Отдельное поручение (Повесть) - Двоеглазов Владимир Петрович. Страница 36

— Так, — сказал он, стараясь не морщиться. — Полезай-ка наверх, собери сушняку для костерка. — Подумав, добавил для достоверности: — Свечу, верно, прокалить придется.

— А что, забросало?

— Не знаю, не смотрел еще.

— А ты посмотри, дядя Валя, может, вовсе и не надо. Я когда сюда ехал…

— Задача ясна? — перебил Цветков.

— Я… ясна…

— Выполняй.

Мальчик подтянулся, быстро пристроил мясо на коряжине и, не задерживаясь более, полез на кручу.

Оставшись один, лейтенант не спеша докурил папиросу, швырнул в воду окурок и, закусив губу, попытался стащить правый сапог. От резкой боли потемнело в глазах. Отказавшись от этой затеи, участковый привстал, расстегнул брюки, спустил их до колен и, ощупав еще раз больную ногу, убедился окончательно, что надорвал мениск.

Надрыв мениска — довольно распространенная травма в воздушно-десантных войсках, правда, там Цветков ее избежал, а вот здесь — на таком пустяке — попался. Он знал, что в этом случае необходимо наложить на колено тугую повязку и холод. В аптечке у Хорова должен быть индивидуальный пакет или бинты, и можно было приказать Пятакову, чтобы прихватил, но заниматься перевязкой при свидетелях лейтенанту не хотелось. В эту минуту он не мог позволить себе расслабиться или хотя бы выглядеть таковым при Ледзинской и Пятакове. Он достал нож, выдернул край нательной рубахи и, сделав надсечку, оторвал по кругу широкую ленту. Затем, полусогнув больную ногу, постарался как можно туже перебинтовать колено. Надев брюки и вытерев со лба пот, инспектор вновь достал папиросу и закурил. Боль вроде немного утихла.

Теперь предстояло войти в лодку, подобраться к мотору и попытаться завести его.

53

Мальчик, насупившись и думая о чем-то своем, молча помогал лейтенанту: подавал то ветошь, то ключ, держал наготове детали; сложил на дно греби и ружье Пятакова, поправил сбившиеся беседки. Помощь его в теперешнем положении участкового была весьма кстати.

— Сюда-то ехал — хорошо работал? — спросил лейтенант.

— Хорошо, дядя Валя. Ни разу не заглох. Не знаю, почему сейчас не заводится…

— Заведется. Должен завестись, коли уж ты его заводил…

— Я заводил, — подтвердил Андрюха таким тоном, что, дескать, допусти его, он и сейчас заведет без лишней волокиты.

— Ну, молодец, — сказал участковый.

Плохо, что не было стартера. Приходилось наматывать бечевку на маховик и дергать, не столько дергать, сколько наматывать. Еще хуже было то, что каждый рывок сопровождался резкой болью в правом колене.

— Стартеры у них слабенькие, быстро ломаются, — сказал мальчик. — Зато уж двигатель не капризный, не то что у двадцать пятого.

— Смотря какой двадцать пятый, — возразил лейтенант. — Есть такие, что с первого раза заводятся. Как вертолет.

— А что, вертолеты с первого раза заводятся?

— Так уж наверно. Там такую технику не держат, чтоб ее нужно было маслать до потери пульса. — Стараясь не морщиться, Цветков рывком потянул на себя бечевку. Если б те двое сегодня так же дергались, не уйти бы им. Он бы их догнал в этой лодке на гребях. На шлюпке, с ее игрушечными дюралевыми веслами, без мотора далеко не уедешь. — Ты где их встретил-то?

— А тут, недалеко, — мальчик указал на высокий берег. — Мяса уже взял, шел обратно. Они говорят: почему мало взял? Не хватит. Говорят: ты иди, пусть мать варит, нам будет в дорогу, а мы сходим еще принесем — вам будет с матерью. Говорят: нас тетя-лейтенант послала, чтобы мы побольше принесли. Я им поверил, пошел домой. Они не бежали, просто шли, даже не запыхались, А то бы я не поверил.

Цветков усмехнулся.

— Правда, дядя Валя! А то бы я сразу наперерез!

Цветков бросил папиросу и, стараясь забыть о проклятом колене, рванул бечевку. Мотор чихнул.

— Есть искра! — обрадовался мальчик. Цветков кивнул и принялся наматывать бечевку. — Дядя Валя, — сказал вдруг мальчик упавшим голосом.

— Ну?

— Я тебе не сказал сразу. Сейчас хочу сказать.

