этого не случилось, и он решил довезти лосятину до Ёгана и сдать на звероферму.

Мотор «Вихрь-М» мощностью в двадцать пять лошадиных сил работал пока четко, ровно и без захлеба, и горючего ел умеренно, несмотря на большую нагрузку; была только опасность со стороны системы охлаждения, и на шестом часу плава лейтенант причалил к берегу.

Здесь по обеим сторонам стоял молодой захламленный ельник: старые перестойные деревья доживали свой век вперемешку с молодыми, оставляя после себя гнилой валежник.

Парень в энцефалитке и Пятаков наломали сушняку и развели костер. Минут через десять вода в котелке вскипела, но заварки ни у кого не осталось: пили кипяток с сахаром. Толстячок достал из кармана банку тушёнки, сказал: «Последняя…» и принялся за еду, никого не приглашая. Участковый извлек последние полкруга колбасы и четверть буханки хлеба, разделил между остальными. Вечером он рассчитывал поужинать у Хорога олениной. До его избы оставалось часа четыре, должны были успеть засветло.

Парень в энцефалитке знал, что тушёнка под полубаком еще есть, но ничего не сказал: боялся за шкурки. Пятаков тоже знал об этом, но ему и подавно полагалось молчать: и тушёнка не его, и лейтенант приказал о мехах пока не распространяться.

Толстячок отбросил пустую банку, облизал губы и, повернувшись к участковому, вдруг сказал:

— А ты бы не зарывался, парень.

Цветков удивился:

— Это в каком смысле?

— А в таком, что нас тут трое, а ты один.

— Ничего, — сказал лейтенант. — Я рецидивиста с автоматом задерживал, а уж с вами, шантрапой, разберусь как-нибудь.

— Или ты, может, бабу за боевую единицу считаешь? — продолжал толстячок. Цветков нахмурился. — А ты на меня не смотри, не смотри… — Толстячок вдруг мелко захихикал. — Ты лучше на нее глянь, она тебя в отдельный балок спать приглашала!..

Цветков перестал жевать:

— Ну, вы…

Ледзинская встала с вещевого мешка и направилась к толстячку.

— Вы что… что… — забеспокоился тот, бросая взгляды на парня в энцефалитке, будто ища защиты, но тот прихлебывал кипяток и нимало, казалось, не интересовался происходящим. — Вы что?! — завопил толстячок, округлив глаза и пятясь от Ледзинской.

Ледзинская коротко размахнулась и влепила ему пощечину.

— Ледзинская! — строго сказал Цветков. — Вы все же офицер, не забывайте!

— Вы за это ответите! — взвизгнул толстячок. — Я Владимиру Федоровичу!.. И свидетели есть!.. Есть свидетели!.. Вот он! — Толстячок схватил за плечо мирно сидящего у костра парня с кружкой, который чуть не обжегся кипятком. — Он подтвердит!.. — вопил толстячок, продолжая трясти за плечо парня в энцефалитке.

— Да хватит вам, — сказал тот, стряхивая его руку. — Надоело…

— Ах ты, щенок!.. — захлебнулся толстячок.

— Вы это… — сказал парень в энцефалитке. — Я ведь вам не… — покосился на Ледзинскую. — Я вмажу, так вы не скоро очухаетесь…

Толстячок покачнулся, обвел всех диким взором, — » вдруг бросился бежать через захламленный ельник к берегу.

Первым понял опасность Пятаков.

— Шлюпка! — хрипло заорал он и бросился вслед за толстячком.

Это была критическая минута. Толстячок успел отвязать шлюпку, влез на бак и оттолкнулся, но в последнюю секунду его схватил за ногу Пятаков. Свободной ногой толстячок двинул Пятакова в живот; тот выпустил ногу и отлетел на берег; толстячок начал карабкаться к мотору, но в этот момент участковый ухватил конец бечевки и подтянул шлюпку, а в следующее мгновение парень в энцефалитке прыгнул на подбиравшегося к мотору толстячка, схватил за шиворот и резко ударил ладонью в подбородок. Толстячок обмяк и опустился на днище.

— Фу, блин… — выдохнул Пятаков и ощупал свой живот. — Крепко шибанул, собака… Ведь немного же оставалось, — повернулся он к лейтенанту. — Оттолкнулся бы — и с приветом.

Цветков снял фуражку и утер со лба пот.

— Иди костер погаси, — сказал он Пятакову, все еще не выпуская из рук бечевку. Пятаков оглядел шлюпку, лейтенанта, держащего ее на привязи, как собаку на поводке, и пошел в ельник навстречу подходившей уже к берегу Ледзинской.

38

Плёсы сменяли друг друга с усыпляющей монотонностью: вправо — влево, вправо — влево; крены шлюпки следовали в такт поворотам, и немудрено было уснуть за мотором. В том и состояла главная опасность движения по Итья-Аху на большой скорости. Цветков давно уже перекрыл все разумные нормы — давно бы уже передать рычаг-газ парню в энцефалитке, но он боялся, что, оказавшись пассажиром, действительно уснет и пропустит то место, где нужно пристать, чтобы добраться до избы Ивана Хорова. Сам он, Цветков, узнает это место, если даже на берегу не будет никаких указательных знаков в виде причаленной лодки или развешанных для просушки сетей, но нужно обязательно смотреть вперед — вести, как говорят топографы, непрерывное опознавание, не обращая внимания на бьющий в лицо ветер и не поддаваясь усыпляющей монотонности плёсов. И лучше всего для этого сидеть за мотором, постоянно ощущая ладонью вибрирующую рукоятку рычаг-газа.

Четверо сидели на двух беседках попарно, спиной против холодного ветра: на передней — Пятаков и Ледзинская; на той, что ближе к корме, — парень в энцефалитке и толстячок. Все дремали, сжавшись от скоростного ветра.

Ледзинская была теперь в просторном для нее полушубке, надетом поверх пальто; она втянула голову в плечи, подняла все воротники, но все равно дрожала от холода. Ее то укачивало до тошноты, то отпускало, но потом, когда усилился ветер, она ничего уже больше не ощущала, кроме холода.