Цветков повернулся к нему:

— А я знал, что скажешь. — Он с досадой дернул бечевку и едва удержался, чтобы не застонать. Мотор только фыркнул. Все-таки не выдержал Иван, подумал лейтенант. Отдал шкурки. Жаль. Хороший охотник, а придется привлекать. Вот она — выпивка, дорога уголовных преступлений. Нет, пора за алкашей браться основательно. — Говори, — строго сказал он мальчику.

— Толстый — худой человек, — быстро заговорил Андрюха. — Приезжал — пушнину просил. Спирт отцу давал. Отец не брал спирт. Толстый опять давал. Говорит: почему другие дают шкурки, ты не даешь? Вот — смотри: соболь, выдра, ондатра. Говорит: какой ты мужчина — ребенка слушаешь, женщину слушаешь, они в твоем доме командуют. Боишься! Бутылку опять давать стал. Мать взяла бутылку — толстого по спине бац! Бутылкой. Говорит: уезжайте! Толстый — худой человек, — закончил мальчик тем, с чего начал.

— Шкурки сам видел?

— Видел.

— И мать с отцом видели?

— Видели.

— У кого из охотников брали шкурки — говорил толстый?

— Нет… Толстый жадный, как шайтан! Как торговый купец! Народ обманывает, спиртом поит!

— Ты откуда про купцов знаешь, — невольно усмехнулся Цветков, поглаживая больное колено. — Ты ж через пятьдесят лет после них родился.

— Читал. В книге читал.

Сжав зубы, лейтенант дернул за бечевку. Мотор опять чихнул. Участковый повернулся к мальчику:

— Читал, говоришь? Плохо ты, брат, читал!

— Почему? Разве не так?

— Нет, брат. Не так. Толстый не народ обманывает, сил у него таких нету, чтобы народ обмануть. Это охотники, которые за спирт соболей отдают, совесть свою пропивают, сами себя обманывают. Государство им все условия создает. Разве оно бутылками с охотниками расплачивается? А? Ну, чего молчишь? Отвечай, когда спрашивают!

— Н-нет… не бутылками. Деньги дает. Патроны дает, ружья, лодки…

— Моторы, — продолжал Цветков, — снегоходы, премии, пенсии, ордена — все дает! Вот у твоего деда какой орден?

— Красного Знамени…

— Трудового Красного Знамени, — поправил Цветков. — Пенсию он получает?

— Получает…

— Сколько он получает?

— Не знаю…

— А надо знать! Сто четырнадцать рублей пятьдесят копеек! Столько хороший рабочий получает! И врач. И летчик такую пенсию получает! Вот ты — сопляк, пользы от тебя госпромхозу как от козла молока, а тебе управляющий уже ружье подарил! Раньше, кроме как к купцу, охотнику пойти было некуда. А сейчас что, не знает разве каждый охотник, куда ему пойти сдать соболя, чтобы его не обманули? Ну?

— В госпромхоз…

— Но некоторым ничего этого не надо, кроме бутылки спирта. Да на то пошло: соболя он сдаст — что он спирту, что ли, себе не купит, если уж так охота ему нажраться!.. Э-э, плохо ты, Андрюха, читаешь, шибко плохо. Вот сразу видно, что в школу-то не любишь ходить. Так неучем и сам потом будешь соболей на спирт менять! Имя свое честное пропивать! Дурак ты дураком, Андрюха.

— Нет! — крикнул мальчик. — Я не буду! Я буду гнать толстого!

— Да что ты заладил: толстый да толстый! Если хочешь знать, так толстый меньше всех и виноват. Ему меньше всех и будет. Если мехами не спекулировал да скупал в первый раз, так просто шкурки отберут и штрафу дадут. А охотники — воры! У государства воруют! у собственного своего народа, у самих себя! Им за это тюрьма полагается, понял?

— Понял, — тихо ответил мальчик. — Отец не давал шкурки. Ты веришь?

— Мать была рядом, так верю. Мать у тебя золото, ты об ней заботу проявляй… Ладно, заболтались мы с тобой. Почаще в школу надо ходить. Вот Станислав Павлович правильно вас зажал — не распускает, так вы сбегаете. Думаешь, охотником будешь, так тебе и трех классов хватит? Трех классов, Андрюха, не хватит. А в милицию ты даже и не мылься с такими знаниями.

— Я в четвертом…

— В четвертом…

Со следующим рывком мотор чихнул, коротко выбросил грязно-голубую стрелу газа. Лейтенант, торопясь, намотал бечевку и снова дернул.